Страница 36 из 101
Когда разразилась Мировая война и мое внимание невольно переключилось на исторические проблемы, я обнаружил, что представляю себе происходящие процессы и явления в весьма причудливом, попросту фантастическом виде. Мое представление о времени — а точнее способность провести четкую грань между последовательностью и одновременностью двух разных событий — оказалось причудливо дезорганизованным. У меня стали формироваться нелепые идеи о возможности такой ситуации, когда индивидуум, например, существует в одну эпоху, тогда как разум его пытается — причем отнюдь не ортодоксальными и сугубо научными способами — освоить безбрежные просторы знания минувших и, что самое главное, грядущих веков!
Война создала у меня странное представление, будто я помню ее далекие грядущие последствия — как если бы я знал, чему суждено произойти в дальнейшем, и мог оглянуться назад, чтобы оценить нынешние события с точки зрения будущей информации. Подобные псевдовоспоминания воспринимались мною с мучительной болью и сопровождались незнакомым доселе ощущением, словно на пути их воздвигнут некий искусственный психологический барьер.
Когда я пытался робко намекнуть другим людям о своих впечатлениях, то встречал с их стороны весьма неоднозначную реакцию. Кто-то поглядывал на меня с трудно скрываемым смущением и неловкостью, зато коллеги с математических кафедр тут же начинали приписывать мне авторство поистине нетривиальной трактовки теории относительности. В то время она обсуждалась лишь в узких научных кругах и, по их словам, доктор Альберт Эйнштейн научился довольно оригинально сворачивать время, доводя его до статуса ординарного измерения.
Все эти сны и образы продолжали преследовать меня с нарастающей силой, а потому в 1915 году я был вынужден оставить преподавательскую деятельность. Некоторые из моих представлений к тому же начинали приобретать весьма неприятную окраску, создавая у меня все более крепнувшее ощущение того, что амнезия сформировала некую зловещую разновидность обмена: будто моя «побочная» личность и в самом деле оказалась неким пришельцем из неведомых миров, тогда как мое основное, подлинное «я» отчаянно страдало от своего смещения.
Все это подтолкнуло меня к смутным и, надо признаться, довольно жутковатым рассуждениям и догадкам насчет того, где же пребывала моя подлинная личность все то время, пока ее место занимал загадочный двойник? Любопытные знания и странное поведение последнего обитателя моего тела волновали меня все больше по мере того, как я узнавал от людей, а также из газет и журналов, все новые фактические подробности своих поступков.
Моя странность и эксцентричность, столь сильно смущавшая в те годы окружающих, непостижимым образом гармонировала с неким потаенным, темным знанием, гнездившимся в глубинах моего подсознания. Почувствовав это, я принялся лихорадочно выискивать любые крохи информации, которая бы указывала на те действия, которые мое второе «я» предприняло в те смутные годы.
Следует признать, что далеко не все мои тревоги носили такой же расплывчатый и полуабстрактный характер. Оставались еще сновидения, которые, казалось, с каждым днем приобретали все большую живость и конкретность. Подозревая, как к ним могут относиться окружавшие меня люди, я старался в своих беседах как можно меньше распространяться на этот счет, делая исключение лишь для собственного сына и для некоторых Особо доверенных докторов. Вскоре, однако, я пришел к мысли о целесообразности изучения других случаев заболевания амнезией, чтобы проверить, сколь типичны, либо, напротив, нетипичны были мои собственные видения на фоне общей картины заболевания.
Полученные результаты, подкрепленные данными психологов, историков, антропологов и ряда других специалистов самого широкого профиля, а также исследованиями всех случаев расщепления психики, известных со времен легенд о вселении в человека дьявола вплоть до современных и вполне достоверных медицинских отчетов, поначалу не столько успокоили, сколько встревожили меня.
