Хватка

       — Ты чего? — тихо и настороженно спросил он.

       — Нельзя болтать, — пробормотал себе под нос рыжий, старательно размешивая варево, — нельзя. Длинный язык. Уши кругом, доложат, расскажут. Будут бить, бить… Обманщик ты, — сказал он вдруг, — долго не продержишься. Надо сказать управляющему, что врешь. Такие тихушники, которые правды не говорят, всегда что-то в себе держат, сбежать хотят, а потом через это нам всем и попадает. …Номерка, видите ли, у него нет. Не бывает такого. Надуть меня хочешь…, не получится…

       Рыжий и дальше что-то такое бормотал, будто бредил, а Петрок решил молчать. Какой ему резон что-то доказывать этому Леньке? Даже если и спросит он «где был в лагере?», что ответить? В каком-то келн… кён…, чертовы немецкие названия, — сокрушался Петруха. — И этот еще, …не верит. Выходит, что надо врать? А зачем? Видно, — рассуждал Петро, перемешивая свинячью еду и пытаясь оправдать этого несчастного Леньку, — ему тоже тут было не сладко. Понятно же, что попадает часто. Хельмут говорил, что раз в семь дней госпожа бьет всех, бьет так просто, ни за что.

       Вот же, …такая красивая женщина, статная, ей бы за детишками смотреть да жить себе в радость, столько коров, свиней, а она палкой всех охаживает. Одно слово — капиталистка. Правильно их в семнадцатом ковырнули…

       — Доходит, — начиная перемешивать медленнее, громче буркнул себе под нос Ленька, — все. Выгребаем поленья на жестянки и несем в ведра на дворе. Гаси огонь…

       Печи погасили и вернулись к чанам. Рыжий сразу же пошел к окну и, сняв с гвоздя две деревянных ложки, дал одну Петрухе, а со второй забрался на уступ печи и принялся со знанием дела вылавливать что-то в свинячьем вареве.

       — Ах, хорошо, — приговаривал он, — о, и вот еще. Не стой. Сейчас понесем корм свиньям. Пока есть время — ешь. Тут, брат, с господских столов полно всякого можно поймать. Все лучшее в усадьбе попадает собакам и сюда. Пока наши несут помои из домиков и из дома фрау, им нельзя останавливаться и ковыряться в ведрах. Если увидит кто — поколотят палками. Потому, если и прихватит кто-то из дворовых хоть что-то, то только сверху. Вчера селедка попалась, представляешь, почти целая. Только, — тут же замер, вспомнив что-то Ленька, — запомни! Рыбьи кости все вон, в печь их. Не дай бог свинье ими подавиться…

       Сегодня, впервые за долгое время Петруха нахлебался от пуза. Съел немного, но больше почему-то не лезло. Скорее всего, от этого самого переедания его даже начало слегка мутить. Рыжий, услышав об этом, сказал:

       — Привыкнешь. У всех так сразу. Любой лагерный дядька или парень, что в парке работает, или с навоза, сейчас полжизни отдаст за то, чтобы здесь месячишко поупираться. И плевать им, что тут бьют. Им, откровенно говоря, меньше палок попадает, зато пожрать дают с гулькин нос, а работают они, как ломовые лошади, помирают и падают там, в навозе, так что цени и не выпендривайся. И зря не ешь сою.

       — Какую сою?

       — Горошины, что в чане разваренные плавают, — пояснил Ленька, — вот они, гляди. Полезная штука. Ее, эту сою, для фрау привозят из конюшен под Берлином, а туда откуда-то из дальних стран, может, даже из Африки. Капиталисты, могут себе позволить. Вечером посмотришь, — Ленька перешел на шепот, — господин управляющий требует порядка, и это для нас хорошо. Когда засыпаешь сою в чан, всегда немного просыпается мимо. Наводишь порядок, подметаешь, а сою веником под доски. Вечером достаешь ее, бросаешь на плиту горошины, они прожарятся и становятся вкусней семечек. Лежи себе и грызи.

       До вечера, так красочно раскрашенного Ленькой на словах, еще надо было дожить. Еду в кормушки свиней разносили ведрами, а сил у вновь прибывшего помощника свинаря едва хватало на то, чтобы донести тяжелую ношу до самого свинарника. Петрок наполнял свои ведра до половины и все равно падал от бессилия у кормушек.

