Страница 45 из 71
Пауль окидывает взглядом безлюдный лагерный двор. Там тихо, спокойно. Он слегка поворачивается и видит девушку-норвежку. Зажав руками правое плечо, она сильно качнулась назад, в сторону и рухнула грудью на перила.
Упал со скамейки и разбился цветочный горшок. Кольца золотых волос свесились над балконом.
Из комнаты всполошно выскакивает полная пожилая женщина, с воплями бросается к девушке, пытается ее поднять.
Если бы можно было, Пауль шаром скатился бы по крутой лестнице, чтобы помочь несчастной. Проклятый Шульц!
Штарке вынимает из кобуры пистолет, кладет его перед собой на край стола, пристально смотрит на Куртова.
— Мне ничего не стоит отправить тебя на тот свет! — унтер слегка похлопывает ладонью по вороненой стали пистолета.
Андрей стоит по другую сторону стола. Он молчит, уставясь в пол.
У дверей замер навытяжку Шульц, тот самый молодой красивый вахтман, который пристрелил Жорку.
— Так скажешь? — унтер подбрасывает на ладони пистолет.
У Андрея бегут сверху вниз по спине мурашки. Это не пустая угроза, вызванная желанием добиться признания. Нет, унтеру действительно ничего не стоит застрелить. Андрей это знает. Разве он не видел расстрелов, а самому разве не сломали ребро? Ему страшно. Страх так велик, что Андрею кажется — вот-вот он потеряет власть над собой, сдастся.
— Мне нечего больше говорить. Я все сказал.
Унтер крякает от злости, обращается к вахтману:
— Шульц, скажи еще ты этому болвану. Мне он не верит.
Вахтман щелкает каблуками и четко докладывает. Он видел, как девушка махала, потом бросила белое. Несомненно, это была записка. Кстати, раньше он тоже замечал… Он понимает, как это опасно…
Досадливым взмахом руки унтер останавливает вахтмана. Переводит и спрашивает:
— Где записка? Давай сюда! Не дожидайся, когда я потеряю терпение. Где, говорю, записка?! Не валяй дурака!
— Ее не было. Я не видел.
— Не видел! — хмыкает унтер.
— Нет.
— Так я покажу!.. Увидишь!..
Унтер не спеша обходит стол, в упор смотрит на Андрея колюче прищуренными глазами. Андрей непроизвольно сжимается, втягивает голову в плечи. Сейчас наступит то страшное, которое было с ним после побега. И все равно он не выдаст Инги. Нет, ни за что! Неужели вахтман убил Ингу?
Зажатым в руке пистолетом унтер бьет Куртова в скулу. Тот мгновенно валится. Штарке пинает его.
— Раздевайся!
У Андрея глаза застлало туманом, а на щеке что-то теплое-теплое. Сидя на полу, он проводит ладонью по щеке. Кровь. Но почему она такая черная? Значит, конец, финиш?.. З ярмарки едимо…
— Раздевайся! — повторяет Штарке.
Андрей носком башмака задевает за пятку другого, сбрасывает. Сидя, расстегивает френч, штаны.
— Снимай все! Нижнее снимай!
Андрей уже не удивляется. Спокойно, как о чем-то постороннем, он думает, где расстреляют его. Здесь не должны. Куда-то выведут.
Он стоит, стесняясь своей наготы, смотрит, как вахтман под руководством унтера исследует его одежду: выворачивает карманы, прощупывает швы, обшлага френча. Вахтман передает унтеру старенькую записную книжку, огрызок карандаша, обломок расчески. Унтер, полистав книжку, отрывает обложку. Как хорошо, что Федор порвал тогда фотографию. А записку он успел проглотить. Что она писала?
Унтер ногой отбрасывает к стене одежду Андрея, приказывает.
— Отведи его!
Вахтман понимающе кивает.
— Где прикажете, господин унтер-офицер?..
— Что? Что прикажете? — сердится Штарке.
Вахтман косит глаза на карабин, внушительно брякает им о пол.
— В карцер пока!.. Так и веди!
Вахтман прикладом выгоняет Андрея во двор. Здесь по-прежнему светит солнце и поют невидимые птички. Денщик встречает на крыльце Андрея сочувствующим взглядом. Аркадий хочет что-то сказать, но вахтман плечом грубо отталкивает его. «Вот гад! — негодует Аркадий. — Забыл, как сигареты клянчил»…
Опустив голову, Андрей идет по двору, мелкая острая щебенка режет босые ноги…
Вскоре возвращается из города обер-лейтенант Керн. Штарке обстоятельно докладывает ему о происшедшем.
