Страница 18 из 19
XI. Академическая курия в Государственном совете
Состав нашей прогрессивной группы менялся каждые три года, в связи с выбытием всех членов от земства и выбытием по жребию одной трети остальных двух курий, академической и торгово-промышленной. Выбывающие по жребию члены Совета переизбирались или заменялись новыми. Те и другие уже не подлежали жеребьевке, предусмотренной законом лишь на время первого девятилетия существования преобразованного Государственного совета, а избирались в общем порядке на 9 лет. Колебания в общем численном составе группы происходили главным образом за счет земского представительства: число членов от земства, вступавших в нашу группу, то уменьшалось, то опять увеличивалось, не превышая, в общем, скромной нормы в 7–8 человек. Академическая курия, за одним, весьма кратковременным (всего несколько месяцев) исключением, оставалась стационарный, сохраняя до самого конца свой определенно прогрессивный состав. Ко времени февральского переворота 1917 г. она состояла из трех академиков: В. И. Вернадского, М. А. Дьяконова и С.Ф. Ольденбурга и трех профессоров: А. В. Васильева, Д.Д. Гримма и кн[язя] Е. Н. Трубецкого. Число членов от торгово-промышленной группы даже несколько увеличилось, дойдя до четырех (П. О. Гукасов, Е.Л. Зубашев, Лаптев и Вейнштейн). Общее число членов группы к этому времени составляло опять 18 человек. Сверх вышеназванных шести членов академической группы и четырех членов торгово-промышленной курии в нее входили восемь представителей от земства: Н. Н. Глебов, И. Г. Каменский, С. С. Крым, Н. Н. Марин, гр[аф] А. П. Толстой, В.П. Энгельгардт, Л. В. Юмашев и примыкающий к группе М. А.Стахович.
Наиболее бурной за все время существования преобразованного Государственного совета была история академического представительства. Оно представляло собою наиболее активную часть всей нашей группы и в значительной мере определяло общий дух и тактику ее. Естественно, что мы не могли пользоваться особым расположением Министерства народного просвещения, в ведении которого находились Академия наук и университеты. Мало того, министерство как бы ощущало некоторую долю собственной вины в том, что представительство названых ученых коллегий сплошь оказалось в столь неблагонадежных с точки зрения высшего правительства руках.
Попытка создать противовес против академической группы путем назначения членами Государственного совета ряда лиц из среды т[ак] называемой] правой профессуры не дала ожидаемых результатов. Правда, большинство из них держалось строго в стороне от нас. Но никакой контргруппы под определенным «правым» знаменем этим путем все же не удалось создать. Мало того, даже такой определенно правый член, как Д. И. Пихно, временами, как, напр[имер], в вопросе о сооружении Амурской железной дороги[220], проявлял несвойственную членам Совета по назначению самостоятельность и явную оппозиционность. А В. И. Сергеевич даже в таком боевом вопросе, каким стал финляндский вопрос, во время прохождения закона об общегосударственном законодательстве для Финляндии выступил, хотя и в очень осторожной и завуалированной форме, против этого злосчастного закона.
Не повлияло в желательном смысле и то, что Министерство народного просвещения, которое в первое время 1905–1906 гг. совершенно растерялось и предоставило университетам самим справляться, как могли, с разбушевавшейся студенческой стихией, – начиная с 1907 г. изменило курс и вновь стало прибирать университеты к своим рукам.
Новый курс проявился в трех главных направлениях. Еще при благожелательном по существу, но совершенно чуждом университетской жизни министре П. М. ф[он] Кауфман-Туркестанском начали бороться со студенческими представительством в университетах. Университеты тщетно указывали, что профессура, которая весьма неосновательно считалась виновницей всех студенческих беспорядков, сможет бороться с ними с определенными шансами на успех только благодаря наличию организованного, легального студенческого представительства, в составе которого отражаются не одни только крайне радикальные и революционные, но и более уравновешенные течения; что немыслимо сколько-нибудь плодотворное влияние и воздействие на неорганизованную и в силу этого одного совершенно безответственную общую массу студенчества как таковую; что упразднение легального студенческого представительства непременно должно повлечь за собою крайнюю радикализацию и переход студенческих организаций в подполье; что бороться с эти подпольем окажется не под силу ни профессуре, ни более уравновешенным элементам в среде самого студенчества. Всем этим указаниям не верили, и все легальные студенческие организации, кроме научных кружков, были упразднены при министре А. Н. Шварце, человеке лично честном, но бездушном формалисте, лишенном всякого общественного кругозора.
Параллельно с этим министерство, вопреки духу высочайшего указа об автономии 27 августа 1905 г.[221], изданного в бытность министром народного просвещения бывшего начальника академии Генерального штаба ген[ерал]-лейт[енанта] Глазова, – с 1907 г. стало прибегать к ограниченному толкованию прав университетских советов в деле избрания профессоров и к замещению профессорских вакансий в возрастающем числе случаев в порядке непосредственного назначения профессоров правого направления.
Не довольствуясь этим, Министерство народного просвещения при министрах П.М. ф[он] Кауфман-Туркестанском и А. Н. Шварце открыло поход против выборных ректоров, занимавших эту должность в 1905–1906 гг.; их стали обвинять в бездействии власти, проявленном ими в бурное время. При министре ф[он] Кауфмане начато было дело против ректора Новороссийского университета Занчевского; он был предан суду особого присутствия при Правительствующем] сенате по делам о должностных преступлениях и отрешен от должности. При министре Шварце та же участь постигла ректора Юрьевского университета Е. В. Пассека. С таким же основанием можно было бы предать суду всех выборных ректоров и директоров высших учебных заведений, занимавших эту должность в течение указанного времени, независимо от их левизны или правизны. И не только их, но и глав всех ведомств, в ведении которых находились в то время те или иные высшие учебные заведения: все министры тогда умывали руки и проснулись только после того, как революционная волна схлынула.
