Страница 42 из 71
Цыган сделал неожиданный поворот:
— Душно. Свеженького воздуха хлебнуть не желаешь? Пошли!
Когда они вышли из барака, Цыган, взяв за рукав Бакумова, подтянул его к себе.
— Хочешь начистоту, чтобы ничего между нами не было?
— Давай на чистоту, — равнодушно согласился Бакумов.
— Ну, так слушай…
Оказывается, Аркашка вовсе не Аркашка, а Виктор. И командира партизанского отряда, который до войны был директором школы, он не выдавал. Его выдал одноклассник Виктора Аркашка Штемин. Толстый, снулый стервец позарился на деньги, которые фашисты обещали за командира отряда. Виктор, будучи связным отряда, среди белого дня привел его, мокрого и дрожащего от страха, к партизанам. На лесной поляне состоялся короткий суд. Шлепнули.
Ночью отряд ворвался в село и полностью разгромил немецкий гарнизон, снял с виселицы своего любимого командира. А через несколько дней партизаны сами влетели в ловушку. Дрались насмерть. Неизвестно, остался ли кто в живых. Виктор и контуженный Цыган попали в лапы фашистов. Вот тогда-то Виктор и выдал себя за предателя Аркашку Штемина, а Цыгана за своего пособника. Виктор знал, что немцы, с которыми был связан предатель, погибли, и поэтому вел себя смело, настойчиво требовал выплаты наградных за оказанную услугу. Немцы не стали особенно утруждать себя проверкой, а отправили пленных в лагерь. Однако в личных карточках Виктора и Цыгана появилась соответствующая запись, которая не раз спасала земляков от издевательств и голода. Только поэтому они угодили в авиационную часть, а здесь Виктор — в денщики, а Цыган — в портовую команду.
Рассказ Цыгана озадачил Бакумова. Так ли все это? Возможно, земляки делают очередной ловкий ход, чтобы войти в доверие.
Шли дни, а Бакумов никак не решался подступить в открытую к Цыгану. Ночью и днем, на работе, он думал и прикидывал, как и с чего начать разговор. В лоб, конечно, нельзя. Надо тонко, двусмысленно, чтобы в случае опасности можно было увильнуть. «Да ты что! Я совсем не о том… За кого ты меня принимаешь?»
Вести с фронтов, добываемые Степаном, были отрадными. С них Бакумов и решил начать, считая, что лучше всего человека определить по тому, как он относится к судьбе родины.
Настал март. И хотя по-прежнему дождь перемежался мокрым тающим на лету снегом, чувствовалось торжествующее приближение весны. Казалось, эта красавица бродит где-то за ближними горами. Она давала о себе знать то солнцем, которое, прожигая толстенный наплыв облаков, светило так, что древние зеленоватые скалы начинали дымиться и сверкать на изломах, то ветром, еще холодным по-зимнему, но напитанным таким неповторимым тонким ароматом, что от него широко раздувались ноздри и человека и зверя.
По вечерам морозец затягивал лужицы во дворе лагеря тонким ледком. Под ногами он, ломаясь, звенел, как струны, чем-то напоминая перекличку синиц в лесу.
В бараке особенно остро стала ощущаться духота. Застоялый воздух до предела напитывался запахами прелой одежды, пота, баланды и казался тягучим и вязким. Поэтому пленные после ужина и поверки выходят к бараку проветриться. Вот и сегодня один по одному все вышли. В полутемной комнате остались лишь занятие отделкой колец Цыган с Бакумовым, да еще кто-то, млея от жаркой духоты, рассыпал по верхним нарам храп.
— Слыхал, как на фронтах? — спросил Бакумов.
— Так, краем уха… А что?
Бакумов надел на палец кольцо, любуясь им, повернул руку так и эдак.
— Здорово надраили. Огнем горит…
— Так что?.. Чего резину тянешь?
— Напирают наши. Ржев взяли. А союзники бомбы сыпят, что картошку. На Берлин семьсот тонн ухнули. Гамбург… Стелют ковром, что подвернется…
Темнота сгустилась, и Бакумов не видел выражения лица Цыгана, но он видел, как блеснули его зубы.
— Значит, палка об одном конце не бывает?
Бакумов задумчиво похлопывал ладонью по колену.
— Выходит, так… Гонят захватчиков…
Цыган сердито подкинул и поймал кольцо, сунул его в карман.
— А мы вот этими штучками занимаемся? Выходит, брюхо вытрясло, так и совесть вынесло?..
