Страница 23 из 27
Вопросы о той роли, которую следовало играть правительству, естественным образом вытекали из аргументов о порядке и анархии, общем благе и классовом эгоизме, сознательных гражданах и непокорных рабах и прочих аргументов, увязывавших участь революции и даже самой свободы с социальной и политической зрелостью, ответственностью, дисциплиной и единством. К середине лета либеральные и консервативные силы со все большей настойчивостью выражали потребность в сильной руке государства, а также в необходимости внушать населению «государственническое» сознание. Копеечные газеты – чьи редакторы и ведущие авторы ориентировались на Керенского как на воплощение крепкой демократической власти – неоднократно противопоставляли друг другу «сильное властное правительство» и «длительную анархию»[174]. Когда Керенский после «июльских дней» возглавил правительство, автор передовицы в «Газете-копейке» заявлял: «Пусть новое правительство знает, что страна, жаждущая твердой власти, с ним, и пусть оно проявит всю силу и твердость своей власти и Россия будет спасена»[175].
Фраза «твердая власть» звучала летом на каждом шагу, хотя в стране не было единства по вопросу о том, кто должен обладать такой властью и как ее следует использовать. Более того, даже в массовой печати нарастали разногласия в отношении природы кризиса и путей его разрешения. Среди левых, не принадлежавших к большевикам, и центристов многие видели персонификацию своей потребности в сильной власти, которая бы защищала революцию и ее цели, в Керенском. Например, на страницах «Газеты-копейки» Керенский быстро превращался из «лучшего представителя русской демократии»[176]в «любимца» революции, «нашего вождя» и «нашу совесть», яркое «солнце освобожденной России» и даже в ее буквального спасителя, чья «вера в свободу» позволит ему «донести свой крест до конца»[177]. Вокруг Керенского сложился политический «культ», носивший в себе отголоски традиционного идеала царя-батюшки и предвещавший культ Ленина. Сочувственно настроенные журналисты, отзываясь на уличные разговоры и поощряя их, прославляли Керенского как «героя», «рыцаря», «гения», «славу» и «солнце» революции и «русской свободы»[178].
Разговоры о героях и спасителях свелись – особенно по мере того, как революция казалась все более уязвимой, – к разговорам о «врагах». «Враг» тоже было гибким понятием. Оно могло иметь несколько значений. Играть роль социального ярлыка, используемого, чтобы выделить всех богатых и могущественных и упрекать их за это. Политического ярлыка, навешиваемого на тех, кто выступал против интересов простого народа. И морального ярлыка, бичующего элиты за корыстный эгоизм или простой люд за безответственность или недисциплинированность. Разумеется, в военное время «враг» ассоциировался с внешним врагом – Германией – и, соответственно, с изменой. В то время как многие консерваторы видели главных «внутренних врагов» в радикальных социалистах и евреях, большинство простых жителей страны считало главными «врагами народа» богатых и привилегированных[179]. Солдаты, писавшие 1 сентября в «Известия» (выше уже цитировались их обвинения в адрес буржуазии), повторяли то, что к началу осени 1917 г. говорили почти все: «Родина и революция в опасности! Как громовой набат [это] раздается по всей стране»[180]. К тому времени речь шла уже не о том, находятся ли революция и Россия в опасности, а лишь о том, кто в этом виноват и что следует делать.
Глава 4
Гражданская война
Большевики пришли к власти, не обладая четкими представлениями о революционном социалистическом государстве. С одной стороны, им были свойственны идеи демократического и освободительного характера об участии масс в политике, основанном на использовании желаний и энергии простых людей. Как указывал Ленин после возвращения в Петроград весной 1917 г., единственный способ спасения России от «краха и гибели» состоит в том, чтобы «внушить угнетенным и трудящимся доверие в свои силы», высвободить энергию, инициативу и решительность народа, который в этом мобилизованном состоянии способен творить «чудеса»[181]. Таким был идеал государства нового типа, государства-коммуны (Ленин ссылается на Парижскую коммуну 1871 г.), имеющего такие отличительные черты, как участие масс в управлении государством и «„государственный аппарат“ в один миллион человек», который будет служить не ради «крупного куша», а ради высоких идеалов[182]. Идеал государства-коммуны нашел отражение в официальном названии партии, в 1918 г. переименованной из Российской социал-демократической рабочей партии (большевиков) в Российскую коммунистическую партию (большевиков). В течение первых месяцев после прихода к власти Ленин регулярно призывал «товарищей трудящихся» как творцов истории помнить, «что вы сами теперь управляете государством», а потому им следовало самим браться «за дело снизу, никого не дожидаясь»[183]. Некоторые историки интерпретировали эти слова как проявления утилитаризма в лучшем случае и как обман в худшем случае – не более чем средство, согласно мнению Орландо Файджеса, для того чтобы «разрушить старую политическую систему и тем самым расчистить путь для установления диктатуры его собственной партии»[184]. Однако следует быть осторожными и не позволять, чтобы дальнейшие события заставили нас забыть о том, в какой степени многие большевики верили в эту уравнительную и всеобщую модель революционной власти.
Но это была лишь одна сторона большевистской идеологии государственной власти. Ленин был прав, утверждая, что большевики – «не анархисты».
