Страница 11 из 15
— Здравствуй, Филимон! Что нового, докладывай. Это наш товарищ, — скороговоркой обратился Тарасов.
— Здравствуйте, товарищ майор! С позавчера тихо было, а ночью на хуторе у млына[6] двое с оглядкой прошли. Скворца в одном признали, чуете? А кола чуете, Угара на хуторах шукайте.
— Скворец — связной Угара и его телохранитель, — пояснил майор Василию Васильевичу. И к Филимону: — В Рушниковку не заходили?
— Нет, не слыхать было. А на хутор я отрядил трех «ястребков», принесли весть: бандиты на полчаса заходили в хату Ганки Кули. Приглядеть за ней покрепче надо. Польку свою то за речку, то к лесу гоняет.
— Вы и приглядите, не мне ж из райцентра присматривать, — порекомендовал Тарасов и спросил: — Сколько у вас на сегодня «ястребков»?
— Шестнадцать числится.
— Это прилично.
Уголки губ Филимона поползли вверх, только неизвестно было, почему он собирается улыбаться.
— Новеньких вовлекать надо, ребята подрастают.
— Не проглядеть бы, чтобы их в банду не заарканили, — и то польза… А новеньких привлекаем. Вот двое близнецов в армию не сгодились по причине слабого зрения. Правильно я говорю, ребята?
Братья заулыбались, но тут же подтянулись перед начальством.
— Ты чего же это знать не даешь, что у вас тут делается? — упрекнул Тарасов Филимона. — Не явись мы сейчас, так бы и не узнали, что Скворец тут наследил, а это значит — Угар близко. Наверняка он на задах отсиживался, пока связной у Ганки торчал. За полчаса, шустрый, управился, конечно, главарь неподалеку ждал.
— Не-е, я бы нынче как-никак связался с вами.
— Когда? — уже без интереса спросил Тарасов и сам ответил: — Кокнули бы кого-нибудь, тогда бы ты зашевелился.
Киричук с Тарасовым направились к сельсовету. Между тем солдаты, облюбовав пригретый солнцем нежно-зеленый бугорок у церковной ограды, разбросались, сморенные усталостью: вчера до полуночи патрулировали шоссе на Львов, а сегодня чуть свет выехали к лесу за селом Рушниковка. Сержант дремотно поглядывал на лежащих, поджидал возвращения солдата, которого послал за водой. Когда тот появился, сержант сказал:
— Идем-ка поглядим. Держись ближе к стене церкви, в ней наверху кто-то есть.
— Видели кого-нибудь?
— Кто-то высунулся в оконце и отпрянул. — Сержант показал на землю рукой: — Что это за газетные комки?
И не успел он досказать, как солдат живо схватил что-то скомканное в газете, развернул и, сплюнув, отбросил в сторону.
— Тьфу, гадость! — возмутился солдат. — Нашел чем шутить.
— Замолчи! — ухватил его за грудки сержант. — Вон еще валяются. Чьи они?
Ближе к ограде лежали еще два «сюрприза».
— Оттуда швыряют… — добавил сержант, задрав голову. — Приспичило, а поганить церкву не могут, хотя она и не действующая. А выходить днем наружу, видать, не хотят.
— Думаете, бандиты там? — начал понимать, в чем дело, солдат.
— Пальнут вот, и думать нечем будет. Пошли-ка скорей. — Сержант быстро зашагал к отдыхавшим солдатам, спокойно сказал им: — Ребята! Без паники… На колокольне враг!
Все перешли под укрытие каменной ограды. А немного погодя из-за ближайшего поповского дома показались Киричук, Тарасов и Филимон. Сержант бросился к ним навстречу, доложил о находке. И вот они уже гуськом бегут вдоль каменной ограды к входным воротам, взволнованные неожиданной вестью.
Едва остановившись, майор Тарасов официально обратился:
— Товарищ подполковник! Здесь мой участок, и командую тут я. — И, получив разрешение, скомандовал: — Сержант! По одному все за мной! — И бросился к побитой паперти.
Выстрелов не последовало.
