Страница 35 из 101
В частности, в 1909 году я провел месяц в Гималаях, в 1911 вызвал значительный интерес читающей публики своим переходом на верблюдах через неизведанные районы аравийских пустынь. Мне, однако, так и не представилась возможность поведать миру о том, что происходило во время этих экспедиций.
Летом 1912 года я нанял судно и отправился на нем в плавание по Северному Ледовитому океану севернее Шпицбергена, однако остался разочарован результатами этого путешествия.
В тот же год, но чуть позже, я в полном одиночестве провел несколько недель в доселе неизведанных обширных известняковых пещерах Западной Вирджинии — эта сеть потаенных лабиринтов оказалась настолько запутанной, что с тех пор по моим стопам больше не прошел ни один человек.
Мое пребывание в зарубежных университетах неизменно сопровождалось поразительно быстрой адаптацией к новым местам, как будто моя «побочная» личность по уровню своего интеллектуального развития намного превосходила мою собственную. Я также обнаружил у себя поразительные способности к быстрому чтению и усвоению нового научного материала. В частности, я мог наизусть пересказать содержание книги, предварительно однократно просмотрев ее с такой скоростью, с какой пальцы успевали листать страницы; что же до моей способности работать со сложными числами, то у окружающих она порой даже вызывала чувство благоговейного страха.
Временами то и дело появлялись тревожные сообщения о моих способностях оказывать влияние на мысли и поступки других людей, хотя я и старался свести к минимуму любые проявления подобного рода.
Помимо этого мое имя нередко мелькало в сообщениях о встречах с главами различных оккультистских групп и учеными, которые подозревались в связях с безымянными когортами поклонников всевозможных древних богов. Все эти слухи, кстати сказать, так и не нашедшие своего подтверждения, во многом основывались на общей направленности изучавшихся мною книг, поскольку сам по себе факт моего ознакомления с редкими библиотечными изданиями едва ли мог долго оставаться в тайне.
В списках прочитанных мною книг фигурируют такие произведения — разумеется, это лишь ничтожная их крупица, — как «Культы вампиров» графа д’Эрлетта, «Тайны примитивных народов» Людвига Принна, «Неведомые культы» фон Юнзта, уцелевшие фрагменты загадочной «Книги Эйбон», зловещий «Некрономикон» безумного араба Абдул Альхазреда. Кроме того, не следует забывать и тот неоспоримый факт, что за время моей странной мутации поднялась новая волна увлечения всевозможными культами и прочей таинственной деятельностью.
Летом 1913 года я все чаще стал проявлять признаки апатии, скуки и ослабевающего интереса ко всем подобным вещам, одновременно с этим загадочно намекая своим коллегам, что не исключаю возможности в скором времени наступления некоей «очередной трансформации». Я начал поговаривать о постепенном восстановлении воспоминаний о моей прошлой жизни, хотя, надо признать, многие с большим недоверием относились к подобным высказываниям, поскольку все упоминавшиеся мною фрагменты носили характер самых заурядных и даже банальных вещей, сведения о которых можно было без труда почерпнуть из моих же старых записей.
Примерно в середине августа я вернулся в Эркхам и вновь отпер двери собственного дома на Крейн-стрит. Вскоре по приезде я установил в нем один агрегат, который имел поистине странный вид и был собран из различных механизмов европейского и американского производства. При этом я тщательно следил за тем, чтобы ни один достаточно образованный человек не имел возможности увидеть его и, тем более, задуматься над его назначением.
Те, кому довелось все же взглянуть на него, — а это были помогавший мне в его сборке механик, слуга и моя новая экономка, — утверждали, что по виду он напоминал странную смесь всевозможных стержней, колес и зеркал. В высоту вся конструкция немногим превышала полметра, а в ширину достигала примерно тридцать сантиметров, и в центре ее располагалось сферическое выпуклое зеркало.
