Страница 16 из 79
Подкрепившись, снова на молитву встал протопоп, да тут пришли за ним, к архимандриту повели на покаяние.
Вот и сподобил Бог Аввакума узнать, сколь дивен свет Божий. Из глухой подвальной ночи, только мышами да тараканами наполненной, возвели его к свету Божьего дня...
Может, ослеп Аввакум от света. Ничего не видел, только свету радовался.
Архимандрит тоже, похоже, обрадовался, узника своего таким увидев.
— Покоришься теперь патриарху, протопоп?
Не архимандриту — свету Божьему улыбнулся Аввакум.
— Я, святый отче, Бога молить буду, чтобы сподобил Господь патриарха нашего от ереси злой очиститься...
Мирно сказал, не хотелось словами поносными Божий свет марать, да тут приступили к нему с укоризнами, браниться пришлось с ними от Писания...
Отступил архимандрит с братией от Аввакума. Велел волочить в церковь протопопа. У церкви на паперти за волосы его драли, в бока били, за цепь дёргали, в глаза плевали. Всё перенёс протопоп.
— Прости их, Боже, в сей век и в будущий! — молился он. — Не их дело, но сатаны лукаваго...
8
Велика сила молитвы православной. Жарок огонь гнева Божьего. Всё палит. В день, когда бранился от Писания с архимандритом Спасо-Андроникового монастыря Аввакум, расстригали в Успенском соборе муромского протопопа Логгина.
По облыжному навету был осуждён Логгин. Слово, неловко сказанное, в вину поставили, в непочитании икон обвинили. А у самого патриарха каково службу ведут?! Видел Логгин: во время великого хода снял патриарх с головы архидьякона дискос и поставил на престол с Телом Христовым. А архимандрит Чудова монастыря Ферапонт, который Чашу нёс, всё ещё у Царских врат за алтарём стоял! Вот уж воистину: рассечение Тела Христова пуще жидовского действа! Что творят еретики?! За что церковь святую поганят?!
И так распалился протопоп, что, когда остригли его, когда сняли с плеч однорядку и кафтан, бросился Логгин к алтарю и в алтарь, прямо в глаза Никону, плюнул.
— На! — закричал, срывая с себя рубаху нательную. — Все антихристовы дети взяли. И её, еретик поганый, возьми! Действа жидовского только не чини!
С этими словами и швырнул рубаху свою в алтарь. Развернулась рубаха, вшами за долгое время сидения Логгина в оковах покрывшаяся, опустилась — вот он страх-то Господень! — прямо на дискос, будто воздух, покрыла Святые Дары. Видно было Алексею Михайловичу с места его царского, как запрыгали вши по Святому Престолу. Закрыл государь руками лицо. Страшное творилось в храме.
Притихла вся церковь. Страх великий расползался по жилочкам у каждого. Дрожали все. И государь дрожал, и бояре, и дьяки думные, и владыки. Эвон как тлевший невидимо огонь выметнулся!
Только патриарх сделал вид, что не испугался. Утерев плевок протопопа с лица, крикнул прямо из алтаря перепуганному Борису Нелединскому:
— Что стоишь, окаянный! Прочь из храма тащите мятежника церковного!
Гневный крик этот прервал оцепенение. Онемевшие от ярости стрельцы набросились на раздетого Логгина, только кости трещали у протопопа-расстриги, когда выволакивали его из храма.
Как был, голого бросили в студёное подземелье.
Вечером перед сном доложили Никону, что уже не голый расстрига в подземелье сидит, а в шубе богатой и шапке собольей.
— Господь, говорит, послал... — сказал Шушера.
— Шибко шуба богатая? — спросил Никон.
— Дорогая, владыко...
— Пусть ходит. Шапку только отберите... — приказал Никон. — С него станет, что и в монастыре Божием в шапке сидеть будет.
И когда удалился келейник, долго ещё сидел Никон на постели, шевелил босыми пальцами. Знать бы наперёд, как будет, тысячу раз подумал бы... А ещё Аввакума расстригать надобно. Ох-хо-хо... Своими руками святительскими глупой молве пособлять. Из пустосвятов тех священномучеников изготавливать. Тяжкая участь.
Неспокойно спал Никон.
