Лжедмитрий

— Почему ты так решил? — спросил наконец князь, представив себе, что видит уже этого молодца не в любимой простолюдинами одежде воина, но в простой свите и с измазанными чернилами руками, что он, князь, зайдёт по обычаю в академию (благо она здесь же, рядом с домом казацкой сотни) и увидит эту голову склонённой над широким дубовым столом, за которым сидели Смотрицкий и прочие учёные люди.

Очевидно, сотник был подготовлен к такому вопросу. Он заговорил спокойно и уверенно:

— Я человек, вашмосць. Бог даровал мне хорошую память. Когда я был мальчишкой, я много наслушался о Москве от своего отца. Из Москвы были наши предки. Сейчас я насмотрелся на порядки в польском королевстве. Я хочу всё понять и всё взвесить.

Он говорил и говорил. А князь вспоминал. Об этом сотнике ходили слухи ещё до того, как он появился в городе. Им, помнится, интересовался французский капитан Жак Маржерет. Мечтая о службе в Москве, Маржерет собирал удалых воинов из королевских войск — их полно по всей Украине. Маржерет не смог его отыскать, будучи вынужденным срочно отбывать в Московию.

Обменявшись взглядами с кастеляном, князь неожиданно подвёл итоги встречи.

— Сын мой, — сказал он сотнику, — не так просто во всём разобраться в этом мире. Мне уже восьмой десяток, а я в ответ могу сказать тебе только одно: у меня нет права отвращать тебя от твоих намерений, внушённых тебе Богом. К тому же у тебя теперь достаточно собственных средств, заработанных честной службою. Но всё-таки ты должен крепко подумать насчёт академии и решить самостоятельно... Думай!..

3

Кони пластались телами по свежей сверкающей траве.

Пёстрые сагайдаки с трудом успевали увильнуть из-под острых копыт.

Многочисленные птичьи стаи рассыпались мгновенно. Так рассыпаются искры вокруг казацкого огнива.

А звуков погони уже давно не различалось.

Атаман Ворона наконец мог собраться с мыслями. Он перестал терзать коней нагайкой. Он натянул поводья, спрыгнул на траву. И погладил мокрые конские гривы.

Пошатываясь на ногах после сумасшедшей езды, Ворона начал припоминать.

Яремака, понятно, погубил ватагу.

— Да! — сказал на всю степь Ворона, явно запоздало, к тому же всего-навсего Петру Коринцу. — Перед Богом клянусь!

Ворона снова представил себе обрывистые берега Тетерева, где возносится к небу житомирский замок. Они надеялись прошмыгнуть у подножия замковых стен, полагая, будто никому и в голову не взбредёт мысль о подобной дерзости ватаги, которая больше года гуляла по Волыни. Добрые люди убеждали Ворону, что житомирский замок пуст, как скарбница в захудалой церкви, что королевская крылатая драгуния гоняется за лотрами где-то под Чудновом, отделённым от Житомира многовёрстными тёмными лесами. И всё пошло сначала вроде бы хорошо. На высоких стенах замка не послышалось даже писка. Но стоило ватаге добраться до шаткого мостика через Тетерев, как на мостике с треском вздыбились брёвна. Они встали вроде частокола. Передовые конники превратились в препятствия для следовавших за ними. Взбудораженные кони заржали, порываясь в сторону от дороги. Конечно, Яремака должен был увлечь ватагу за собою, чтобы преодолеть Тетерев вплавь. Река уже обмелела, и плыть пришлось бы всего несколько саженей. А там — высоченный каменистый берег, на котором гуляют ветерки и кружится лёгкая пыль. Но Яремака ошибочно предпочёл дорогу по левому берегу реки. На то и рассчитывала расставленная в засаде королевская драгуния. Драгуны ударили из-под леса. Они неслись с горы. Вороне показалось, будто от множества сверкающих сабель в небе загорелся новый день. Яремака ещё надеялся пробиться. Он собственной рукою свалил нескольких драгун, да сам наткнулся на умелого хорунжего. Пробив дорогу, находясь уже между спасительными стволами дубов-великанов, Ворона увидел, что Яремака торчит перед удачливым противником, безоружный и пеший. «Добивай!» — закричал Яремака. Но хорунжий спешился и позволил Яремаке взять с земли окровавленную саблю. Однако было уже поздно. Яремака не мог держать оружие в руках...

— Я был бессилен что-либо сделать! — упал на землю Ворона, полагая, что Коринец понял, о чём он кричит. — Конечно, мог погибнуть вместе с ним! Мы бы сейчас вместе грызли камни в подвалах житомирского замка! В кандалах! Но я — струсил!

