Страница 75 из 113
— Чтоб его! Сейчас заснёт. Может, плеснуть ему, а? Тогда и вырубится. Сколько раз так делал…
Наёмник лежал неподвижно, пытаясь осознать происходящее.
— Погоди-ка… Гурх? Это что, ты?
Чёрт осторожно выглянул из-за спины тюремщика.
— Чтоб мне в пекле изжариться! Этот голос… Таринор?
— Он самый. — наёмник привстал и подсел ближе к решётке. — Ты чего здесь делаешь?
— Я? Живу. — Гурх выпрыгнул из-за укрытия и подпрыгнул к прутьям. — Да тебя ж совсем не узнать, зарос совсем. Видать, давно здесь прозябаешь. Верн, можешь дверцу-то отворить? Это приятель мой, я ему жизнью обязан.
— Ну, я ж это… Не положено… — промямлил обескураженный тюремщик.
— Я тебе долг карточный прощу.
— Весь?
— Мечтай! Половину.
— Эх, — тюремщик почесал залысину на голове и поднялся на ноги. — Ладно.
Вскоре для наёмника уже раздобыли кой-какой снеди и лишню кружку.
— Промочи горло, парень. — Гурх заботливо налил из бутыля. — Не тот чудесный напиток, конечно, которым ты в прошлый раз меня потчевал, но уж чем богаты. Рассказывай.
— Чего рассказывать-то? — вздохнул наёмник. — К королю мне надо. Дело важное.
— А чего ж тогда ты здесь? Я, конечно, в этих ваших делах не шибко разбираюсь, но короли разве не в замках пробавляются? Уж точно не в тюрьмах.
— Поймали меня, когда через сточный канал полез. Со мной ещё двое, их через ворота не пропустят. Северяне они. Вот я и собрался найти безопасный проход в город.
— Это ты зря. — покачал головой тюремщик. — Как война началась, в Энгатар потянулась вереница беженцев. Их через ворота не пускают, так они по стокам лезут. Так что мы наловчились таких ловить. Особенно Хоб со своей дубинкой. Тебе повезло, что он со стены тебя сбросить не велел. Пару недель назад одному бедолаге не повезло.
— Он меня не то шпионом эльфов считает, не то вором, не то чёртом в ступе… — Таринор осёкся. — без обид, Гурх.
— Да брось, какие обиды! — усмехнулся чёрт. — Только вот ты зря сюда притащился. Имею в виду, в город этот. Не удивляет, что я здесь?
— А должно?
— У вас тут главный храм торчит. Священников тьма, прорва инквизиторов. Нечисть, вроде меня, такие места стороной за милю обходит. Но я здесь, живёхонек и даже не чихаю.
— И что ж это значит?
— А то, что прогнило что-то в церквушке. Я сразу что-то почуял, знаешь, тёмное что-то. Не то, чтобы нашенское, демоническое, нет. Просто что-то недоброе, нехорошее.
— Говорят, король что-то там с Церковью наворотил.
— Может и так. Может и в том дело. Да только, знаешь, для нашего брата это выглядит как открытая дверь в колбасную лавку. Вот только не встречал я здесь других. Ни чертей, ни венаторов, ни жнецов… Боятся, стало быть. А чего боятся — непонятно. И от того ещё страшнее. Я здесь осел тихонько, небось, не поднимут шум из-за одного безобидного чертёнка, любящего карты и промочить горло. Ты-то мужик хороший, знаю, что меня выдавать не станешь.
— Колбасная лавка, говоришь… — задумчиво произнёс Таринор. — В каких случаях лавку не станут грабить, даже если открыта дверь?
Тюремщик и чёрт пожали плечами.
— Только если её хозяин ловит каждого вора и спускает с него три шкуры. Если город не под защитой Троих, значит, под защитой чего-то другого. Теперь мне ещё больше нужно к королю. Верн, выпустишь меня?
— Ты что! Мне ж за такое в петлю прямая дорога.
— Да брось, не узнает никто. — не унимался наёмник.
— Хоб уже знает. А он точно начальнику стражи донесёт.
— Гурх, сумеешь что-то с ним сотворить?
— А что я сотворю? — шмыгнул пятачком чёрт. — Разве только напугать его до полусмерти.
— Пусть посчитает, что ему это привиделось. — предложил Таринор. — И если добудете меч, что он у меня отнял, этой свинье никто не поверит. Скажет: «Я лазутчика изловил!» А ему: «Так камера пуста.» Он в ответ: «Его Верн выпустил!» Его спросят: «Чем докажешь?» Ответит: «меч я у него забрал, дорогущий, ценный, из-за него-то весь сыр бор!» А меча-то и не будет. И получится, что Хоб поднял на уши начальника стражи из-за важного пленника, которого нет. Подумают, будто бы он перед главным выслужиться решил и притащил обычного бродягу, которого, как водится, подержат денёк, да выпнут.
