Довмонтов меч

А беседовали они с Андреем о разных предметах. Например, о том, что одна лишь Церковь православная и объединяет нынче Русь. Не стань её — князья русские сделаются врагами друг другу хуже татар и народы свои тоже сделают врагами. Рассказывал о тяжком служении митрополита Кирилла. Митрополит Кирилл, словно Божие око, надзирает над князьями, сводит их и мирит почти три десятка лет подряд. А принял он посвящение от греческого патриарха в Никее самым геройским образом. В те годы герцог Балдуин, предводитель крестоносцев, воевал с императором Византийским, митрополит же Кирилл поначалу поехал на посвящение обычным путём, через Царьград. Однако в дороге он узнал, что путь этот для него закрыт. Обычный смертный повернул бы домой, полный растерянности и скорби. Но не таков наш митрополит. Он вернулся на Русь, принял вид простого паломника и пешим отправился на высокие Кавказские горы. А горы там столь высоки, что достигают пределов небесного чертога, и на их вершинах всегда лежит снег, всегда зимний холод. Через эти-то горы, по звериным тропам, где, говорят, вместо наших волков дикие страшные барсы, а разбойников — видимо-невидимо, над безднами, прошёл-таки митрополит земли русской Кирилл и пришёл в Никею на посвящение к патриарху!

А ещё и книги они вместе читали. Андрей, будучи при матери в Полоцке, постиг вместе с братом греческую грамотность. Это тоже радовало Кирилла. Вдвоём они разбирали писания древних отцов Церкви, а то и заговаривали о любителях премудро мыслить.

Такой светлый ум, как у Андрея, инок Кирилл редко встречал. И когда вели они беседу, любовно смотрел на своего келейника Кирилл, но одновременно и печалился, что пропадает он, как зарытый талант, в их монастырском уединении. Для умственного же развития нужны беседы не с одним только рабом Божиим Кириллом, а с людьми, познавшими душою многие мудрости и печали.

Потому, набравшись духу, он и подошёл к старому игумену Исидору:

— Надо бы нашей светлой голове мир поглядеть. Пошли-ка ты его в Новгород, в тамошние обители. Пусть перепишет для нас древние книги да грамоты.

Больно было Кириллу отрывать светлого юношу от своей души, однако понимал: и ради самого юноши, и ради учения православного это необходимо.

Очередной обоз в Новгород отправляли скоро. Светлый юноша простился с князем, что когда-то доставил его на Русь, простился и с матушкой своей. Распростился, утирая слёзы, с наставником — иноком Кириллом и ушёл на служение людям и Господу в большой мир.

Вскоре после Ильина дня, в 1272 году, по дороге из Орды преставился великий князь Ярослав Ярославич.

Ездили в Орду втроём, не считая бояр: Ярослав Ярославич, младший брат Василий и племянник Димитрий Александрович.

Великий князь успел простить брату его недавние происки. Ощущая нездоровье и оставаясь в редкие мгновения один, он задумывался, кому перейдёт суздальский великокняжий стол. Уже не то что Киев или Галич, а даже Рязань вышла из подчинения великому князю. Не будь Новгорода со Псковом — не то что назвать державой, а разглядеть было бы трудно откуда-нибудь от Рима или Царьграда его великое княжество. Суздаль, Владимир, Переяславль да Тверь, с которой он начинал княжение и которой дал возможность расти, да ещё почти что селения — Москва и Торжок, — вот, пожалуй, вся его держава. А всё же и её обидно отдавать нелюбимому Димитрию Александровичу. Племяннику он не мог простить нечаянно подслушанные слова.

Разговор шёл между Димитрием и его младшим братом Андреем.

— А дядя каким полком командовал, когда Дерпт брали? — спрашивал младший брат.

— Дядя? Он обоз сторожил.

Потому и заставил он себя забыть искания младшего брата в Новгороде. В Орде за несколько лет многое переменилось. Ещё предыдущий правитель, хан Берке, наговорившись однажды вдоволь с бухарскими купцами о вере, объявил наутро, что принимает магометанскую веру. Берке, который почти равнодушно относился к вере своих предков — идолопоклонству, любил слушать разговоры о новых для него разных верах. Кто только не перебывал у него в шатрах! Латинские легаты ездили взад-вперёд между Ордой и Римом, иудейского учителя он тоже внимательно выслушал. Рядом с его шатрами шли уже православные службы, а потом появился и митрополит Сарский. Уже воевода его, Ногай, женился на христианке, и все ждали, вот-вот воссияет над дикими язычниками свет православия и повернёт их на путь добронравия.

