Страница 18 из 27
Весь остальной 1917 год представляет собой цепочку кризисов, вызванных борьбой за то, чтобы взять власть и удержать ее. В значительной степени эта борьба нашла воплощение в своеобразном институте «двоевластия»: напряженных политических взаимоотношениях между петроградским Советом рабочих и солдатских депутатов (который был создан путем выборов на промышленных предприятиях и в гарнизонах, возглавлялся социалистами и вскоре превратился в общенациональный Совет рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, включавший представителей местных советов по всей стране) и Временным правительством (созданным членами Государственной думы с согласия петроградского Совета). Но это был лишь самый очевидный аспект «двоевластия», которое представляло собой поистине общеимперское явление, найдя воплощение едва ли не во всех властных взаимоотношениях в стране. В армии – между офицерским корпусом и солдатскими комитетами, на заводах и фабриках – между управляющими и рабочими комитетами, в деревне – между традиционной общиной и крестьянскими комитетами, в школах – между школьной администрацией и советами учащихся. Свою роль в этом смысле играла молодежь, а также различия в социальном положении: «класс» комитетов и советов, как выражались некоторые, состоял преимущественно из молодых людей, нередко солдат, вернувшихся с фронта. Двоевластие выглядит более простым явлением по сравнению с реальностью: помимо того что уровень сотрудничества и конфликтов между сторонами был разным и менялся от места к месту и с течением времени, во многих частях империи эти взаимоотношения еще сильнее осложнялись существованием органов, представляющих местные национальности или иные группы.
В целом, особенно в первые месяцы 1917 г., приходилось решать не только проблему власти, но и проблему главенства. И Временное правительство, и Совет не были уверены в своей легитимности и в масштабах своих полномочий. Либеральные вожди нового правительства, решительно стоявшие на стороне законности, болезненно осознавали, что они, по сути, представляли собой самозваный комитет членов распущенной Государственной думы, которая сама по себе была выбрана на основе ограниченного и неравноправного избирательного закона. Назвав свое правительство «временным», они ясно давали понять, что берут власть в государстве лишь временно, до тех пор, пока не будут проведены полноценные демократические выборы, требовавшие избрания Учредительного собрания, которому предстояло заложить основы легитимного конституционного строя. С другой стороны, хотя Совет регулярно критиковал политику и действия правительства от имени тех социальных групп, которые он представлял, и хотя его способность вывести на улицы рабочих и солдат делала его реальной политической силой, социалистические лидеры Совета утверждали, что их роль – защищать интересы конкретных классов, а вовсе не всей нации. Разговоры о «советской власти» были для них неприемлемы и даже отдавали безумием. Такая политическая умеренность диктовалась идеологическими убеждениями, представлениями об историческом опыте и о реальности. Эти люди полагали, что непосредственная цель революции заключалась в установлении демократии и гражданских прав – задачах, традиционно связывавшихся (особенно при марксистском подходе к истории) с исторической ролью либеральной буржуазии. Идея свержения этого класса и строительства социализма казалась в лучшем случае преждевременной и даже самоубийственной с учетом продолжавшейся войны, а также в силу того, что Россия была слишком неразвитой и в социальном, и в культурном плане для такого радикального эксперимента. Лидеры Совета четко давали понять, что желают влиять на правительство, но не контролировать его: подталкивать нерешительную, но обладающую соответствующими полномочиями «буржуазию» к установлению республики, гарантиям социальных прав и подготовке выборов в будущее Учредительное собрание.