— Говорил же тебе, Верн. Таринор — мужик хороший, головастый! Ну, а для пущего эффекта, я его припугну. Давненько уж не безобразничал.
— Может, не надо, Гурх? — с сомнением проговорил тюремщик.
— Надо! — Отрезал тот. — чёрт я, в конце концов, или не чёрт? Так и хватку можно растерять.
— Ох, не нравится мне это. Может, посидишь, да тебя отпустят?
— А если нет? И невинного меня казнят. — наёмник прищурился. — Как же ты спать по ночам потом будешь, Верн?
— Я тебе весь карточный долг прощу. — Гурх толкнул тюремщика в плечо.
Верн вздохнул. Потом снова. Поглядел по сторонам, взглянул на Таринора, на Гурха. И, наконец, после глубокого вдоха, проговорил:
— Ладно, сейчас меч принесу. Но учти, поймают — я тебя не знаю, и ты меня тоже.
На улице светлело. Когда Таринор полной грудью вдохнул свежий уличный воздух, во всяком случае, свежий в сравнении с темницей, уже наступило утро. Он спешно поблагодарил Верна и Гурха и не мешкая покинул окрестности стены, чтобы его не заметила стража. Хоть он и выглядел неважно, но встретив утром в городе человека с мечом подумают, что он наёмник какого-нибудь знатного лорда, посетившего короля. А потрёпан, будто неделю не спал, так это он возвращается из таверны или борделя. И лучше будет уступить ему дорогу, а то как бы чего не вышло.
— Тяжёлая ночь, а? — с улыбкой окликнул наёмника проходивший мимо стражник.
— Ты даже не представляешь, насколько. — изо всех сил постаравшись улыбнуться, ответил Таринор.
Город оживал рано. Лавочники спешили открыть лавки, откуда-то доносился стук кузнечных молотов, справлявшие малую нужду пьянчуги уже старались делать это украдкой. Утро наполняло город жизнью, только вот наёмнику казалось, что на него это не действует. Все эти люди, небось, поужинали и позавтракали в отличие от него. Да и спали они на каких-никаких кроватях, а не на сырой соломе. Впрочем, тем беднягам, что уже сидели вдоль улицы с протянутой рукой, повезло меньше.
Если бы какой-нибудь врач решил составить бы список всех увечий, которые только может вынести человек и остаться при этом в живых, он смело мог бы пройтись по улицам Энгатара во время войны. Кого здесь только не было: одноглазые с тканевыми повязками на голове; однорукие бедняги, с болтающимися или завязанными в узел рукавами рубах; одноногие или вовсе без ног, сидящие на земле или деревянных дощечках. Но Таринор повидал немало подобных калек и мог с уверенностью сказать, что у половины из них под повязками есть глаза, а совершенно целые руки и ноги спрятаны под мешковатой одеждой. Таких мошенников наёмник презирал всей душой.
Но вот на пересечении улиц на углу дома он увидел небритого человека, сидящего на такой вот деревянной дощечке. Перед ним стояла пустая миска. Он уже собрался было пройти мимо, как вдруг услышал чудные звуки свирели, доносящиеся от него. Таринор обернулся и увидел, как возле человека останавливается то один, то другой прохожий. А тот всё сидел и извлекал чудесные звуки из простой свирели, какие обычно носят с собой скучающие пастухи. Наёмник заворожённо наблюдал, как пальцы уличного музыканта прыгают по дереву, заставляя всех вокруг восхищённо вздыхать. Одна женщина даже утёрла слезу, а сухой старик в дорогой одежде бросил в миску серебряную монетку. Увидев это, некоторые последовали его примеру, бросая самые мелкие монеты, а некоторые швыряли куски хлеба или овощи. Даже если ноги этого человека, целые и невредимые, спрятаны под тряпками, своё подаяние он заслужил.
Эта незамысловатая мелодия уносила Таринора куда-то далеко, пробуждая всё светлое, что есть в душе. Он закрыл глаза и мысленно оказался где-то посреди горного луга, где посреди зелёного травяного ковра протекает кристально чистый ручей, прохладный и освежающий. И наёмник будто бы лежит на траве, слышит журчание воды, а ласковые солнечные лучи согревают его усталое тело. И больше ничего не хотелось, кроме как просто лежать и наслаждаться спокойствием вдали от богов, королей, войн и нищеты…