       Второй свинофермой Ленька занимался сам, а по приходу сел на скамью у печи и сказал:

       — Слушай сюда, доходяга. …Знаешь, почему среди лагерных только мне разрешается носить кепку? Потому, что меня господа уважают... Мне, такой как ты, помощник не нужен. Дохляк, …еще и за тебя жилы рвать, дрыщ недокормленный. Если через два дня не будешь нормально помогать, скажу господину управляющему и тебя отправят на навоз. Там ты сразу почувствуешь, что такое настоящая работа. Запомни, свались ты так же, как сегодня здесь, в ямах, что за фермами — тебя там же закидали бы сверху навозом, а сами вечером и утром делили меж собой твою пайку, пока не обнаружилось бы, что ты подох. Два дня, слышишь? Как тебя там?

       Винклер был шокирован тем, сколько сил было брошено на организацию охраны объекта «Вервольф». Оставалось непонятным, так было и до того, или все эти части подтянули сюда только приезду фюрера и представителей ставки?

       Всю дорогу до Винницы Фридрих, стараясь, чтобы этого никто не заметил, исподволь следил за Бауэром, будучи полностью уверенным в том, что этот …археолог все же задумал с ним как-то поквитаться. Странно, но выглядевший целиком поглощенным заботами «Крестьянин» относительно Винклера совершенно не выказывал никаких эмоций. Единственное, что могло хоть как-то обратить на себя внимание, так это те слова, что Конрад произнес еще в самолете, когда они набрали высоту и легли на курс. Вкратце говоря о том, какие задачи будут ставиться перед группой Фридриха, Бауэр как-то подчеркнуто сдержанно сообщил сотрудникам о том, что лично он очень рад тому, что группой обеспечения безопасности будет командовать именно такой опытный и очень жесткий командир. Дескать, задачи, поставленные руководством перед ними в этой командировке, как раз и требуют от личного состава такой предельной жесткости и четкости исполнения. «Да уж, — рассуждал про себя Винклер, — что называется — понимай, как хочешь».

       Самолет, дорога, время до рассвета у поста в лесу, где им что-то около двух часов пришлось дремать в машинах, поскольку постовые не могли найти кого-то, кто лично должен был встретить эту группу — все это время Бауэр, сидя в голове колонны, совершенно не беспокоил Фридриха. Казалось бы, где еще, как ни тут, на территории противника группе Винклера начать выполнять возложенные на них функции обеспечения безопасности? Однако даже когда их груженую оборудованием, оружием и боеприпасами колонну впустили на территорию «Вервольфа» и подогнали для выгрузки к въезду в бункер, «Крестьянин» упрямо игнорировал людей оберштурмбанфюрера, используя их только как грузчиков. Там же Винклер заметил, что его самого и прекрасно обученных, проверенных бойцов группы, многие из которых отлично себя зарекомендовали и имели множество наград за специальные задания, пускают только до массивных, бетонных ворот, не давая им ни малейшей возможности даже заглянуть внутрь слабо освещенного коридора, уходящего куда-то вниз, под землю. Бауэр воспринимал все это, как должное, а Фридрих тихо шалел, стоя в сторонке и наблюдая за разгрузкой. «Кто знает, — глядя в спину «Крестьянина», рассуждал он, — возможно, Конрад и на самом деле забыл то, что случилось в Легедзино? Мало ли? Если, как доносила молва, он долго был на фронте, то по сравнению с тем, что ему пришлось пережить там, неприятности в украинском селе были просто детскими забавами».

       Наконец, Винклер, решив наладить контакт, дождался момента, когда Бауэр останется один и подошел к нему:

       — Прекрасные муляжи, — окидывая взглядом широкую площадку, усыпанную нехитрыми деревянными и бетонными постройками, сказал он, — даже у меня складывается твердое впечатление, что здесь какой-то хозяйственным склад или что-то в этом роде.

       — Да, так и есть, — отрешенно глядя куда-то в лес, ответил «Крестьянин».

       — Что «так и есть»? — не понял Фридрих.

       — Это, по сути, и есть некая база.

       — Ну, разумеется, — стоял на своем Винклер. — Сверху база, а внизу бункер фюрера?