Они верили в необходимость сильного вождя, дисциплины, принуждения и силы. «Диктатура», понимаемая и узаконенная как «диктатура пролетариата», представляла собой существенную часть большевистских представлений о том, как осуществить революцию и построить социалистическое общество. Большевики не скрывали того, что с целью удержать государственную власть и уничтожить своих врагов они были готовы к применению самых «драконовских мер» (выражение Ленина), включая массовые аресты, расстрелы на месте и террор. Причем, как предупреждал Ленин, эти меры должны были применяться не только к «богатым эксплуататорам», но и к «жуликам, тунеядцам и хулиганам», а также к тем, кто способствует «разложению» общества. Настала очередь большевиков осуждать «анархию» как угрозу для революции[185]. Впрочем, диктатура представляла собой нечто большее, чем необходимость. Она считалась и благом: пролетарская классовая война как война, нацеленная на уничтожение классовых различий, порождающих насилие и войны, являлась единственной «законной, справедливой и священной» войной в истории, как выразился Ленин в декабре 1917 г.[186] Тем не менее война остается войной.
В первые месяцы своего существования новое советское правительство стремилось наделить простых людей властью и создать более справедливое (равноправное) общество, передавая советам административные полномочия на местах, поощряя крестьянскую революцию путем передачи всех сельскохозяйственных земель крестьянам[187], принимая законы, требующие «рабочего контроля» в целях поддержки рабочего движения по участию в принятии решений, касающихся повседневной жизни предприятий[188], поддерживая движение рядовых солдат путем наделения солдатских комитетов и советов всей полнотой власти «в пределах каждой войсковой части» при демократическом избрании всех офицеров[189], поддерживая борьбу против доминирования русских в империи посредством отмены привилегий и ограничений, основанных на национальной или религиозной принадлежности, и декларации равенства и суверенности всех народов империи, включая право на самоопределение «вплоть до отделения и образования самостоятельного государства»[190], упразднив юридические признаки классового неравенства, включая сословия, титулы и чины, и введя вместо них единое наименование «граждане» для всех жителей страны[191], а также заменив все существующие судебные институты «судами, образуемыми на основании демократических выборов»[192].
174
Эмигрант. На улицах Петрограда //Газета-копейка. 5.07.1917. С. 2.
175
Газета-копейка. 25.07.1917. С. 1.
176
Газета-копейка. 5.07.1917. С. 1.
177
Обожание без палки (О Керенском) // Газета-копейка. 6.07.1917. С.3; Газета-копейка. 15.09.1917. С. 3.
178
Б. И. Колоницкий. Культ А. Ф. Керенского: образы революционной власти // Soviet and Post-Soviet Review, 24/1–2 (1997): 43–65; Orlando Figes and Boris Kolonitskii, Interpreting the Russian Revolution: The Language and Symbols of 1917 (New Haven and London, 1999), 76–89.
179
Пример обиходного использования этого выражения см. в письме в Петроградский совет от крестьян Вятской губернии от 26.04.1917 в: Steinberg, Voices of Revolution, 131.
180
Резолюция солдатского комитета 92-го транспортного батальона, 1.09.1917. ГАРФ. Ф. 1244. Оп. 2. Д. 10. Л. 55–57.
181
Ленин. Запугивание народа буржуазными страхами // Правда. 4.05.1917. С. 1; Неминуемая катастрофа и безмерные обещания // Правда. 17.05.1917. С. 1; Удержат ли большевики государственную власть? // Просвещение. 14.10.1917 (эта работа была написана в конце сентября 1917 г.). Произведения Ленина доступны по адресу: <http://publ.lib.ru/ARCHIVES/L/LENIN_Vladimir_Il’ich/_Lenin_V.I._PSS5_.html> (последнее посещение 26.08.2016).
182
Из брошюры Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?».
183
К населению, 5.11.1917 (напечатано 6.11.1917 в вечернем выпуске «Правды», С. 4); Как организовать соревнование? (24–27.12.1917, хотя эта работа осталась в то время неопубликованной); Очередные задачи советской власти (напечатано 28.04.1918 в «Правде»): В. И. Ленин. Избранные произведения в четырех томах. М., 1988. Т. 3. С. 24, 48, 165.
184
Orlando Figes, A People’s Tragedy: The Russian Revolution, 1891–1924 (Harmondsworth, 1996), 503. Такой же аргумент приводит и Ричард Пайпс: Richard Pipes, The Russian Revolution (New York, 1990).
185
Особ. см. работы Ленина «Как организовать соревнование?» (24–27.12.1917) и «Очередные задачи советской власти» (апрель 1917) в: Ленин. Избранные произведения. Т. 3. С. 48–55, 162–192.
186
См.: James Ryan, Lenin’s Terror: The Ideological Origins of Early Soviet State Terror (London, 2012), 86-8, 97-8. Ha p. 86, 98.
187
См.: James Bunyan and H. H. Fisher (eds), The Bolshevik Revolution, 1917–1918: Documents and Materials (Stanford, CA, 1961; 1st edn 1934), 124–132.
188
Проект положения о рабочем контроле, 26–27.10.1917 // Ленин. Избранные произведения . Т. 3. С. 15–16; Положение о рабочем контроле, 14.11.1917 // Известия. 16.11.1917. С. 6. См. обсуждение в: S. A. Smith, Red Petrograd: Revolution in the Factories, 1917–1918 (Cambridge, 1983), 209–16; David Mandel, The Petrograd Workers and the Soviet Seizure of Power (London, 1984), 364–378.
189
Декрет о выборном начале и об организации власти в армии//Известия. 17.12.1917. С. 5.
190
Декларация прав народов России, 2.11.1917//Известия. 3.11.1917. С. 4.
191
Декрет об уничтожении сословий и гражданских чинов, 10.11.1917 // Известия. 12.11.1917. С. 6.
192
Декрет Совнаркома о судебной реформе, 24.11.1917: Bunyan and Fisher, Bolshevik Revolution, 291–292.