Страница 11 из 15
Источник: Amsterdam Institute for Advanced Labour Studies: ICTWSS Database 3, May 2011.
Рис. 1.6. Интенсивность забастовок по семи странам, 1971–2007 гг.
Источник: ILO Labour Statistics, US Bureau of Labor Statistics.
Как и инфляция, государственный долг позволяет гасить социальные конфликты при помощи финансовых ресурсов, которых еще нет в наличии, – гражданам еще предстоит их произвести, а государству – получить в виде налогов. Однако в этом случае в роли печатного станка выступает не государство, а частная кредитная система, авансом предоставляющая налоговые поступления (которые в реальном будущем удастся или не удастся получить). В начале 1980-х годов наблюдается ужесточение требований к системе социального обеспечения – прежде всего из-за высокого уровня безработицы, а также потому, что приближалось время выплачивать пособия, которыми на протяжении предыдущих десятилетий оправдывали сдерживание роста оплаты труда.
Несмотря на оперативные реформы, направленные на сокращение обязательств по выплатам, не все обещания и неформальные соглашения, лежавшие в основе социальной политики, можно было легко отменить. Кроме того, инфляция остановила девальвацию имевшегося государственного долга, и долговая нагрузка государства возросла по отношению к ВВП. Поскольку повышение налогов было бы сопряжено с еще большими политическими рисками, чем ускоренный демонтаж социального государства, правительства решили искать спасение в долгах. В случае с США Криппнеру удалось показать, что этот процесс начался еще при Рейгане, когда тот провел первую волну либерализации финансовых рынков, – ожидалось, что она поможет привлечь необходимый капитал внутри страны и из-за рубежа, а также позволит банкам кредитовать быстрее и чаще, чем раньше, и тем самым покрыть растущие потребности государства при помощи заемных средств [Krippner, 2011].
Но и это средство давало капиталистическому миру лишь кратковременную передышку. В 1990-е годы правительства стали беспокоиться по поводу роста доли расходов на обслуживание долгов, а кредиторы начали сомневаться в способности правительств погасить свои растущие долги. И снова первый шаг сделали США: администрация Клинтона попыталась сбалансировать государственный бюджет за счет сокращения социальных расходов[53]. Большинство других стран западного мира последовали этому курсу[54] под влиянием международных организаций – ОЭСР и Международного валютного фонда[55]. Но даже спустя два десятилетия после того, как капитализм выбрался из своей послевоенной раковины, для дальнейшего развития ему все еще требовалась легитимация в виде направления дополнительных ресурсов на смягчение конфликтов – только на этот раз политически необходимое идеально совпадало с неолиберальным желаемым. Прежде всего в США и Великобритании, а также в Скандинавии[56] при консолидации государственного бюджета возникла угроза снижения спроса и сокращения доходов домохозяйств, что пошатнуло бы легитимность системы. Ответом стал еще один раунд вливаний – за счет второй волны либерализации рынков капитала, и это привело к быстрому росту частных задолженностей. Колин Крауч назвал этот новый этап капиталистического развития «приватизированным кейнсианством» [Crouch, 2009].
В условиях приватизированного кейнсианства государственный долг заменяется частным – это механизм расширения резервов политической экономии в распределении ресурсов[57]. Это третий и на сегодняшний день последний вариант «латания дыр» в обещаниях позднего послевоенного капитализма, опираясь на представления о будущей покупательной способности: политика государственного регулирования сводится к предоставлению возможности частным домохозяйствам дополнять свои доходы от наемного труда кредитами, взятыми на свой страх и риск. Впрочем, и здесь можно найти параллели между странами, которые обычно относят к разным – даже противоположным – «разновидностям» капитализма. Так, не только в США и Великобритании, но и в Швеции (да и вообще в Скандинавии) закредитованность частных домохозяйств в 1990-е годы резко пошла вверх, что не только компенсировало сокращение государственного долга вследствие политики консолидации, но и повысило общий объем задолженности страны даже там, где прежде он оставался относительно постоянным (рис. 1.7)[58].
Рис. 1.7. Государственный долг и задолженность бюджетов частных домохозяйств (% от ВВП), четыре страны, 1995–2008 гг.
Источники: OECD National Accounts Statistics; OECD Economic Outlook: Statistics and Projections.
В политической плоскости замену государственного долга частной закредитованностью обосновывали новой теорией: рынки капитала полностью регулируют себя сами и не нуждаются в государственном вмешательстве, поскольку их участники обладают всей необходимой информацией, чтобы не допустить системного дисбаланса[59]. Все это позволило использовать заемные средства для приватизации государственных услуг, и в результате государство смогло окончательно стряхнуть с себя навязанную ему после войны и уже давно вызывавшую сомнения капитала ответственность за темпы роста и социальное обеспечение – передать их обратно рынку и его по умолчанию рациональным участникам. В этой точке неолиберальная реформа подошла бы к своему логическому завершению.
