Страница 45 из 48
Мировая отрасль механизированной обработки хлопка была замечательна не только своим быстрым распространением по всему миру, но и своими лихорадочными темпами роста. Каждая новая прядильная фабрика говорила предприимчивым соседям о больших прибылях, ожидающих тех, кто сможет стать хозяином нового мира хлопкового производства. Примером такого роста стала бельгийская индустриализация, беспрецедентная в континентальной Европе в первом десятилетии XIX века: в одном Генте, который был ее центром, в 1802 году было лишь 227 прядильщиков хлопка, а уже спустя шесть лет количество таких работников возросло до 2000, и еще 1000 трудились в окрестной сельской местности[290]. Количество веретен в германских землях увеличилось с 22 000 штук в 1800 году до 2 млн штук в 1860 году. Экспоненциальный рост хлопковой отрасли наблюдался и в Каталонии, которую стали называть «маленькой Англией в сердце Испании»: в 1861 году там крутилось приблизительно 800 000 веретен. К 1828 году девять прядильных фабрик было открыто в России, а к середине XIX века Россия стала сама полностью обеспечивать себя хлопковым текстилем. В Мексике на пятидесяти восьми фабриках к 1843 году работали 125 362 веретена и 2609 ткацких станков. В Швейцарии в 1857 году насчитывалось 1,35 млн веретен. В соседнем Эльзасе в 1828 году было 500 000 механических веретен, а в 1846 году – 859 300. В США хлопковые фабрики открылись на Род-Айленде (1790 год), в Нью-Джерси (1791 год), Делавэре (1795 год), Нью-Гемпшире (1803 год), Коннектикуте (1804 год) и Мэриленде (1810 год). По данным переписи в 1810 году в США было 269 хлопковых предприятий, на которых в общей сложности было 87 000 веретен. К 1860 году там насчитывалось 5 млн веретен, а производство хлопкового текстиля было самой важной промышленной отраслью США по масштабам инвестированного капитала, занятых работников и чистой стоимости продукции[291].
Резкое падение цен на хлопок: средняя цена 100 килограммов хлопковой пряжи в Мюлузе, 1811–1860 годы
Быстрое распространение и экспоненциальный рост механизированного производства хлопковой пряжи в столь многих частях мира свидетельствовали об убедительном характере этой новой общественной системы. Было совершенно очевидно, что механизированное прядение приводило к гигантскому росту производительности; те, кто владел достаточным капиталом для того, чтобы воспользоваться этой новой технологией, немедленно получал конкурентное преимущество над ручными прядильщиками. Когда предприниматели установили мюль-машины в Швейцарии, производительность на одного работника увеличилась в целых сто раз[292]. Неудивительно, что история хлопка после 1780 года имеет определенное направление: все более производительные машины заменяли человеческий труд, переворачивая вверх дном самую важную отрасль производства в мире.
Но если этот новый способ прядения хлопка был столь убедителен, не должен ли он был распространяться по земному шару более равномерно? Почему для того, чтобы пройти несколько сотен миль до континентальной Европы, ему потребовалось больше десяти лет, чтобы пересечь Атлантику и оказаться в США – больше двадцати лет, чтобы достичь Мексики и Египта – более пятидесяти лет, а чтобы достичь Индии, Японии, Китая, Аргентины и большей части Африки – сто и более лет? Распространение хлопковой индустриализации озадачивает. Очевидно, что она являлась значительно более производительным способом удовлетворения основных человеческих потребностей в одежде. Выращивание хлопка требовало подходящего климата и почвы, но хлопковая промышленность, как показал пример Британии, не требовала ни того, ни другого. Фактически распространение механизированного производства хлопка, видимо, следовало универсальным законам эффективности, но с удивительно особенными результатами.
Если мы сравним механизированное производство хлопка с распространением вируса или паразитов, то выяснение исходных причин требует от нас различать популяции незащищенные и стойкие. И, разумеется, даже беглый взгляд на границы распространения новых машин по тем странам и регионам, которые первыми применили их, обнаруживает совокупность характерных экономических, общественных и политических отношений – эмбриональные черты промышленного капитализма. Как мы видели на примере Британии, этот промышленный капитализм представлял собой радикальное отклонение от образа жизни прошлых веков. Когда британские умельцы и торговцы-мануфактурщики в последние десятилетия XVIII века открыли новый способ прядения хлопка, это было явление одного рода. Но уже совершенно другим явлением было увеличение масштаба этой новой модели на несколько порядков и формирование из нее новой общественной системы. Мы увидим, что решающую роль здесь сыграли возможности возникавшего в то время нового типа государства.