— А девушка? — интересуется комендант.
— Ранена в плечо. Ее взяла скорая помощь.
— Уже сообщили о случившемся?..
— Нет еще, господин обер-лейтенант, но придется… Дело серьезное.
Керн, заложив руки за спину, ходит по комнате. Штарке, не поворачивая головы, следит за ним от стола настороженным взглядом. Седые лохматые брови Керна нахмурены, лицо мрачное. Он явно недоволен. «Слишком сердоболен старик, — думает Штарке. — Не понимает, что гуманизм для нас — вредное явление атавизма мешает достичь цели».
Комендант подходит к окну, распахивает раму. В комнату врываются солнце, пьянящий воздух, птичьи голоса.
— Штарке, можно подумать, что вы никогда не были молодым Я старше вас, но весну чувствую.
— Я тоже, господин обер-лейтенант…
— Тем более… Представьте себе молодого парня. Как он томится сейчас за проволокой. А тут девушка… Не понимаю, что нашли вы серьезного. Нельзя поддаваться мнительности, не верить в свои силы.
— Господин обер-лейтенант, у меня есть прямые указания…
— Ну и что? — перебил с досадой обер-лейтенант.
Ему окончательно надоели постоянные намеки Штарке на свою причастность к гестапо.
— Если позволить норвежцам и русским объединить ненависть к нам, может получиться…
— Чепуха это, Штарке! — вспылил обер-лейтенант. — Я солдат и верю в силу оружия. Любая безоружная ненависть бессильна против одного автомата. Утром отправите этого парня на общие работы! А девушку оставьте! Стыдно нам размениваться на мелочи.
Унтеру ничего не оставалось, как щелкнуть каблуками и сказать:
— Яволь!
Вечером Андрею бросили в карцер одежду, а утром вывели на построение.
Встав в строй, Куртов потянулся взглядом к белому дому. Но дверь балкона оказалась наглухо забитой досками.
Жильцы покинули дом.
Антон ушел в ночную, и Федор с Олегом чувствуют себя свободно. Лежа на топчане, Федор наблюдает, как врач разжигает печку. Сухие короткие чурочки (их принесли со стройки) почему-то никак не хотят разгораться. Олег Петрович уже несколько раз щелкал Федоровой зажигалкой, а теперь усиленно дует в печь. От вымахнувшего из дверцы дыма врач усиленно морщится, сдернув очки, трет слезящиеся глаза. Положив на пол очки, опять начинает дуть.
— Отец-то кем у тебя был? — с улыбкой спрашивает Федор. — Фармацевт?
— А что? А-а, — тянет Олег Петрович, поняв, что Федор намекает на его непрактичность. — Да они сырые, что ли?
— Ну-ка, — Федор проворно соскакивает с топчана. — Возьми очки. Раздавишь…
Он поправляет дрова, захлопывает дверцу, приоткрывает поддувало. Очень скоро дрова начинают весело постреливать, печь гудит, дышит теплом.
Олег Петрович сидит у стола, переставляет без всякого смысла шахматные фигуры.
— Мать у меня… Тряслась надо мной, всякую инициативу сковывала. Помнится, собрались на рыбалку с ночевкой. Где там!.. Не пустила… Так не видал Никифора?
— Видал, а поговорить не удалось. Он подойдет.
Вскоре из коридора доносятся шаги, твердые, размеренные, как удары маятника. Федор и Садовников переглядываются. Это не Бакумов.
Дверь открывается. Обер-лейтенант! Федор и Олег поспешно встают. Зачем бы это?..
Керн небрежным взмахом руки дает знак, что можно садиться. Окинув комнату взглядом, он замечает шахматы.
— О, шахшпиль?[52]
Керн внимательно рассматривает фигуры. Строгое лицо добреет. Санитар не ошибся — старик приятно удивлен.
— Сами сделали? Кто играет?
— Арцт, я, Антон… А вы, господин обер-лейтенант?..
— Да, только, конечно, хуже вашего Алехина.
— Возможно, сыграете? Со мной или вот с арцом?
— Хочется старику мат поставить? Ну что же… — обер-лейтенант садится к столу, а Федор ловко расставляет фигуры. Белые отдает коменданту, но тот протестует:
52
Шахматы.