Далёкий снился ему Анзерский остров. Нескончаемая ночь была. В небе, от края до края, полыхало сияние. Горели в небесном свете снега и льды.
И безмолвно, тихо вокруг было, только голос старца Елеазара из этого безмолвия звучал.
— Уйди, Никон! — молил старец. — Ничего про тебя худого не знаю, но видеть тебя не могу. Христом Богом молю, отойди в другую обитель с острова!
Проснулся Никон, открыл очи, а сияние северное в глазах стоит. Нет, не северное сияние, огоньки от лампад в дорогих окладах икон переливались... Зато вот голос старца не из сна был. Наяву этот голос, эту просьбу старца слышал Никон, когда ещё иеромонахом в Анзерском скиту подвизался...
Много с тех пор великих подвижников Никон видел, многих святыми отцами величал, про одного старца Елеазара твёрдо знал, что святой он. И этот святой и просил его уйти с глаз долой.
Будучи митрополитом Новгородским, как только не замаливал нелюбие старца Елеазара, каких только почестей Анзерскому монастырю не воздавал — всё едино... Снова просит старец, как двадцать лет назад, Христом Богом молит с глаз его уйти...
9
15 сентября, на Никитин день, когда совершается в присутствии государя крестный ход из Успенского собора в Никитский монастырь, должны были расстригать Аввакума.
Как на казнь облачался патриарх в то утро.
Как на казнь собирался и государь.
Плакали и в дворце у царевен. Передали государю, что сестра Ирина Михайловна Христом Богом молит не расстригать Аввакума.
Мрачен молодой государь был.
Никогда так тяжело на службе государю не было. Тянулась и тянулась литургия, которую совершал патриарх. И ещё страшнее, что с каждым мгновением — так стремительно! — приближался миг, которого с томительным страхом ожидали все.
То бледнело лицо у государя, то жаркими пятнами начинал полыхать в нём гнев. Сколько времени мука эта длилась. И тянул, тянул службу патриарх, стремясь отсрочить страшную минуту. Но всё. Пора. Пора давать знак, чтобы вели протопопа.
Неслышно приблизился сшедший с царского места государь.
— Не расстригай протопопа, владыка... — сказал тихо.
— Пошто, государь? — так же тихо спросил Никон.
— Ирина Михайловна, сестра, просила... — сказал Алексей Михайлович. — Христом Богом молит, владыко...
С облегчением кивнул Никон.
А Алексей Михайлович, когда вернулся на своё царское место, глянул кругом и удивился — так засияло вокруг всё. Улыбнулся царь, привычно потянувшись душою к благолепию совершаемой службы...
Так, не расстригши, и увезли Аввакума в Сибирский приказ. Здесь он узнал, что назначена ему ссылка в Тобольск. Ещё — что неделю назад родился у него сын Корнилий.
Далека дорога в Сибирь...
«По указу отца нашего и богомольца великого государя, святейшего Никона Патриарха Московского и всея России, послан от нас с Москвы, за многие бесчинства Юрьевца Повольского оставленный протопоп Аввакум с попадьёю с Настасьицею да с четремя детьми, да с племянницею Маринкою... — поскрипывая пером, выводил дьяк. — А священство у него, Аввакума, не отнято...»
Только на следующий день изготовили в Приказе черновой отпуск на Аввакума Симеону, архиепископу Сибирскому и Тобольскому. Наказывалось ему, чтобы о назначении Аввакума в церковь отписал архиепископ в Сибирский приказ.
А ещё тобольскому воеводе надо писать, каб принял протопопа у казаков да передал архиепископу. А ещё — изготовить отпуск проезжей грамоты с причетом. Через Переяславль-Залесский велено везти Аввакума, оттуда — в Ярославль, дальше — в Вологду, Тотьму, Устюг Великий, Соль Вычегодскую, Кайгород, Соль Камскую, Верхотурье, Туринский острог, Тюмень...
Дак и память не забыть отослать в Ямской приказ о даче подвод и лодок. И в Стрелецкий приказ память нужна о пересылке трёх стрельцов для сопровождения ссыльного до Ярославля...
Скрипели перья дьяков в Сибирском приказе. То как лодочные вёсла скрипели, то как полозья саней по снегу. В дальний путь снаряжали протопопа...