Временное правительство приступило к осуществлению смелой программы гражданских и политических реформ: оно освободило тысячи политических заключенных и ссыльных, провозгласило свободу слова, печати, собраний и союзов, подтвердило право рабочих на забастовки, отменило порку, ссылку в Сибирь и смертную казнь, упразднило юридические ограничения национального и религиозного характера, восстановило действие конституции Финляндии, обещало независимость Польше и вообще выступало за наделение более широкими полномочиями институтов местного самоуправления по всей России и империи, наделило женщин правом голоса и правом баллотироваться на выборные должности (после некоторых первоначальных колебаний, которые сразу же вызвали протесты со стороны женщин, включая уличные демонстрации женщин-работниц) и начало подготовку к выборам в Учредительное собрание на основе всеобщего, тайного, прямого и равного избирательного права. Несомненно, на тот момент это было самое либеральное правительство в мире, причем не только на словах, но и на деле. Но в то же время оно сочло затруднительным – и по идеологическим, и по практическим причинам – решить три принципиальных вопроса. Во-первых, оно не могло немедленно удовлетворить требования крестьян о передаче им дополнительной земли. Вообще говоря, оно начало разработку земельной реформы. Но в то же время стояло на том, что окончательные решения о перераспределении собственности должно принимать правительство, избранное демократическим путем. Во-вторых, оно было не в состоянии покончить с перебоями в снабжении и в работе экономики. Для этого как минимум требовался такой уровень государственного контроля над общественной и экономической жизнью, который был неприемлем для либералов. В-третьих, оно не могло покончить с войной, да и не желало одностороннего выхода России из борьбы, которую рассматривало как противоборство демократических наций с германским милитаризмом и авторитаризмом.
Как любил говорить Николай II, Петербург – это еще не Россия: лояльные крестьяне и горожане из провинции не были похожи на смутьянов, населявших столицу. Тем не менее Февральская революция немедленно породила сильный отклик по всей империи. В провинциальных городах улицы заполнили восторженные демонстранты (первоначально их разгоняли полиция и казаки), которые распевали революционные песни, несли транспаранты с лозунгами в поддержку нового строя и устраивали бесчисленные митинги протеста. Создавались партии и советы. Новые местные власти арестовывали и разоружали военных и полицейских, защищавших старый режим, и заменяли местных чиновников администраторами, выступающими за новое правительство. В нерусских регионах империи творилось то же самое с таким важным дополнением, как требования этнической и национальной автономии. Более того, возможно, самым непосредственным следствием революции за пределами столицы был разгул местничества – не в последнюю очередь потому, что у правительства в Петрограде отсутствовали возможности для утверждения своей власти на местах. В деревнях, где жило большинство населения, крестьяне отзывались на известия о революции своеобразными изъявлениями восторга и ее поддержки: задерживая и порой избивая полицейских и чиновников старого режима, организуя сельские комитеты, но в первую очередь рассказывая всем, кто был готов их слушать, что главная цель революции должна заключаться в передаче всей земли в руки тех, кто ее обрабатывает[135].
Каждое проявление кризиса в 1917 г. имело непосредственную и конкретную причину: получившую известность дипломатическую ноту, уличную демонстрацию, устроенную радикалами, попытку военного путча, большевистское восстание. Но скрытой причиной всех кризисов, по мнению многих современников и большинства последующих историков, служила «непреодолимая пропасть» между образованными элитами и простым народом.
Как в середине марта объяснял своим родным один либерально настроенный армейский офицер, основываясь на своем опыте взаимодействия с рядовыми бойцами, простой народ полагал, что «произошла не политическая, а социальная революция, от которой мы, по их мнению, проиграли, а они выиграли… Раньше правили мы – теперь они хотят править сами. В них говорят невымещенные обиды веков. Общего языка нам не найти»[136]. Эта межклассовая пропасть все сильнее угрожала системе «двоевластия», воплощавшей в себе этот раскол, и определяла ход событий в 1917 г. и их последствия.
135
Ronald Grigor Suny, The Baku Commune, 1917–1918: Class and Nationality in the Russian Revolution (Princeton, 1972), ch. 3; Donald Raleigh, Revolution on the Volga: 1917 in Saratov (Ithaca, NY, 1986), ch. 2; Sarah Badcock, Politics and the People in Revolutionary Russia: A Provincial History (Cambridge, 2007), ch. 2; Aaron B. Retish, Russia’s Peasants in Revolution and Civil War: Citizenship, Identity, and the Creation of the Soviet State, 1914–1922 (Cambridge, 2008).
136
Из офицерских писем с фронта в 1917 г. // Красный архив. 1932. № 50–51. С. 200.