Страница 17 из 79
Глава третья
1
колько великих князей, сколько царей русских ждали этого дня? Четыре столетия назад заполыхала в огне татарского нашествия древняя Киевская Русь... И сколько ещё было нашествий, междоусобиц и смут на Руси — сосчитать невозможно... В огне пожарищ, среди дымящейся крови, текущей по российским полям, кто вспоминал, кто думал о древней матери русских городов — Киеве? Оказывается, помнили... Оказывается, жила четыре столетия подряд эта боль в русских людях — и в князьях, и в простых пахарях... И вот пришёл великий день. Несколько лет шли переговоры, несколько лет думали полковники и есаулы Богдана Хмельницкого, несколько лет думали бояре и дьяки в Москве, и наконец решилось — 8 января 1654 года с раннего утра забили барабаны в Переяславле, собирая народ на великий круг на рыночную площадь.
И вошёл в круг широкоплечий Богдан Хмельницкий, а с ним судьи, есаулы, писарь и все полковники казацкие, и, дождавшись, когда наступит тишина, начал читать гетман:
— Паны полковники, есаулы, сотники, всё Войско Запорожское и все православные христиане! Ведомо вам всем, как Бог освободил нас из рук врагов, гонящих церковь Божию и озлобляющих всё христианство нашего восточного православия. Вот уже шесть лет живём мы без государя, в беспрестанных бранях и кровопролитиях с гонителями и врагами нашими, хотящими искоренить церковь Божию, дабы имя русское не помяну лось в земле нашей. Это уже очень нам всем наскучило, и видим, что нельзя нам больше жить без царя. Для этого собрали мы Раду, явную всему народу, чтобы вы с нами выбрали себе государя из четырёх, кого хотите.
Первый — царь турецкий, который много раз через послов своих призывал нас под свою власть...
Второй — хан крымский.
Третий — король польский, который, если захотим, и теперь нас ещё в прежнюю ласку принять может...
Четвёртый есть православный Великой России государь, царь и великий князь Алексей Михайлович, всея Руси самодержец восточный, которого мы уже шесть лет беспрестанными моленьями нашими себе просим. Того, которого хотите, выбирайте!
Царь турецкий — басурман. Всем вам известно, как братья наши, православные христиане, греки, беду терпят и в каком живут от безбожных утеснении. Крымский хан — тоже басурман, которого мы, по нужде в дружбу принявши, нестерпимые беды испытали! Об утеснениях от польских панов нечего и говорить: сами знаете, что жида и пса лучше, нежели брата нашего, паны почитали. А православный христианский великий государь, царь восточный, единого с нами благочестия, греческого закона, единого исповедания — едино мы тело церковное с православием Великой России, главу имея Иисуса Христа.
Этот великий государь, царь христианский, сжалившись над нестерпимым озлоблением Православной Церкви в нашей Малой России, шести летних наших молений беспрестанных не презревши, теперь милостивое своё сердце к нам склонивши, своих великих людей к нам с царскою милостию своею прислать изволил...»
Заканчивая свою речь, обвёл гетман своими чёрными, чуть раскосыми глазами собравшихся. Великое множество людей слушало его. Не только рыночная площадь была народом забита, но и ближние улицы. Везде, куда ни взгляни, народ. От толпищи снега не видно белого, словно и зимы не стало.
И сказал, возвышая голос, Богдан Хмельницкий:
— Если же кто с нами не согласен, то куда хочет иди — вольная дорога!
Мгновение, другое длилось молчание. Чёрная разлилась тишина... Щипал уши морозец. И вот, словно белым облаком, окуталась в едином выходе человечья масса...
— Во́лим под царя восточного, православного! Лучше в своей вере умереть, нежели ненавистникам Христовым достаться!
Отлетело в высоту облако белое. Истаяло в голубизне неба. И тихо стало. Так тихо, что слышно было, как скрипит снег под ногами переяславского полковника Тетери, идущего по кругу.
— Все ли так соизволяете? — спрашивал он.
— Все! Единодушно! — кричали в ответ.
И снова, сбив иней с усов, заговорил гетман Хмельницкий.
— Будь так! — сказал он. — Да укрепит нас Господь Бог под крепкой рукою царскою!
