Страница 35 из 57
Следующие пару часов я была безучастным зрителем, на меня навалилось полнейшее безразличие, я все видела, все осознавала, но нигде не участвовала, предоставив другим делать со своим телом все, что они считали нужным. Тем более, что никто вокруг не только не интересовался моими желаниями, но и не стремился ничего объяснить.
Я будто бы выпала из этой реальности. Словно со стороны я видела, как Егор, быстро набрав номер на своем смартфоне, резко приказал «все здесь зачистить», затем с кем-то договаривался об операционной. Смутно помню, как он на руках нес меня по коридорам больницы. Помню яркий белый свет операционной, зеленые хирургические простыни. Ножницы, разрезающие мой пиджак, затем легкий укол, после которого наступил провал. Невнятные тихие голоса, еще укол...
Что они мне вкололи? Я совсем не чувствую свое тело и очень хочется спать...
* * *
Я пришла в себя на любимом диване шефа — есть у него в кабинете такой укромный уголок, где он отдыхает, оставаясь в отделе на ночь. Как оказалось, меня заботливо накрыли пледом, под больную руку подложили специальную подушку. И где только умудрились ее найти? Рядом поставили столик со стаканом воды.
Я скосила глаза влево — рука туго забинтована, моя любимая блузка заляпана кровью, рукав варварски срезан, пиджак попросту пропал. Прислушалась к себе — вроде не болит. Тогда я осторожно приподняла голову и осмотрелась.
Закаменев лицом, с плотно сжатыми в узкую ленту губами (у него всегда такое лицо, когда кто-то из наших «уходит») шеф расхаживал по кабинету. Сталкиваясь со смертью близких, с кем рука об руку работал долгие годы, и не просто работал, а делил опасность и вверял им свою жизнь, кто-то кричит, другие, как я, впадают в ступор, полковник же обрастал скорлупой и становился похож на гранитный монолит.
Егор сидел за компьютером шефа и быстро двигал мышкой.
— Почему? — тихо спросила я.
Шеф резко остановился и уставился на меня. Щелканье мышки и стук клавиатуры прекратились.
— Это несчастный мальчишка, которому очень сильно не повезло в жизни, что он вам сделал? — прошептала я, с трудом ворочая языком, чувствуя, как комок подступает к горлу.
— Ты даже представить не можешь, что этот несчастный, как ты выразилась мальчишка… — начал шеф, но продолжить у него не получилось.
Егор отложил мышку и стремительно подошел ко мне. Быстрый внимательный взгляд, еще один укол и я опять провалилась в черное безмолвие.
В этот раз вынырнуть из сна мне стоило многих усилий. Тяжелые веки никак не хотели подниматься. Тупая боль в руке билась пойманной злобной зверушкой. Мне казалось, что я слышу какие-то голоса, но, может, они были всего лишь плодом моего затуманенного лекарствами воображения. Не знаю, сколько времени я боролась с полузабытьем, но сознание постепенно возвратилось ко мне.
С большим трудом я разлепила веки. Все тот же кабинет шефа, только теперь окутанный вечерним сумраком, а я все так же лежу на диване в окружении подушек. Плотные шторы на окнах задернуты, лишь в небольшую щель виднелась полоска начинающего синеть неба.
Шеф стоял возле окна и через эту дыру смотрел на пробегающие внизу трамваи. Мне была видна только его спина. Эта широкая спина с могучим разворотом плеч сейчас выглядела поникшей и очень усталой. Словно несла непосильное бремя.
Тишину нарушил резкий звук открывшейся двери, в полумрак кабинета ворвался холодный свет коридорных ламп, затем мужская фигура, казавшая сплошным черным силуэтом, шагнула в дверной проем. Не помню такого, чтобы кто-то без стука входил в кабинет шефа. Даже высокие чины из министерств и гос аппарата, традиционно отличающиеся бесцеремонностью, и те стучали. Этот же визитер пару секунд постоял на пороге, привыкая к полумраку кабинета, затем уверенным шагом направился к креслу.
— Зачем ты пришел? — глухо спросил шеф. В его голосе рвалась наружу с трудом сдерживаемая ярость. — Извиниться?
— Нет, извиняться я не буду, я просто хочу, чтобы между нами не было недопонимания.
Голос показался мне знакомым, даже очень.
