Страница 27 из 28
Дружба с Клемансо обеспечила Моне место в истории Франции. Если Сезанн и Ренуар – французы, ставшие гордостью мирового искусства, то Моне – художник, ставший гордостью французского народа.
Смерть Сислея прошла почти незамеченной. Смерть Писсарро привлекла внимание прессы, которая воздала должное нравственным достоинствам и живописному таланту покойного, не преминув при этом поспорить о том, был он поэтичен или прозаичен. Ренуар после смерти достиг апофеоза: его творчество рассматривалось уже не как современное искусство или искусство завтрашнего дня, в нем видели искусство «как таковое», не связанное временем и пространством. Моне после смерти стал легендой: он был героем эпохи, уже завершившейся. Чем дальше, тем ярче сиял окружающий его ореол. Но творчество Моне уже перестало быть современным.
Часть I
Письма художников[1]
Письма Огюста Ренуара
[Алжир, март 1881 г.]
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Попытаюсь Вам объяснить, почему я хочу выставиться в Салоне. Во всем Париже едва ли наберется пятнадцать любителей, способных оценить художника без помощи Салона, и тысяч восемьдесят человек, которые не купят даже квадратного сантиметра холста, если художник не допущен в Салон. Вот почему я ежегодно посылаю туда два портрета, хотя это, конечно, очень мало. Кроме того, я не разделяю маниакальное убеждение в том, что вещь хороша или плоха в зависимости от места, где она выставлена. Одним словом, я не желаю тратить время впустую и дуться на Салон. Я даже не хочу делать вид, что дуюсь. Я просто полагаю, что писать надо как можно лучше, вот и все. Вот если бы меня обвинили в том, что я небрежен в своем искусстве или из идиотского тщеславия жертвую своими убеждениями, я понял бы такие упреки. Но так как ничего похожего на самом деле нет, то и упрекать меня не в чем. Наоборот, сейчас, как и всегда, я стараюсь делать только хорошие вещи. Я хочу написать для Вас сногсшибательные картины, которые Вы могли бы продать очень дорого. Я добьюсь своей цели, и, надеюсь, довольно скоро. Я задержался здесь, на солнце, вдалеке от всех моих собратьев-художников, чтобы хорошенько подумать. По-моему, я дошел до конца и наконец нашел. Может быть, я и ошибаюсь, но не думаю. Еще немного терпения, и вскоре я дам Вам доказательства, что можно посылать в Салон и в то же время делать хорошую живопись.
Прошу Вас поэтому заступиться за меня перед друзьями: я ведь посылаю свои вещи в Салон исключительно в коммерческих целях. Словом, это – средство, похожее на некоторые лекарства: легче от него не делается, но и хуже не становится.
По-моему, я совсем поправился. Скоро смогу работать как следует и нагоню упущенное.
Засим желаю Вам отменного здоровья и побольше богатых любителей. Только попридержите их до моего возвращения. Я пробуду еще месяц – не могу расстаться с Алжиром, не увезя хоть что-нибудь из этой чудесной страны.
Горячий привет всем друзьям.
Ваш Ренуар
Неаполь,
21 ноября 1881 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Давно собирался Вам написать, но все надеялся, что отправлю письмо вместе с множеством полотен. Однако я все еще страдаю болезнью исканий. Я недоволен и снова и снова соскабливаю все. Надеюсь, эта мания пройдет, почему и решил дать Вам знать о себе. Думаю, что много из поездки не привезу. Тем не менее я, на мой взгляд, двинулся вперед, как это всегда бывает после долгих поисков. В конце концов, всегда возвращаешься к старым привязанностям, но уже чуточку по-новому. Словом, надеюсь, Вы извините меня, если я не привезу Вам ничего особенного. К тому же Вы еще увидите, что я сумею сделать в Париже.
Я похож на ребят в школе. Чистая страничка должна быть аккуратно написана, и вдруг – бац! Клякса!.. Так вот, я все еще делаю кляксы… а ведь мне уже 40. В Риме я ходил смотреть Рафаэлей. Они великолепны, и мне следовало посмотреть их гораздо раньше. Они полны знания и мудрости. Он не искал невозможного, как я. Но это прекрасно. В живописи маслом я предпочитаю Энгра. Но фрески восхитительны своей простотой и величием.