И перекрестился.
И снова взмыло над толпой белое облако дыхания:
— Боже, утверди! Боже, укрепи! Чтоб вовеки едины мы были!
В тот же день в Успенской церкви, чтобы с землями и городами под высокой рукой государевой неотступно навеки быть, присягнули гетман и старшина.
На следующий день присягали сотники, есаулы, писари, казаки и мещане.
Присягали в Переяславле, присягали в Киеве. Вся Украина присягала великому государю Алексею Михайловичу — одно только духовенство украинское, православное, долго не желало принести присягу...
Цветастые речи произносил, обращаясь к царскому послу Василию Васильевичу Бутурлину, киевский митрополит Сильвестр Коссов. Дескать, целует вас в лице моём благочестивый Владимир, великий святой русский; целует вас святой апостол Андрей Первозванный, провозвестивый, что просияет здесь слава Божия; целуют преподобные Антоний и Феодосий Печерские и все преподобные, лета и живот свой о Христе в сих пещерах изнурявшие...
Никого из праведников Божиих, в Киевской Руси просиявших, не позабыл митрополит, от всех расцеловал боярина Бутурлина, но о присяге говорить не захотел.
— Неужто, боярин, сам гетман государю присягнул? — дивился он. — Неужто всё Войско Запорожское присягу принесло?! Слава Богу, коли так. Молиться буду за государево многолетие, за здоровье царицы и благоверных царевен. Храни, Господи, всю семью государеву.
— Надо бы, владыко, и Софийскому дому присягу принести! — настойчиво повторил Бутурлин.
— Пошто? — удивился Сильвестр Коссов. — Шляхта, слуги и дворовые люди у меня по найму работают. Не годится мне к присяге их посылать. И духовенству, боярин, тоже погодить надо с присягой. Что на Сейме скажут, коли присягнём?
Странно было Василию Васильевичу Бутурлину такие речи слушать. Хмельницкий присягнул, войско, народ... Одни только пастыри Православной Церкви, ради освобождения которой и затеивалась война, медлили.
Осторожно подбирая слова, прямо сказал это Василий Васильевич. Дескать, как государю-то всея Великой Руси доложить об этом?
Опустил глаза митрополит Сильвестр Коссов. Сам он ещё не разобрался, почему не лежит у него сердце к затеянному Богданом Хмельницким делу. Сам себе не мог признаться Сильвестр, что у него, православного душою, болит сердце урождённого шляхтича о польском государстве. На дух Польша православия не переносила, но родной была...
Не мог сказать об этом Сильвестр Бутурлину. Не мог и признаться, что пуще басурманов России он сам опасается.
— Погоди писать, боярин... — сказал вслух. — Сам понимаешь, что многие церкви наши остались на землях, которые сейчас под властью короны находятся. Что с теми священниками будет, если мы присягу принесём. Дай подумать.
Несколько дней ждал Бутурлин ответа. Так и не дождался. Тогда сам начал искать встречи. Но уклонился от встречи Сильвестр.
Доносили Бутурлину, что зашевелились иезуиты киевские. Недоумевал Бутурлин: чего ещё митрополит затеял?
2
Недоумевал Василий Васильевич Бутурлин. Недоумевали и в Москве. Сумрачным сделался государь Алексей Михайлович.
Никон своё твердил. Дескать, переустройство церковное скорее надо вести, быстрее надо искоренить новшества, невежеством русским порождённые. Если привели бы обряды в соответствие с греческой церковью, может, и не упирался бы тогда митрополит Сильвестр. Кому же хочется от истинной веры в блудню невежества уходить?
— Я, государь, разыскал тут саккос[8] митрополита Фотия... — сказал Никон. — Символ веры там вышит... И что же, государь? Грамотеи наши даже его толком перевести не сумели. Слово «Господь» у древних греков было и существительным, и прилагательным. Но всякий раз отдельно употреблялось. А наши грамотеи его два раза перевели. Вот и получилось, что вместо «Духа Святаго, Господа Животворящаго» мы говорим с тех пор: «В Духа Святаго Господа Истиннаго, Животворящаго»... Нешто Господь не истинным может быть?
8
Верхняя архиерейская одежда.