Страница 8 из 15
— Вроде бы просто… — заметил Киричук. — И нужные сведения они достают без подкопа. Застращают человека, он им на все вопросы даст ответ.
— Ларчик-то, верно, легко открывается. Не с одним из таких пособников я говорил, спрашивал, зачем он помогает оуновцам. Ответ один: за эту помощь вы, то есть Советская власть, на худой конец только лишите свободы, а за помощь вам, если узнают бандиты, уничтожат всю семью, спалят хозяйство. Вот и весь аргумент.
— Но как ни страшится бандитской пули население, однако нам охотно помогает, без этого мы бы не смогли работать, — с удовлетворением заметил Киричук.
Чурин в тон ему добавил:
— Это бесспорно. Помощь оказывают в самой различной форме: и лично приходят в органы госбезопасности, кстати, ко мне даже на квартиру приходили и рассказывали о местах укрытия бандитов, и письмами сообщают любопытные для нас сведения.
— Да, надо эти отношения укреплять, — заключил Василий Васильевич. С его лица сошла озабоченность. Благожелательное мнение об этом работнике в нем окончательно утвердилось.
9
В Железнодорожном переулке, что рядом с вокзалом в Луцке, минута в минуту с приходом утреннего поезда из Киева остановилась обшарпанная полуторка с металлической бочкой в кузове. Худощавый, ничем особо неприметный на лицо шофер остался за баранкой, наблюдая через обзорное зеркало за прохожими. Среди них он пытался отыскать высокого мужчину средних лет в шинели без погон и в кирзовых сапогах, у которого были с синим отливом волосы. В руках тот должен держать потертый чемоданчик.
Ожидаемый появился совсем неожиданно, и не со стороны вокзала, а сбоку, стремительно выйдя из открытой калитки двора, напротив которого стояла машина. Привычным движением распахнул дверцу, сел в кабину, положив чемоданчик на колени.
— Доброе утро, Василий Васильевич! Я — Сухарь.
— Здравствуй, Антон Тимофеевич! — откликнулся подполковник Киричук, тронув машину. — Полный порядок… Но какая необходимость была добираться сюда с вокзала проходными дворами?.. Все, что ли, их в Луцке знаете?
Сухарь терпеливо выслушал и объяснил:
— В нашем деле лучше появляться не с той стороны, откуда ждут. Это, Василий Васильевич, я вспомнил предвоенное наставление Михаила Степановича Попереки.
— И он отзывался о вас уважительно, — охотно поделился Киричук.
— А в Луцке я не был с довоенной поры. Ну, а как неприметно оказаться возле нужного объекта, сами знаете, дело не хитрое.
— Будем считать, что знакомство состоялось. — Василий Васильевич перевел разговор: — Довезу вас до края лесочка у села Бабаево. А там уж сами добирайтесь к своему дядьке Мохнарыло. Он действительно ваш родственник?
— Никифор Лексеич-то? Брат матери, конюхом он в колхозе. Его жена — тетка Ивга — меня одиннадцатилетним привезла к себе. Так что с радостью сейчас к ним, — не стал увлекаться подробностями Сухарь, спросил: — Как будем связь держать? Это для меня поначалу очень важно. Может сложиться так, что сразу удастся установить контакт с бандитами, выйти на них или они сами наткнутся на меня. Пару дней на обживание и, так сказать, естественное вхождение в роль. А там видно будет, когда в лес уйти.
— Связь для надежности предусмотрим личную. Она будет только со мной и строго конспиративно. Встречи в полночь в дубках, что пониже мостка через речку, ежедневно.
Машина легко шла под уклон. Киричук даже притормозил малость — вот-вот надо было свернуть на полевую дорогу к лесу, за нешироким клином которого — место расставания.
— Почему вы с генералом решили усложнить ввод к оуновцам? — спросил вдруг Киричук. — Не проще ли и вернее было сразу отправиться к своему родичу — леснику, ведь ваше, так сказать, бандитское прошлое, сотрудничество с абвером выглядит солидно и в проверке не нуждается.
— Потому и усложнили, что нуждается. Я воевал в рядах Красной Армии, был в плену, репатриирован американцами из лагеря перемещенных лиц. Затем около года проходил проверку, благо служил и остался под своей фамилией. Наконец отпустили домой. А где мой дом? Ехать на Львовщину, в Са́мбор, и на кого-нибудь там напороться, чтоб старое мне вспомнили…
— Так налететь-то вам и здесь прелегко, — проверял Киричук, признав при этом, что он и сам чисто воспринял предложенную игру.