Вечером в пятницу 26 сентября 1913 года я отпустил экономку и служанку до середины следующего дня. Как могли заметить соседи, в доме уже зажегся свет, когда к нему на автомобиле подъехал высокий, худощавый, похожий на иностранца человек, одетый в темное.
В последний раз свет в доме видели примерно в час ночи. Несколько позже, где-то в начале третьего, патрульный полицейский заметил, что дом погружен в темноту, но автомобиль незнакомца по-прежнему стоит у тротуара; к четырем же часа утра машины у дома уже не было.
В шесть часов утра доктору Вильсону позвонил неизвестный, который неуверенным голосом с явным иностранным акцентом попросил его прибыть ко мне домой, чтобы вывести меня из состояния глубокого обморока. Этот звонок — как впоследствии выяснилось, междугородний — был сделан из телефона-автомата на Северном вокзале Бостона, однако никаких следов высокого худощавого господина впоследствии так и не обнаружили.
Прибывший по вызову доктор обнаружил меня в бессознательном состоянии в гостиной — я сидел на стуле за письменным столом. На его полированной поверхности остались царапины от какого-то тяжелого предмета. Что же до загадочного агрегата, то он бесследно исчез и больше о нем никто и никогда не слышал. Мало кто выражал сомнение в том, что его унес с собой тот самый таинственный иностранец.
В расположенном в библиотеке камине лежала большая куча пепла, оставшегося, судя по всему, после сожжения многочисленных записей, которые я регулярно вел после того как вышел из бессознательного состояния. Поначалу доктор Вильсон выражал серьезные опасения по поводу состояния моего дыхания, однако после соответствующего укола оно пришло в норму.
27 сентября в начале двенадцатого часа я резко вздрогнул и на моем доселе походившем на маску лице стали проступать первые признаки оживления. Доктор Вильсон отметил, что они уже не походили на выражение, присущее моей «побочной» личности, а больше напоминали следы моей прежней, так сказать — нормальной личности. В 11.30 я произнес несколько невнятных звуков и слогов, которые не имели абсолютно никакого сходства с человеческой речью. Сам же я как будто пребывал в состоянии борьбы с некоей неведомой мне силой. Вскоре после полудня, когда вернулись экономка и служанка, я снова забормотал по-английски, произнеся что-то вроде: «…из ортодоксальных экономистов того периода Йевонс является типичным представителем господствующей тенденции научной корреляции. Его попытки увязать производственные циклы процветания и депрессии с периодичностью появления пятен на Солнце, возможно, представляют собой вершину…».
Таким образом Натаниел Уингейт Пейнсли снова вернул себе собственное «я», покинувшее его во вторник утром 1908 года, когда он проводил со студентами занятия по политэкономии.
Мое возвращение к нормальной жизни проходило довольно непросто и, надо сказать, весьма болезненно. Потеря пяти лет активной жизни обусловила более тяжелые последствия, нежели я мог предположить прежде, тогда как мне в моем положении предстояло еще уладить массу важных дел.
То, что я услышал о собственных деяниях, совершенных после 1908 года, меня не только крайне поразило, но и не на шутку встревожило, хотя я и пытался относиться к случившемуся с философским спокойствием. Находясь под опекой младшего сына и поселившись с ним в доме на Крейн-стрит, я попытался было возобновить свою преподавательскую деятельность — колледж к тому времени любезно восстановил меня в должности профессора.
К работе я приступил с начала второго семестра 1914 года и в течение одного курса занимался с отдельной группой студентов. Ко времени окончания этого срока я понял, сколь серьезными оказались последствия перенесенного мною заболевания. Физически — во всяким случае, я искренне надеюсь на это — абсолютно здоровый и не страдающий каким-либо явным душевным недугом, я, к сожалению, во многом утратил творческую энергию былых лет. Кроме того, по ночам меня стали преследовать смутные, словно размытые сновидения, а днем возникали какие-то странные идеи.