Все это ухудшало и затрудняло положение дел в университетах, вызывало протест и раздражение, но не меняло в сколько-нибудь существенных чертах течения жизни в высших учебных заведениях: последнее обусловливалось причинами общего характера, с последствиями которых профессура была бессильна бороться. С другой стороны, все эти меры не оказывали влияния на состав академического представительства в Государственном совете: он неизменно оставался прогрессивным.
Тогда было решено прибегнуть к более решительным мерам и отказаться от флера формальной законности, которым прикрывались при министрах ф[он] Кауфмане и Шварце. Эта задача выпала на долю недоброй памяти министра Л. А. Кассо и товарища его, барона М. А. Таубе. Наступила эра бессмысленного, преступного разрушения русских университетов. Она отозвалась и на нашем академическом представительстве в Государственном совете.
Первый удар был нанесен ему в 1911 г. В составе академической курии числились в то время два члена, избранных из числа выборщиков по Московскому университету, – ректор университета А. А. Мануйлов и ординарный профессор, академик В. И. Вернадский.
Как известно, в конце 1910-го и в начале 1911 г. в ряде русских университетов, в особенности же в Московском и Петроградском, происходили очень крупные студенческие беспорядки. Студенческие сходки объявляли учебные забастовки, которые проводились насильственным образом при помощи использования забастовщиками самых отвратительных форм химической обструкции на лекциях и в коридорах университетских зданий. Ходатайства университетских советов о закрытии университетов на целый семестр – мера, которая была применена в весеннем семестре 1906 г. и в то время вполне себя оправдала, – были решительно отклонены. Реальное значение этой меры состояло не только в том, что она давала учащейся молодежи время опомниться; она вместе с тем влекла за собою потерю учебного года со всеми связанными с этим последствиями: срок окончания университета отодвигался на целый год, выдача стипендий приостанавливалась, льготы по отбыванию воинской повинности утрачивались; огромное большинство студенчества, не сочувствовавшее студенческим беспорядкам, но вместе с тем лишенное всякой организации, чисто пассивно воспринимавшее их как какое-то стихийное зло, пробуждалось от своей спячки; революционные элементы в студенчестве утрачивали почву для агитации, и неопределенные симпатии к ним в инертной общей массе, падкой до громких слов, пока это не грозило никакими личными неприятностями, быстро улетучивались; крайние элементы теряли кредит не только в глазах массы студенчества, но и в собственной среде, и поневоле угомонялись, дабы не обнаружить воочию собственное численное ничтожество: сознательный идеализм и жертвенность всегда и везде удел немногих, у массы в таких случаях преобладает инстинкт самосохранения и расчет на безнаказанность. Недаром вожаки во время студенческих беспорядков обычно умели осторожно прятаться за спины своих жертв, в минуты эмоционального экстаза ставивших на карту все свое будущее. Предлагавшаяся университетами мера имела за себя и то еще, что таким путем открывалась возможность ликвидировать студенческие беспорядки не только без массовых случайных жертв, но и без внесения новой тревоги в широкие общественные круги, плохо разбиравшиеся в истинном положении дел в университетах. Нормальная учебная жизнь в университетах, конечно, прервалась. Но университетам в этом отношении нечего было терять: нормального течения занятий при создавшейся атмосфере все равно нельзя было ожидать: огромная масса студенчества, как только начинались серьезные беспорядки, бесследно исчезала из университета из опасения попасть по недоразумению в руки полиции, призываемой для прекращения беспорядков; читать в пустующих аудиториях минимальному числу студентов, подвергавшихся к тому же нападкам и опасности отравления вредными для здоровья газами со стороны забастовщиков-обструкционистов и одновременно опасности случайного ареста со стороны полиции, даже в лучшем случае сводило преподавание к фикции и не имело внутреннего смысла. Кстати сказать, для профессуры, которая в глазах правительства являлась чуть ли не единственной виновницей беспорядков, перерыв занятий отнюдь не являлся удобным или тем более желанным выходом: не говоря уже об идеалистических мотивах, такой перерыв занятий на целый семестр при существовавшей в то время гонорарной системе для нее был связан с серьезными материальными жертвами. Профессура, однако, не колеблясь, шла на них; она не желала propter vitam vivendi perdere causas[222], не хотела из-за материальных соображений пожертвовать внутренним смыслом университетского преподавания.
220
Амурская железная дорога – казенная железная дорога, участок Транссибирской магистрали от Куэнги до Хабаровска, построенный в 1906–1916 гг. Проходила по территории Забайкальской и Амурской областей. Общая протяженность железной дороги составила более 2 тыс. км.
221
27 августа 1905 г. был издан указ «О введении в действие временных правил об управлении высшими учебными заведениями Министерства народного просвещения». Указом вводилась выборность ректора и деканов с последующим их утверждением «в установленном порядке». Советам университетов поручались «заботы о поддержании правильного хода учебной жизни». Был восстановлен университетский суд (ПСЗРИ. Собрание третье. Т. XXV. 1905. Отделение I. № 26692. СПб, 1908. С. 658–659).
222
«Propter vitam vivendi perdere causas» (лат.) – «Ради жизни утратить смысл жизни»; строчка из стихотворения Ювенала (Сатиры, VIII, 83–84).