Чтобы понять на первый взгляд замысловатые схемы распространения по всему миру механизированного производства хлопка и индустриализации как таковой, давайте определим, что именно было общим для тех территорий, которые последовали примеру Британии. Прежде всего, все те районы, которые были в числе ранних последователей, имели предысторию текстильного производства. Хотя сама по себе она не давала гарантии успеха, но такой предварительный опыт оказался практически необходимым для индустриализации хлопковой отрасли. Прядильные фабрики почти всегда возникали в тех областях, в которых поддерживалось оживленное текстильное производство – и неважно, было ли это производство шерсти, льна или хлопка, городское или сельское, в домах или в мастерских. Например, в области вокруг Гента долгая традиция прядения и ткачества льна подготовила рабочую силу для хлопкового производства. В мексиканском городе Пуэбле механическое прядение хлопка было построено на основе вековой истории прядения и ткачества хлопка, настолько развитого, что его работники составляли гильдию производителей хлопка, и крупные мастерские там возникли еще до начала механизации. Ситуация в германских землях была точно такой же: один экономист отметил, что «современная хлопковая промышленность почти везде строится на старой местной промышленности». В России производство хлопка выросло из производства льна и шерсти XVIII века. В США текстильные фабрики Новой Англии выросли в тех областях, где существовала, особенно среди женщин, давняя традиция прядения и ткачества. В Эльзасе история текстильного производства существовала с XV века. В швейцарских районах производства хлопка итогом долгой и выдающейся истории домашнего производства хлопковых тканей стало накопление мастерства и капитала. Мелкое производство часто становилось первой жертвой подъема промышленности, однако снабжало захватчиков квалифицированной рабочей силой, необходимой для современного производства[293].
Специфика старой производственной базы также сформировала пути, которыми каждый регион следовал к индустриализации. В некоторых районах мира хлопковая индустриализация возникла преимущественно на основе прядения, а ткачество и печать текстиля там были второстепенны. Например, в США, как и в самой Англии, индустриализация направлялась базовым производством, а именно прядением, и уже затем переходила к ткачеству и печати, наложению импортированного из других мест красочного рисунка на хлопковую ткань[294]. Однако во многих других районах мира, в том числе в Бельгии, России и Эльзасе, хлопковая индустриализация выросла из процветающей печатной отрасли.
Какая бы отрасль ни была ведущей, прядение или печать, во всех этих регионах сельское население прежде пряло и ткало в своих домах, на фермах и в хижинах, и все это происходило под руководством торговцев. В Саксонии хлопкопрядение и ткачество прослеживаются с XV века – здесь крестьяне делали пряжу и ткань для собственного употребления. К XVIII веку торговцы создали сложную мануфактурную систему, раздавая крестьянам хлопок-сырец с тем, чтобы потом забрать у них готовую пряжу и ткань. В результате некоторые из этих крестьян перестали заниматься чем-либо еще, кроме прядения. Предполагается, что к 1799 году в Хемнице и вокруг него целых 15 тыс. человек пряли хлопок на дому. Пока работники оттачивали мастерство, торговцы накапливали капитал и рыночный опыт[295].
290
Сидней Поллард справедливо подчеркивает, что на данном этапе (до железных дорог) индустриализация была не национальным достижением, а региональным; в Европе существовали индустриальные области (например, Каталония). Sydney Pollard, Peaceful Conquest: The Industrialization ofEurope, 1760–1970 (New York: Oxford University Press, 1981); см. также: Joel Mokyr, Industrialization in the Low Countries, 1795–1850 (New Haven, CT: Yale University Press, 1976), 26, 28.
291
Gunter Kirchhain, “Das Wachstum der deutschen Baumwollindustrie im 19. Jahr-hundert: Eine historische Modellstudie zur empirischen Wachstumsforschung” (PhD dissertation, University of Munster, 1973), 30, 41; Francisco Mariano Nipho, Estafeta de Londres (Madrid: n. p., 1770), 44, цит. по: Pierre Vilar, La Catalogne dans l’Espagne moderne: Recherches sur lefondements economiques des structures nationales, vol. 2 (Paris: S.E.V.P.E.N., 1962), 10; П.А. Хромов, Экономика России периода промышленного капитализма (Москва: Издательство ВПШ и АОН, 1963), 80; Howard F. Cline, “Spirit of Enterprise in Yucatan,” in Lewis Hanke, ed., History of Latin American Civilization, vol. 2 (London: Methuen, 1969), 133; Adelma
292
Bodmer, Die Entwicklung der schweizerischen Textilwirtschaft, 281.
293
Dhondt, “The Cotton Industry at Ghent,” 15; Muller, “Die Textilindustrie des Rau-mes,” 33; Max Hamburger, “Standortgeschichte der deutschen Baumwoll-Industrie” (PhD dissertation, University of Heidelberg, 1911), 19; Wallace Daniel, “Entrepreneurship and the Russian Textile Industry: From Peter the Great to Catherine the Great,” Russian Review 54, no. 1 (January 1995): 1–25; Levy, Histoire economique, 1ff.; Bodmer, Die Entwicklung der schweizerischen Textilwirtschaft, 181–203.
294
Adelma
295
О концепции протоиндустриализации см.: P. Kriedte, H. Medick, and J. Schlum-bohm, Industrialization Before Industrialization: Rural Industry in the Genesis of Capitalism (New York: Cambridge University Press, 1981); Meerwein, “Die Entwicklung der Chemnitzer,” 17–18; Thomson, A Distinctive Industrialization, 13.