За считанные секунды вся нижняя часть церкви была занята. Киричук тоже проник в заброшенную церковь с пистолетом на боевом взводе и увидел, как Тарасов напрягся весь, намереваясь преодолеть виток чугунной лестницы, чтобы выскочить на первое дощатое перекрытие. Забеспокоился, как бы там не подстрелили чекиста: весь окажется на виду. Не знал подполковник, что Тарасов принимался выкуривать бандитов из четвертой по счету церкви. И сейчас майор по известным ему приметам выбирал момент для рывка, чтобы, выскочив наверх, одним движением оказаться за изгибом лестницы, где его уже ниоткуда пуля не достанет. И когда удалось это сделать, под куполом прогудел властный голос:
— Тарасов приказывает: сложить оружие, выходить по одному! Минуту на размышление!
Киричук решил, что ему самое время понаблюдать за обстановкой снаружи, поэтому он вышел из церкви, обошел ее, задрав голову. Но ничего подозрительного не заметил. И тут вдруг увидел спешащих к церкви парией с винтовками; благо сразу различил среди них Филимона, одобрительно подумал: «Народное войско на подмогу летит».
Раздались два одиночных выстрела. Там, наверху, казалось, загудел купол.
Василий Васильевич бросился к паперти и мигом проник в церковь. Увидел, как скрылись наверху двое солдат, и сам начал подыматься по винтовой лестнице.
— Странно, будто постреляли один другого, — недоуменно сообщил Тарасов, успевший слазить наверх, к звоннице, и вернуться на нижнее перекрытие. — Сейчас снимут их… Пошли обратно.
Неприятное и грустное чувство испытал Василий Васильевич при виде убитых молодых парней. За что сложили головы? Кто они? Кто обманул их?
— Погоди-ка! — отстранил «ястребка» и склонился над окровавленным лицом парня Филимон. — Так он же жив, веки дрожат… Гляньте-ка… Это же Скворец, к Ганке Куле на хутор ночью вот с этим, значит, на пару заходил… В село явились дневать.
Киричук прощупал пульс тяжелораненого и велел осторожно перенести его в машину.
— Скорее в ближайшую больницу! — поторопил Киричук. — Связной Угара!
11
Привыкнув работать допоздна, Сухарь не мог заставить себя уснуть с наступлением темноты. Улегшись в закутке на лежанку — от кровати в переднем углу отказался, — он мысленно торопил время, томительно дожидаясь, когда должен встретиться с подполковником Киричуком в дубках, которые находились пониже мостка через речку.
Задолго до полуночи Антон Тимофеевич, набросив шинель, тихонько выбрался из дома, посидел на лавочке — пригляделся к кромешной темноте и, осторожно ступая, пошел под горку, к мосточку у речки.
Шел, не испытывая ни тревоги, ни страха. Хладнокровия ему не занимать. И все-таки, войдя в дубки, вздрогнул, услышав:
— Здравствуйте, Антон Тимофеевич!
Они укрылись в густых зарослях.
— Думал, вы еще на подходе, — признался Сухарь.
— Нетерпение у меня, да и вам, чую, не сидится. Что на селе говорят о бандитах?
Сухарь от этого вопроса чуть не засмеялся, вспомнив встречу с секретарем сельсовета, ответил:
— В каждом новом человеке мерещится оуновец. Вчера днем инструктора райкома партии тут приняли за бандита. Напряжены люди, оуновцы мешают жить крестьянам, потянувшимся к коллективному труду.
— В том-то и дело… — вырвалось с сожалением у Киричука. — Других новостей, вижу, нет. Приглядывайтесь, как люди живут на селе, навестите кого-нибудь из старых знакомых. Есть такие?
— Должны быть, конечно…
— Тогда больше не задерживаю. Если почувствуете опасность, уходите к своему дяде — леснику или постарайтесь известить его, где вы. Завтра в полночь встретимся здесь же.
Но этому не суждено было сбыться.
…Еще в первый вечер, обходя село Бабаево, Сухарь увидел возле сельмага женщину, показавшуюся ему давно знакомой. У нее были русые, заплетенные в одну косу волосы, лицо овальное, прямоносое, которое немножко портила вздернутая от шрамика верхняя губа. Но и без этой бесспорной приметы Антон Тимофеевич узнал Наташу Хряк, когда-то бойкую, задиристую девчонку, со старшим братом которой дружил в юности. Вчера он понаблюдал, куда пойдет Наталия — его она не признала. Заметил, что ее хата под шифером богатенько глядится на фоне осевших по соседству развалюх.
Сегодня Сухарь с обнадеживающим удовлетворением увидел во дворе Натальиного дома здорового мужчину, в котором признал Митьку-голубятника, когда-то самого сильного из подростков в Бабаеве, которого недолюбливал: обижал слабых.