Страница 1 из 15
A
Юрий Семенов известен читателям по повестям «Прощайте, скалистые горы» и «Комиссар госбезопасности», выпущенных Военным издательством.
В его новом романе рассказывается о героической борьбе наших контрразведчиков с бандеровцами — оуновцами в первые послевоенные годы в западных областях Украины. ОУН — Организация украинских националистов — была хорошо законспирирована, имела четкую военную структуру. Чекисты, внедренные в ряды ОУН, сумели обезвредить многих ее главарей.
Юрий Семёнов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
22
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
2
3
4
5
6
7
8
9
10
11
12
13
14
15
16
17
18
19
20
21
notes
1
2
3
4
5
6
7
8
9
Юрий Семёнов
Тропа обреченных
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
1
Следственное дело «Волынцы», законченное производством более тридцати лет назад, вновь лежало перед полковником госбезопасности Киричуком. Василий Васильевич открыл нужную страницу пухлого тома. Он хорошо помнил, а теперь всего-навсего удостоверился в том, что проходивший по делу оуновец[1] Петр Сорочинский, известный Киричуку еще по работе в Волынской области, был осужден за совершенные преступления, хотя незадолго до ареста порвал с бандеровцами, уничтожив главаря банд. Это смягчило его вину.
Никак не ожидал Василий Васильевич Киричук новой встречи с Сорочинским, да еще спустя столько лет. Вернее сказать, встрече еще предстояло состояться в управлении КГБ Донецкой области. Сейчас перед бывалым, умудренным жизненным и чекистским опытом полковником, на удивление стройным, со спокойным лицом, лежала обыкновенная ученическая тетрадь, исписанная своеобразным, округлым, как приплюснутая спираль, почерком, памятным Василию Васильевичу с той давней поры, когда на допросе связной Сорока начал давать собственноручные показания.
Слов нет, стараясь побольше смягчить свою вину, кое-какую помощь оказал тогда Сорочинский органам госбезопасности в борьбе с бандеровцами. Однако он понимал, что ему не приходится рассчитывать на прощение земляков, которым принес горе. Потому-то после отбытия наказания он подался «в восточные промышленные районы Украины для восстановления разрушенного войной народного хозяйства», как значилось в сохранившемся у него, изрядно потертом направления на работу.
В заявлении на имя начальника УКГБ Донецкой области Сорочинский писал:
«…Моя помощь работникам государственной безопасности в поиске и разгроме оуновских бандитов известна. Все это происходило в моем родном Иваническом районе Волынской области, где поселиться мне было опасно: селяне считали меня бандитом, и я решил, выйдя на свободу, направиться подальше с глаз, облюбовал работу в Донбассе.
Суть моей просьбы такова. Мне пошел шестьдесят седьмой год, когда пора подумать о покое. Тянет меня в родные края, нет мне ничего краше села Луговки на Волыни, куда я и приехал к дальним родственникам. А мне прохода там нет, ребятишки кричат: «Бандит!» — и камнями швыряют. Земляки мне без намеков говорят в глаза: «Что заслужил… Убирался бы куда-нибудь подальше». Обидно, хоть живым в землю ложись. Помогите мне спокойно дожить старость. Выдайте документ для сельского Совета, чтобы он, зная все, мог объяснить людям мою помощь в борьбе с бандеровцами. Ведь до чего дошло, в глаза говорят: «Уезжай, душегуб, а то прибьем». Прошу, помогите. Куда мне деваться на старости лет? Живу в гостинице «Украина» в номере 102. Сорочинский Петр Харитонович».
Василий Васильевич вспомнил Сорочинского того времени — тридцатипятилетнего долговязого детину с отвислым и всегда потным носом на сухощавом лице. А за ним сразу и лицо Марии Опанасовны Сорочинской, жены старшего брата Петра — Миколы, имевшей псевдоним Артистка. Это она в последний момент круто повернула судьбу Сорочинских, обратившись за содействием к чекистам.
Киричук снял телефонную трубку. Он захотел сообщить о заявлении Сорочинского Михаилу Степановичу Попереке, работающему начальником управления внутренних дел Донецкой области, а в конце сороковых годов занимавшему пост заместителя министра госбезопасности Украины.
— Поперека слушает! — раздался в трубке басовитый отрывистый голос.
Киричук, улыбаясь, назвал себя.
— A-а, Василий Васильевич, доброго здоровья! Рад слышать.
— Спасибо, Михаил Степанович! Как вы-то?..
— Раны дают знать, а так, как говорится, все на уровне… Что у тебя, выкладывай, а то времени, как всегда…
Киричук придвинул к себе объемистый том следственного дела, будто хотел раскрыть его, и ответил!
— Заявление поступило от нашего общего знакомого… бывшего оуновца Сорочинского, который на Волыни…
— … убежал из-под ареста… Как не помнить, ты тогда до света поднял меня, перепугался шибко, — хохотнул Поперека и спросил: — Ну и что он?
— Нет, убежал тогда другой. А Петро Сорочинский — тот самый, который топором порешил главаря банд… Так вот, он вернулся было на родину, в Волынскую область, а там ему житья нет, бандитом ругают, ребятишки камнями в него пуляют.
— И чего же он хочет?
— Помощи. Просит засвидетельствовать, что помогал Советской власти, искупил свою вину.
— Чего он в органы госбезопасности-то обращается? Для этого есть Советская власть на месте, пусть на Волыни и просит помощи.
— Там не жалуют его. О нас вспомнил в трудную пору… Старость к родным местам позвала.
— Нечего ему на Волыни делать. Тут и весь мой сказ.
— Советуете отказать ему?
Поперека малость помедлил с ответом.
— Архивное дело надо поднять, — наконец предложил он.
— Оно передо мной, а волынскую операцию с Сорочинским я и без архива никогда не забуду.
Поперека не согласился:
— Не умел я полагаться только на память, хотя она меня не подводила, тем более когда около сорока годов прошло.
— Памятное было время.
Василий Васильевич попрощался, положил трубку и мысленно ушел в ту далекую пору, о которой сейчас говорил с Поперекой.
2
Конец февраля сорок седьмого года в Волынской области стоял небывало снежным: за последние три дня, к удивлению старожилов, пушистые белые хлопья непрерывно падали и падали, засыпая села, поля и леса.
Величественный покой царил в лесу. Особенно на этом березовом островке, среди редких широкоствольных дубов с раскидистой, отяжелевшей кроной. Казалось, слегка коснись могучего ствола, он тут же сбросит с ветвей кипенно-белое убранство.
Именно об этом — сбросит! — прежде всего подумал главарь банд в прилегающих к Луцку районах Иван Гринько — надрайонный проводник ОУН по кличке Зубр, высунувшись поутру из квадратного лаза схрона[2] и оглядываясь вокруг. Освоившись со слепящей яркостью косых лучей восходящего солнца, проникающих сюда будто бы сквозь атласные березовые стволы, Гринько увидел слева оголенные, сбросившие снег березы. В его сознании мелькнула предостерегающая мысль; снова отрясет пришедший связной припорошенные деревья, пока достигнет по перекидной жердине дороги. Любой проезжий тут поймет, что к чему, жди тогда обкладки чекистами или «ястребками»[3]… От одной этой мысли у проводника сжались кулаки, отросшие ногти до боли впились в ладони. Зубру вовсе не хотелось ни покидать с верными хлопцами Дмитром и Алексой их последнее перед «черной тропой» убежище, где он еще после болезни не успел набраться сил, ни уж тем более погибать.