Чуть живой от усталости, Коринец, в изорванных одеждах, без оружия, ещё не поверивший в собственное спасение, всё же попытался его успокоить:

— Мы ему поможем!

— Надо что-то сделать...

Взмыленные кони медленно перебирали непослушными ногами. Жёлтые зубы судорожно оскаливались, пытаясь грызть траву.

— Я трус! — бил по земле руками Ворона. — Отныне все должны меня презирать! Я испугался плена. Я не подумал, что предаю товарища! Даже если он виноват...

— Да в чём же ты-то виноват? — пытался возражать Коринец.

Вместо ответа Ворона выхватил из ножен саблю и смотрел на неё в диком изумлении.

— Ты вот что! — вдруг собрался с силами и вплотную подступил к нему Коринец. — Дай-ка мне. Перережу ремешок.

Ворона сопротивлялся слабо. Он хотел сегодня — быть может, впервые в жизни — остаться без оружия в руках.

— Нам одна теперь дорога — на Сечь! — сказал Коринец. — Так и сделаем. Потому что все дороги для нас заперты драгунами. И если ты, Ворона, очень хочешь помочь Яремаке, ты должен со мною согласиться!

Ворона, упав лицом на землю, зарыдал.

Ехали не спеша, осторожно, словно крадучись. Места потянулись безлюдные. Ворона, старый бродяга, бывал здесь не раз. Время от времени он напоминал: «Вот здесь похоронен Данило Безверхий... А какой был товарищ...» И указывал на кучу запылённых камней, набросанных в виде продолговатого плоского холмика. «Вот здесь, — дрожал его голос, — татары изрубили сотни полоняников!» И рука описывала в воздухе полукружие у подножия носатой каменной бабы, где не угадывалось уже никакой могилы. «А это колодец, вырытый святым стариком Пахомом. Рыл ночами, а днём прятался в камышах». И правда: под буйно разросшимися вербами скрывался каменный сруб. А рядом, на низменном месте, шуршал черноголовый камыш. Ворона зато в любое мгновение мог указать направление, куда следует держать путь.

Коней дорога не страшила. Травы было достаточно. Зато лица путников заострились наподобие клиньев. Уже всё было съедено, что только можно. Ворона сварил в котле и разделил по-братски голенища от старых сапог из красного сафьяна, которые завалялись у него в дорожных саквах. А так полоскали кишки вскипячённой водою, приправленною рыбой, которую удавалось проткнуть саблей, брошенной с берега. Но и такое случалось всё реже и реже: руки слабели с каждым днём. Утешали скупые рассказы Вороны: вот, дескать, должны пойти земли, где живут люди, сбежавшие от своих панов. Они пользуются защитою запорожцев. Они завели в степи кой-какое хозяйство. Они поддержат путников, если, конечно, сами живы, если их не убили или не увели с собою татары. Коринец заговаривал, что нужно прирезать одного из запасных коней, спасаться его мясом. Но старший товарищ отверг предложение: на одном коне казаку далеко не уехать. Не годится так поступать. И уже казалось, что это путешествие тоже закончится погибелью, как закончилось для ватаги погибелью то, что задумал Яремака.

Однако роптать было нечего. Божия воля была над Яремакой, Божия и над ними. Молили Бога об одном: чтобы навстречу попалась валка торговых людей. Чтобы увидеть перед собою удачливых беглецов из татарского плена. Чтобы догнали какие-нибудь люди, тоже спешащие на Сечь, но отправившиеся туда после хорошей и тщательной подготовки, с припасами еды и с оружием да с порохом. Чтобы, наконец, Бог совершил какое-нибудь чудо.

Однако время года стояло такое, что на эту дорогу никто не выходил. Беглецы и всякие прочие путники, если уж не сидели на месте, — выбирали, знать, иной какой-то путь.

Когда припекало солнце — нельзя было удержаться в сёдлах. Солнечный жар томил и вызывал перед глазами пёстрые видения. По степи, не приминая буйной травы и не объезжая одиноких деревьев, часто изломанных бурями, двигались бесконечные валки, в которых возницы были в разноцветных тюрбанах, в длинных одеяниях и в лёгких сапогах с загнутыми кверху носками. На возах зыбилось нечто пушистое, лёгкое и ломкое, так что возы передвигались бесшумно, словно игрушечные. А то покачивались, не удаляясь, огромные животные, на спинах у которых росли горбы, а между горбами сидели люди в ярких одеждах и скалили белые зубы при чёрных лицах...