Как известно, подобные надежды оказались обманчивыми, во всяком случае, пока. Нынешний тройной кризис – следствие краха долговой пирамиды, возникшей из обещаний обеспечить рост, которые капитализм вот уже какое-то время не способен выполнять (по крайней мере, для широких слоев населения, от чьей поддержки или же терпимости он зависит больше, чем ему хотелось бы). Таким образом, неолиберальная реформа тоже достигла критической точки. После нескольких лет приватизации и дерегулирования угроза коллапса международной банковской системы в 2008 г. вынудила государственную власть снова вернуться на арену экономических сражений и тем самым потерять все достижения в области бюджетной консолидации, полученные ценой высоких политических рисков. После 2008 г. правительства весьма смутно (если вообще как-то) представляют себе, как расчистить завалы после финансового кризиса и вернуться хотя бы к какому-то порядку – и уж эту задачу точно не приватизируешь. Меры, принимаемые правительствами и центральными банками по спасению частной банковской системы, постепенно сводят на нет различие между государственными и частными деньгами; особенно наглядно это демонстрирует передача просроченных кредитов государству: деньги практически незаметно перетекают из одного статуса в другой. Сегодня почти невозможно различить, где заканчивается государство и начинается рынок, государство ли национализирует банки или же банки приватизируют государство[60].
Подведем итоги. Время «покупалось» тремя способами и в три последовательных этапа. Парадигматичным стало развитие событий в США, в стране – лидере современного капитализма (рис. 1.8). В начале 1970-х годов произошел первый скачок инфляции, который к 1980 г. после резких колебаний достиг почти 14 %. Тем самым был пройден первый рубеж: инфляция подавлена, а ее место занял государственный долг, который до 1993 г. стремительно увеличивался. В результате политики Клинтона, направленной на консолидацию бюджета, государственный долг всего лишь за несколько лет был снижен более чем на 10 процентных пунктов; однако его сокращение компенсировалось резким ростом закредитованности населения. Незадолго до краха финансового сектора домохозяйства начали ощущать сокращение задолженности, вызванное прежде всего неплатежеспособностью и сопровождавшееся новым увеличением государственного долга при нулевом уровне инфляции.
53
В 1991 г. Клинтон одержал победу на президентских выборах, проведя кампанию под лозунгом против «двойного дефицита» (и в торговом балансе, и в федеральном бюджете), который достался в наследство от его предшественников Рейгана и Дж. Буша-старшего.
54
Рис. 1.1 наглядно показывает: то, что я обозначил бы как первый этап консолидации бюджета, никак нельзя назвать провальным. Исключение здесь составляет Германия, которая в тот момент несла расходы по объединению страны, проходившему, как и обещал Коль, без повышения налогов.
55
В 1990-е годы под влиянием политических событий и при финансовой поддержке правительств появилось много работ, которые с позиций институциональной экономики пытались найти ответ на вопрос о том, как с помощью «реформ» демократических институтов можно было бы сдержать или устранить наблюдавшуюся в богатых демократиях тенденцию к росту долга [Molander, 2000; Poterba, von Hagen, 1999; Strauch, von Hagen, 2000].
56
По поводу Швеции см.: [Mehrtens, 2013].
57
Страны, о которых идет речь, в начале структурных изменений на волне перехода к «экономике услуг» тоже выиграли от роста нерегулируемых финансовых рынков. В 1990-х годах Уолл-стрит в США и лондонский Сити стали важнейшими отраслями экономики и крупнейшими налогоплательщиками. В Соединенных Штатах до кризиса 2008 г. около 45 % прибыли корпораций относилось к финансовому сектору, в то время как в начале 1980-х годов этот показатель не превышал 20 % [Krippner, 2011, p. 33]. О масштабах перераспределения в пользу финансового сектора и ресурсодобывающих отраслей см.: [Tomaskovic-Devey, Lin, 2011].
58
На рис. 1.7 показаны четыре страны, в которых компенсационный эффект проявился особенно отчетливо. Примечательно, что к этой группе относится и Швеция (наряду с другими скандинавскими странами).
59
Среди наиболее заметных имен – Юджин Фама (автор гипотезы эффективного рынка), Мертон Г. Миллер (соавтор теоремы Модильяни – Миллера), Гарри Марковиц, Роберт Мертон, Майрон Шоулз и Фишер Блэк. Большинство из них преподавали в Чикагском университете и стали лауреатами Нобелевской премии по экономике, вручаемой Центральным банком Швеции.
60
Эта проблема проявилась со всей очевидностью летом 2012 г. в ходе обсуждения мероприятий ЕС по спасению испанских банков. Двойственная природа денег – одновременно как частной собственности и общественного института, – разумеется, намного старше [Ingham, 2004]; она лежит в основе загадочной природы капитализма [Graeber, 2011], непостижимой даже для тех, кто зависит от прибыли.