Я вскоре обнаружил, что мои собственные сновидения и образы не имеют ничего общего с подавляющим большинством случаев заболевания амнезией. Оставалась, правда, жалкая кучка свидетельств и фактов, которые на протяжении рада лет сбивали с толку и шокировали меня своей близостью к моим собственным переживаниям и ощущениям. Некоторые из них имели отношение к древним фольклорным преданиям; другие же были почерпнуты из анналов истории медицины; нашлась и парочка попросту анекдотичных повествований.
Из всего этого следовало, что хотя моя особая разновидность заболевания действительно представляла собой исключительно редкое явление, в истории человечества подобные случаи отмечались и прежде, хотя и с очень большими временными интервалами. В некоторые столетия могло найтись по одному-двум, от силы трем аналогичным примерам, в другие же века они не отмечались вовсе — по крайней мере, если верить сохранившимся записям.
Резюме, однако, всякий раз оставалось одним и тем же: человек, обладающий незаурядными для своего времени умственными способностями, внезапно словно начинал вести совершенно иной образ жизни, нежели прежде, что поначалу проявлялось в затруднениях его речевой и моторной активности, а затем сменялось прямо-таким обвальным увлечением историческими, художественными, антропологическими и иными аналогичными изысканиями, которые он проводил с лихорадочной активностью и поистине патологическим рвением. Вслед за этим наступало восстановление прежнего нормального сознания, временами перемежавшегося смутными, неконкретными видениями, в которых словно высвечивались отдельные фрагменты тщательно блокировавшихся, зловещих, а подчас и просто ужасных псевдовоспоминаний. Близкое подобие всех этих кошмаров моим собственным ощущениям — вплоть до мельчайших деталей — не оставляло для меня никаких сомнений в их относительной типичности. В одном или двух случаях отмечались смутно припоминаемые, но все же чертовски знакомые мне явления, словно я уже слышал о них раньше, причем информация эта дошла до меня по каким-то неведомым, космическим каналам, слишком неведомым и жутким, чтобы всерьез задумываться над их строением. В трех случаях прямо говорилось о наличии некоей таинственной машины, аналогичной той, которая находилась у меня в доме до моего выздоровления.
Другое обстоятельство, которое беспокоило меня во время этих исследований, заключалось в том, что довольно часто встречались случаи, в которых короткие, почти неприметные штрихи моих типичных кошмаров отмечались у людей, не страдавших амнезией в ее классической форме.
В большинстве своем это были личности с самым заурядным интеллектом, а то и менее того — некоторые из них оказались настолько примитивными, что едва ли бы их могли избрать в качестве средства доставки на землю каких-то паранормальных знаний или сверхъестественного умственного багажа. Их попросту спалил бы огонь чужеродной силы, а в конце пути ожидал бы обратный «переход», сопровождающийся чахлыми, быстро затухающими воспоминаниями о нечеловеческих ужасах.
За последние полвека было отмечено по меньшей мере три подобных случая, причем последний всего пятнадцать лет назад. Может, из какой-то неведомой бездны природы загадочная сила пыталась на ощупь прорваться сквозь толщу времени? Или же все эти случаи были лишь чудовищными, зловещими экспериментами таинственного нечто, совершенно недоступного усвоению здравым разумом?
Вот такие и им подобные размышления занимали меня в долгие часы моего домашнего затворничества — причуды, порожденные представшими моему вниманию мифами. У меня не оставалось сомнений в том, что некоторые из дошедших до пас легенд незапамятной старины, очевидно, неведомые ни жертвам изученных мною случаев амнезии, ни их врачам, сформировали столь поразительные и зловещие, похожие на мои собственные завихрения механизмов памяти.
Я до сих пор не нахожу в себе смелости заводить разговор о природе и содержании тех видений, которые столь громогласно заявляли о себе в моих снах. В них чувствовался определенный привкус безумия, а временами мне действительно начинало каяться, что я схожу с ума. Были ли у тех, кто страдал провалами памяти, какие-то особые разновидности галлюцинаций?