— А что делать, когда меня к «своим» тянет. Не может быть, чтобы ни души не встретил.
Очень уж убедительно прозвучали в исполнении Сухаря слова «к своим тянет». И Киричук не стал дальше развивать этот разговор, решив, что опытнейший Поперека, знающий чувство меры в чекистских делах, зря усложнять их не станет.
Подымаясь на пригорок к селу Бабаево, Сухарь пристально рассматривал хаты и почерневшие от старости сараюшки, неизвестно как уцелевшие после такой испепеляющей войны. Рядом с селом темнел сбросивший остатки снега лес. Это на северо-западе. С востока село огибала неширокая речка.
Только теперь, перед встречей с дядькой Никифором, Антон Тимофеевич забеспокоился: насколько тот осведомлен о прошлом племянника с предвоенной норы? Не написала ли мать своему братцу, что ее любимый сынок Антон работает в госбезопасности?
«Вот так фокус выйдет», — встревожился Сухарь, подходя к приземистому, по-родному близкому домику. Он постучал в кухонное окно, в которое моментально сунулась остреньким носом сильно постаревшая тетка Ивга. И, забыв обо всех тревогах, Антон, как бывало в детстве, бросился в сени. Он помнил: тетка его любила.
Она признала его не сразу, даже ойкнула, когда племянник подхватил и поднял ее, сухонькую, как ребенка, и лишь когда гость назвал себя, провела шершавой ладошкой по его лицу, весело заулыбалась и звонко крикнула:
— Никифор! Да ты што разлегся, глянь-ка, кто приехал! Антон!
А Никифор Алексеевич, кряхтя, уже вставал с постели, не сразу сообразив, о каком Антоне так радостно воскликнула его старуха. Но признал гостя, едва тот подошел, обнял, пустил слезу, вспомнив своего погибшего сына, только и сказал для начала: «Живой!»
— Вы, наверное, считали меня погибшим? — спросил Антон не без умысла, желая сразу сориентироваться, как вести себя.
— Да уцелеть-то у таких, как ты, шансов мало было… Нынче удивительно не когда убьют, а когда живут.
— У каких таких-сяких? — навострился Сухарь.
— С твоего, Антоша, года-то, поди, один на сотню с войны домой-то воротился. Скидывай шинельку-то, приглашения не жди.
— А ты пригласи, не развалишься, гость он, — из-за печки упрекнула тетка Ивга.
— Ранен был или обошлось? — поинтересовался старик, наблюдая, как раздевается племянник.
— Два раза меня зацепило, но здоров. — Антон повесил шинель и подошел к дяде.
Старик внимательно рассматривал его. Сухарю показалось, что дядя обеспокоен его появлением. «Прощупывает, время тревожное…» — подумал Сухарь. Вспомнил информацию о нем: «С бандитами связи не имел и не имеет».
— Чего домой не поехал? Я это не к тому… живи на здоровье, нам даже лучше, места хватит.
— Нет дома-то, разве не знаешь? Отец помер, мать к Евдокии уехала… В Са́мборе никого из наших.
— Когда же Тимофей помер-то? — с фальшивинкой в голосе и вытаращенных глазах, изображавших сожаление, спросил Никифор Алексеевич и сам заметил наигрыш. Переспросил: — Погиб или помер?
Сухарь понял: дядька крутит, проверяет его.
— Ты же, дядя, ездил на его похороны ровно два года назад, по весне, — напомнил племянник, ожидая, что старик смутится либо начнет отнекиваться. Но старик не смутился.
— Соврал, — не моргнув, ни капельки не усовестившись, признался он и легко повторил: — Взял и соврал.
— Нынче без этого нельзя, — решил подладиться Сухарь, склонившись к дяде. — Тем более если ложь не в ущерб людям, а на пользу.
— Вранье, оно и есть вранье, — резко отмахнулся Никифор Алексеевич. — Ты чего приехал-то? Не таись, свои помогут.
— Случайная необходимость заставила, дядя Никифор. Когда проверку проходил после плена, написал в анкете, что отец умер, а мать уехала к дочери, моей сестре, адреса ее не знаю…