— Ты это называешь недопониманием!? — теперь к ярости добавился нескрываемый сарказм.
Ремезов резко отстранился от окна. Два стремительных шага — не растерял шеф форму с годами — и полковник уже стоял возле посетителя, грозно нависая над ним. Мне даже показалось, что сейчас он схватит за ворот незваного гостя, выдернет из кресла и вышвырнет его вон.
— Сегодня по твоей вине я лишился двух лучших людей! У одного ребенок только родился…
— Да полно! Я тебе всегда говорил — никогда не сближайся с подчиненными. Это расходный материал. С нашей стороны сегодня тоже были потери.
Мне было видно, скольких трудов стоило шефу сдержаться, как он молча сжимает и разжимает кулаки. Визитер же, судя по голосу, был спокоен.
— Ты сам виноват, — невозмутимо заметил он. — Я тебя вчера предупредил — отзови своих людей, теперь это наше дело. Но ты по-прежнему путался под ногами. Собственно, дело ab initio[1] было нашим, ты напрасно встрял, amicus meus[2].
И тут я поняла, кто нанес непрошенный визит. Латынь, вставляемая к месту и не к месту, запах дорогих сигар… Это был Советник.
— У меня приказ, — неприятным голосом проговорил шеф.
— Semper fidelis[3], — презрительно выплюнул Советник. — Можешь подтереться этим приказом. Один звонок и его нет. Если бы этот паникер Верховский не обделался от страха и не побежал докладывать куратору, вместо того чтобы сразу позвонить мне, этого приказа и вовсе бы не было. Как и тебя в этом деле.
Полковник молча отошел к окну.
— Изволь, — пожал плечами Советник. — Завтра утром получишь официальное уведомление. Я последний раз тебе говорю — не путайся под ногами. Больше предупреждений не будет. Causa finita est[4].
— Это угроза?
— Называй как хочешь. А впрочем, да, угроза. Мои партнеры…
— Лучше скажи хозяева, — небрежно бросил шеф.
— Пожалуйста. Пусть будут хозяева, у каждого из нас есть свой хозяин и каждый из нас является чьим-то хозяином. Мои хозяева, — Советник голосом выделил последнее слово, — творцы истории, и я горжусь, что служу им. А они крайне недовольны в последнее время. И прежде всего недовольны действиями российских спецслужб. Более того, и сейчас наблюдая за вами, они испытывают беспокойство.
Ремезов по-прежнему молча смотрел в окно. Советник достал из кармана пиджака сигару, повертел в руках, но курить не стал.
— Все очень серьезно. Очень, — проговорил он. — Де факто мир сейчас на грани войны…
— А когда-то было по-другому? — вскинулся шеф. — Мир всегда, если не на грани войны, так по уши в войне. И все благодаря твоим хозяевам. Стравливают белых и черных, северных и южных, кроят земной шар по своему усмотрению…
— Ты не понял! Я говорю не об управляемых конфликтах, а о хаосе, катастрофе, которая нас всех скоро захлестнет, и в которой частично повинен ты своими некомпетентными действиями, в том числе и сегодняшними.
Странно, но в голосе Советника не чувствовалось привычной уверенности. Наоборот, мне казалось, что он говорил взволнованно, искренне.
— Это твои хозяева привели мир к катастрофе, к бесславному финалу, — парировал полковник. — Это по вашей вине мы все сейчас в глубокой заднице, которой вы дали красивое название — глобальный мировой кризис.
— Идеалист, — с сожалением проговорил Советник, раскуривая сигару. — Глупый идеалист. Не добавили годы тебе ума. Нет никакого кризиса. Ни экономического, ни идеологического, ни цивилизационного. Все эти так называемые кризисы придуманы для вас. Это специальная информационно-психологическая операция. Так тебе понятнее? Надо же таким как ты объяснить грядущие глобальные изменения в мире. Вы живете проектами, вам создают виртуальную реальность, и вы в ней живете. Венецианская республика, Ганза, Петровские реформы, Третий Рейх, Советский Союз — это все проекты, одни более успешны, другие менее, но я сейчас не об этом…
— Все ваши проекты показали свою несостоятельность. Закат цивилизации — вот к чему вы пришли. Ваш Библейский проект терпит крушение, клиническую смерть.