Однако возлюбил Берке лжеучение Алькорана, а вслед за ним и большая часть татар повернулись к этой вере.

Брат Берке, хан Мангу-Тимур, воцарившийся теперь в Орде, и вовсе утвердил эту веру. И когда князь рязанский Роман Олегович попробовал хулить новое для татар учение, то жестоко поплатился жизнью. Озлобленные свежеиспечённые магометане изрезали тело несчастного князя на куски, с головы содрали кожу и выставили её на копье — как раз к приезду великого князя с братом и племянником.

Все трое сразу уразумели, сколь опасной может стать невоздержанность в речениях.

Мангу-Тимур принял от князей обычные подарки — меха, серебро. Эти подарки утонули в горах других подарков, от других небольших властителей с обширных его территорий.

Ярлык на великое княжение Ярославу Ярославичу был подтверждён, да не попользовался в этот раз ярлыком от хана великий князь.

Мёртвое тело Ярослава отправили для погребения в Тверь, а оба князя — племянник и дядя, — едва закрыл очи покойный, поспешили в свои вотчины, сославшись на неотложное дело. Василий — в Кострому, Димитрий — в Переяславль. Оба немедля направили послов в Новгород и снова заспешили — успеть к похоронам.

Князь Димитрий на этот раз считал себя правым. Девять лет назад он уступил новгородский престол дяде без спора. И даже обиду проглотил, это объяснение — «по малолетству». А и то верно: попробуй докажи, мало это или много — двадцать четыре. Для княжеского возраста. Рядом с сорокалетним Ярославом Ярославичем. Хотя и те, кто тогда решал на вече, могли сказать бы проще: «Ты был за отцовскими плечами, и мы тебя разглядеть не успели. За ним же — великое княжение».

Теперь и дядя был не тот — всего тридцать восемь, а погрузнел, на коня без подсадки не сядет. Да и сам князь Димитрий тоже другой — за ним теперь кроме памяти об отце победа под Раковором.

Сразу после похорон князь Димитрий направил послов и в Псков. Князь Довмонт, боевой товарищ, посылавший ему слова дружбы и подарки в Переяславль к каждому Рождеству, был обязан помочь.

Да и посадник Павша, тоже ходивший на Раковор, был на новгородском вече за князя Димитрия. Высокий, плечистый, он голосом и осанкой сам бы сошёл за князя. Вече его любило. Даже в тяжкие, смутные мгновения, когда народ стоял затаив дыхание или, наоборот, кричал без разбора яростные слова, он мог пошутить, и все сразу, как бы взглянув на себя издалека и осознав, в сколь глупом положении могли бы только что очутиться, начинали смеяться вслед за ним. А там, как бы уже сами собой, и находили как поступить.

Однако были и те, кто на вече кричал за князя Василия.

— Кто нас в Орде от татар уберёг, или забыли? — вопрошали они. — Были бы сейчас под полками, что хотел вести Ярослав Ярославич. А князь Димитрий молодой, ещё успеет накняжиться.

Опять ему поминали его молодость. Теперь уже по привычке, потому не намного моложе был своего дяди. Просто у дяди живот да зад, словно на откорме, дядя на крыльцо взберётся, сразу пот отирает, он же — на любую гору бегом вбежит, на скаку в седло запрыгивает.

На Ярославовом дворе жило на радость и веселье новгородцев два посольства. Бояре одного и другого князей, едва здороваясь друг с другом, тайно встречались с лучшими людьми, склоняли их на свою сторону.

Большинство вече кричало за князя Димитрия, его признали князем новгородским.

Но дядя, как несколько лет назад в происках против Ярослава, показал неожиданную прыть.

Зачем городу князь? Чтоб надёжная защита была. Если враг какой захочет границы пересечь, тут и князь с дружиной. Если кто выйдет разбойничать, людей в полон уводить — снова князь.