Надеюсь, Вы, как всегда, здоровы и Ваше маленькое семейство – тоже. Впрочем, я скоро увижусь с Вами: Италия, конечно, прекрасна, но Париж… Ах, Париж!
Кое-что начал, но что# именно – пока не скажу: боюсь сглазить. Я ведь человек суеверный.
Неаполь,
23 ноября 1881 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Брат пишет, что Вы собираетесь дать мне денег. Прошу в таком случае оставить намеченную Вами сумму у г-на Ремона. Это мой друг и биржевой маклер, который взял на себя труд поместить мои скромные сбережения…
Я очень доволен и надеюсь привезти Вам кое-что недурное. Я снова на коне. Все идет отлично. Начал фигуру девушки с ребенком, только побаиваюсь, что все соскоблю.
Неаполь,
17 января 1882 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Не будете ли так добры выслать мне с обратной почтой 300–500 фр. до востребования на Марсель. Не уверен, что у меня хватит денег для того, чтобы вернуться в Париж. Везу с собой ящик с полотнами, которые покажу Вам по возвращении.
Эстак, гостиница при водолечебнице,
понедельник, 23 января 1882 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Вчера получил 500 фр., так любезно присланные Вами. Сейчас я в Эстаке, местечке, вроде Аньера, только на берегу моря. Здесь, честное слово, очень красиво, и я решил задержаться недельки на две: в самом деле, обидно расставаться с таким чудесным краем, не увезя с собой ничего. А погода какая! Весна, солнце, но не жарко и безветренно, а это в Марселе бывает не часто. К тому же я встретил здесь Сезанна, и мы поработаем вместе. А через две недели я буду иметь удовольствие пожать Вам руку и показать то, что привез из поездки. Я уже отправил ящик с полотнами на улицу Сен-Жорж.
[Эстак],
вторник, 14 февраля 1882 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Вот уже больше недели я лежу в постели с отчаянным гриппом и все жду, когда же я наконец пойду на поправку.
Пришлите мне, пожалуйста, еще немного денег – я совсем на мели. Будет лучше всего, если пришлете пятисотфранковый билет – так удобнее.
Эстак,
24 февраля 1882 г.
Дорогой господин Дюран-Рюэль,
Если бы Вы устраивали выставку на площади Бастилии или в каком-нибудь еще более мерзком месте, но были бы при этом полновластным ее хозяином, я, ни минуты не колеблясь, сказал бы Вам: «Берите все мои картины, с Вами я готов пойти даже в пекло».
Однако сейчас дело обстоит совершенно иначе. Мне хочется верить, что Вы лично не имеете никакого отношения к странной комбинации, в которую хотят втянуть Вас и в которую я ни за что не впутаюсь. Скажу, не преувеличивая, что выставка, устраиваемая этими господами, была задумана и организована без моего ведома, что со мной заговорили о ней лишь в последний момент, когда обнаружились пустые места, и что во время предыдущих выставок Независимых никто не обращался ко мне за содействием… вернее, никто не приставал ко мне!
Сейчас я ломаю себе голову, пытаясь понять, что заставило вспомнить обо мне…
Впрочем, я не намерен продолжать в том же тоне… Может создаться впечатление, что я жалею о том, о чем жалеть вовсе не следует. Это было бы крайне огорчительно, ведь я так рад, что меня оставили в покое.
Я согласился бы выставиться с Моне, Сислеем, мадемуазель Моризо и Писсарро, но только с ними.
1
От издателя: Письма воспроизводятся со скрупулезной точностью. Исправлены лишь явные ошибки. Если на оригинале письма не указаны дата и место, они установлены путем сопоставления с другими письмами и документами и приводятся в квадратных скобках. За исключением особо оговоренных случаев, все письма печатались с рукописных оригиналов, хранящихся в архивах фирмы Дюран-Рюэль. [Л. Вентури]