Хватка

       — Да как же? — Засомневался комбат. — Какой снайпер? Он бы и раньше тут настрелял, сколько хотел. Ходили тут по селу некоторые, чуть ли не в исподнем. Постирушки, понимаешь ли, устроили. А вот танки? Я, когда был в Львове, на занятиях говорили, что у Pz. III нет нижних люков…

       — Есть, Родион, — вздохнул Лопатин, — у Pz. III есть модификация Ausf. E, нам на курсах рисунок этой брони показывали, с люками для эвакуации…

       — Рисунок, — зло сжал губы комбат, — что ж ты не сказал бойцам про это?

       — Сейчас уж сказа-ал, — щурясь на солнце, протянул заместитель начальника штаба, — да тем, двоим, уж без надобности. Война, брат, тут без потерь не бывает. Ты чего хотел-то?

       Филиппов глубоко вздохнул:

       — Что-то у меня, Саня, сердце не на месте, — признался он. — Думаю зря мы с тобой в одном месте сидим. Целых два майора, а там танки, часть связистов, кинологи. Что, если немцы с той стороны обойдут? Поле — не лес. Чем для них не вариант нас смять? Дадут крюка, в поле развернут строй и атакуй во всю ширь! Пусть по расстоянию идти в обход им и дальше, но зато никто как эти коптилки меж деревьев не зажмет и не зажарит. Понимаешь, о чем я?

       — Понимаю, — натянул фуражку Лопатин, — хочешь, чтобы я пошел к танкам и там покомандовал? Вы, значит, будете тут воевать, а я там только из-за брони выглядывать и прохлаждаться в тенечке под яблонькой?

       — Не заводись, Саш, — по-дружески хлопнул его по плечу Филиппов, — знаешь же, что попереть могут с любой стороны, или даже всех сторон разом.

       Жара-то какая стоит. Как бы наши бойцы в резерве не потеряли бдительность. Им приказано не высовываться из-за хат, вот и дадут слабину под солнышком в окопах да танках. Надо бы их взбодрить, а заодно прикажи Ермакову или Хазикову, чтобы собак поили чаще. Жрать хвостатым нечего, так пусть хоть пьют сколько им влезет. Да и по войсковым методикам, — комбат улыбнулся, — ты же помнишь: «солдат при изучении военных дисциплин во время самоподготовки, видя своего командира, обретает требуемую твердость духа и усердие…».

       Лопатин, наконец, отпустил застывшие на его лице складки напряжения и улыбнулся:

       — Черт, Родион, давай я еще им и почитаю там что-нибудь из довоенных методик: о боевых караулах на заставе, о нормах рациона для собак. Ладно уж, — наконец, согласился он, — ты — комбат, ты — командир, твои приказы не обсуждают. Да и верно. Я тоже чую, что сейчас попрут эти с-суки. Знать бы только откуда. Ну, — подмигнул Лопатин, — тогда не поминай лихом, Родя, а в случае чего — жмись задницей к тому краю, к броне, или зови на помощь. А я сейчас как пойду, да как взбодрю там личный состав резерва, как вдарим мы потом по фашисту танками…

       — Иди, — хлопнул его по побелевшей от соли спине Филиппов, — вдарит он. На каждую машину и осталось-то всего по три-четыре снаряда.

       Лопатин взобрался не бруствер окопа и, пригибаясь к земле, засеменил вдоль кустов к ближайшей мазанке…

       Комбат, тем временем, поднял лицо к прожаренному солнцем небу. «Сейчас бы в речку, — думалось ему, — с берега или нет, лучше с мостков. Стать спиной и, расставив руки в стороны, свалиться назад, плашмя. Чтобы перехватило дыхание, чтобы ледяная вода сошлась над тобой, а ты падаешь камнем вниз, где еще холоднее от донных родников, а потом, чувствуя, что не хватает воздуху, судорожно гребешь наверх. И вот как только выскочишь на поверхность, тут же, не в силах больше сдерживать рвущийся наружу крик непременно заорать, что есть мочи заорать…»

       Опуская лицо и, возвращаясь в знойную действительность, Родион открыл глаза, снял с ремня фляжку и жадно напился. Не успел он вернуть незаменимый армейский сосуд на место, как по спине и бокам неприятно потекли струйки пота. «Чтоб тебе провалиться, — с досадой выругался Филиппов, — куда ж ты сразу растекаешься, вода-водичка»? И не пить нельзя, а попьешь, так будто облили…». Он обтянул набрякшую над ремнем от влаги форму и, пригибаясь, зашагал к ближнему орудию, но. Не дойдя что-то около двадцати шагов, остановился и вслушался.