Бакумов молчал.
— Тошно, Никиш. Как в мышеловке. А что сделаешь? Ну, скажи?
— Если ничего не делать, то, конечно… А вот, скажем, пароход?.. — Бакумов указательным пальцем энергично ткнул в направлении пола.
Цыган оторопело прошипел:
— Как его? Голыми руками?..
— Трудно, — согласился Бакумов, — и опасно.
— Дело не в опасности…
— Не боишься?
— Ты за партизана меня не считаешь? — в голосе Цыгана обида, — Мы там не такое творили. Сколько поездов под откос спустили. А машинам счета нет…
— Было да быльем поросло, — тягостно вздохнул Бакумов.
— Да, теперь сидим, как на мели, — мрачно дополнил Цыган.
Вспыхнула, погасла и снова вспыхнула над дощатым столом электрическая лампочка. В коридоре загремели колодки: пленные, «наглотавшись» свежего воздуха, расходились спать.
— Что ж, пора и на покой, — Бакумов встал со скамейки.
Цыган тоже встал. Он забыл или не счел нужным передать Бакумову несколько готовых колец. Небрежно побросав их в жестяную коробку и зажав ее в ладони, он заспешил за выходящим из комнаты Бакумовым. У порога придержал его и горячо зашептал:
— Ты, Никит, во мне не сомневайся. Не подведу. И не думай даже… Не из таковских… Давно я себя не чувствовал так… Старое все встало… Как говорят, хоть сзади, да в своем стаде…
— Можно, Семен, и не сзади…
— Можно… Эх, разве я не понимаю, что ли?.. Если бы этой… хоть немного, кусочек… Вот тогда бы да!..
Весь разговор с Цыганом Бакумов в этот же вечер передал Садовникову. Тот задумался.
— Тебе видней… Сам как считаешь?
Бакумов утвердительно кивнул.
— Верю!
— Тогда давай… Скажи Степану… Пусть передаст… Интересно, что за поручение у них?
— Надо полагать, что-нибудь подсунуть в пароход. Я так и настраивал Цыгана.
— Пожалуй… — согласился Садовников. — Выходит, этот Виктор-Аркашка ловкач? Вот и мальчишка!..
Прошло два дня. По вечерам Цыган вовсе не занимался кольцами.
— Ты что же, задумал ноги протянуть? — пошутил Бакумов, напоминая собственные слова Цыгана. Тот досадливо отмахнулся:
— Надоело. Знаешь, все забурлило, зашумело, как в половодье.
Он помолчал и выразительным взглядом спросил о том тайном, известном, как он полагал, только им двоим: «Как же быть? Что придумать?»
Никифор вздернул плечами, дескать, ничего не знаю. И Цыган мгновенно завял. Опустив голову, с сожалением сообщил:
— Утром такой дурак причалил. Ох, и здоров. Вахтман-поляк сказывал: заберет отсюда солдат. Сейчас, говорит, много отправляют на Остфронт. Вот бы!..
На третий вечер Бакумов будто случайно встретил Цыгана в уборной. Выждав, когда не стало людей, спросил:
— Не ушел тот дурак?
— Стоит.
— Уголь брал?
— Начал.
Бакумов встал у двери так, чтобы было видно подходивших к уборной.
— На, добавь, им все мало…
Увидав на ладони Бакумова кусок угля с блестящими гранями. Цыган не сразу понял, в чем дело. А когда понял, качнулся, как пьяный. Но уже через какую-то секунду овладел собой, жадно схватил уголь, засунул в карман брюк и руку оставил там.
— Своих остерегайся… Задержись тут…
Цыган молча кивает, а глаза горят, дышит порывисто.
Бакумов не спеша выходит из уборной, бредет по двору, смотрит на темно-фиолетовое, усеянное звездами небо.
На следующий вечер Цыган весел как никогда. Его черная физиономия блестит не хуже старательно начищенных сапог, то и дело сверкают зубы. Он опять энергично взялся за кольца. Бакумов, как и положено компаньону, помогает.
— Хватит, отдохнули, опять надо штаны протирать, — Цыган хитро щурится, подмигивает Бакумову. А улучив удобную минуту, шепчет: — Порядок… Прямо в трюм. И никакого риску.
Бакумов чувствует, как учащенно токает в висках кровь. Вот оно настоящее дело, борьба! Дошли! Не то еще будет! Загорит земля под фашистами, везде загорит!
— Семен! Белое пятно на черном фоне — что такое?