       Злой, протяжный свист наполнил окружающее пространство. «Мины-ы-ы!!!» — Закричали бойцы, и все, как один бросились на дно окопов. Филиппов тоже присел на корточки. Опершись спиной на высохший под солнцем словно кирпич земляной срез, он опустил голову и заткнул уши.

       Часто и гулко застучало в земле. От тряски ноги Родиона поползли вперёд, но отпускать уши, чтобы упереться руками, он не решился. Пришлось-таки ему помимо своей воли усесться прямо на пятую точку. Выглядело это так, будто он испугался, а командиру негоже так выглядеть в глазах подчиненных. Хорошо хоть пока никто не видит этого, поднялась пыль. Однако мины летели чуть дальше, на тот край села, где стояли советские танки. В место, где у дороги окопались два расчета сорокапяток, ничего не попало.

       Непроглядная стена накрыла все вокруг, и вдруг ударило совсем рядом, в роще! Рухнули на дорогу, заворачивая вихрями неподвижный, знойный воздух несколько больших деревьев. Это уже начала работу дальнобойная немецкая артиллерия. Вот начали выбрасывать в верх лесную землю снаряды второго залпа, что, как и первый, лег туда же, в рощу. «Значит, — делал вывод комбат, — ориентиры заданы не точно, а корректировщик огня просто ничего не видит».

       Но рано радовался Филиппов. Похоже, каждый в этом дьявольском немецком оркестре знал свою партию назубок и с присущей им педантичностью вступал в строго определенное время. Третий залп вражеской артиллерии загрохотал вокруг расчётов и стал сдвигаться к центру села, где навстречу этому валу огня наступал минный град. Было видно, как начали загораться строения. Где-то разбило сарай, поскольку к окраине неслись две ошалевшие от грохота коровы. За ними, наплевав на страх погибнуть, бежали люди, пытались их завернуть. Через минуту плотность огня только усилилась, значит, артподготовка подходила к концу.

       Филиппов встал и опустил руки. С его фуражки и плеч осыпалась земля. В двухстах метрах правее еще раз пять грохнуло и наступила долгожданная тишина.

       — К бою!! — Хрипло выкрикнул комбат сорванной глоткой и вдруг понял, что, как видно, сам того не помня кричал, находясь под обстрелом в траншее. «Странно, — только и подумал Родион, окидывая кислым взглядом исковерканный снарядами и минами резерв и село, — вроде не первый день воюю, а чего-то …дал слабину».

       Дымили его танки, горели дома, бегали по Легедзино люди, тушили что-то, кричали: «Хлопцы, за что ж нам такое? Мы не воюем немца? …Шо ж, воны тут свои танкы поставилы, а нас зпал’яць? Нехай бы там де, в поли воевалы, нас защо пожглы…?»

       — Командир, — позвали Филиппова из соседнего окопа, — глянь в биноклю, штось пылит со стороны поля…

       Родион выбрался на бруствер, отряхнул футляр оптики, открыл его и припал к окулярам. Весь край большого пшеничного поля, что раскинулось с другой стороны села дымил и пылил. К Легедзино шло не меньше двадцати немецких танков и пехота. Прав был Лопатин, обошли их, идут прямо на резерв, а что там осталось из целой техники после минной атаки неведомо.

       Вдруг за дымовой завесой пожаров захлопали выстрелы пушек! «Значит, что-то все же уцелело?» — Едва только успел подумать комбат, как за его спиной отчаянно затрещал трофейный пулемет. «Немцы!» — Кричали бойцы и, не дожидаясь приказа, открыли огонь по придорожным кустам. В дальней траншее началась какая-то возня. Филиппов всматривался в спины своих солдат и только секунд через десять понял, что там идет рукопашная схватка. Выскочившие из леса немцы, похоже и сами не ожидали, что попадут прямо на советские позиции. Красноармейцы оказались порасторопнее, быстро собравшись гуртом, они стащили растерявшихся фашистов и, пока одни бойцы кололи их штыками, другие начали палить по ожившим возле них кустам и деревьям. «Обложили, — сокрушался Филиппов, — проспали, черт подери, …про-спа-ли!»