Страница 4 из 17
Невольно как-то вошел он в гардеробную и намочил духами руки и бороду. Затем возвратился в салон, куда была введена незнакомка.
Нянька осталась в передней.
Мой друг Клавдий отворил дверь и увидал, что это была она — молодая девушка.
Вдруг почему-то на него напал редкий припадок откровенности.
На мгновение он замялся и пробормотал:
— Дитя мое — не ошибайтесь: мне уже сорок лет.
Слышала ли она это? Это известно только Богу и ей.
Впрочем, друг мой произнес это признание не слишком громко.
Кроме того, звук его голоса был заглушен другим, более сильным звуком, именно рыданием, выходившим из уст молодой девушки.
Рыдание! Да, она плакала.
Это было причиною, что наш сорокалетний юноша, растроганный, поспешил предложить ей кресло и поместился около нее, горя нетерпением узнать, какого рода утешение может он предложить ей для смягчения ее раздирающей скорби.
Как капли дождя, падающие на листья розы, слезы струились с лица молодой девушки и капали сквозь пальцы.
Она пришла, как соседка к соседу, поэтому на ней не было перчаток.
— Ради Бога, — сказала она наконец, — не думайте обо мне дурно.
— О, не беспокойтесь — я не до такой степени строг, — отвечал Клавдий.
Это говорили его молодые стремления; старый скептик молчал. К этому Клавдий прибавил, смеясь:
— И я не до такой степени глуп.
Он почувствовал, что при этих словах маленькая ручка соседки, которую он держал в своей руке, слегка дрогнула.
— Сударыня, — начал он не совсем твердым голосом, — мы знаем друг друга давно. Поэтому меня нисколько не удивляет то, что вы сделали честь своим посещением. Мы должны смотреть друг на друга, как старые друзья, которые хотя никогда не говорили между собою, но зато видались ежедневно. Вы очень хорошо знаете, что это почти одно и тоже. По всей вероятности, вы имеете какую-нибудь надобность во мне.
— О да, и самую настоятельную.
— В самом деле? — воскликнул Клавдий.
«Сказал я ей или нет о том, что мне сорок лет? — подумал предатель. — Сохрани Бог, теперь мне только двадцать пять».
— Но, — продолжал он, — если вы нуждаетесь в моем добром совете, то скажите только, отчего вы плачете.
— Мне совестно!
— Не любите ли вы кого-нибудь?
— Я, право, не знаю, — сказала она, потрясая головой. Она была подобна молодому, качаемому ветром дереву, с которого падали капли росы.
Лице и платье моего друга были окроплены этими блестящими жемчужинами.
Наступал вечер.
Внезапно склонила она свою прекрасную, удрученную горем головку на плечо моего друга.
— Ах, я очень несчастна! — сказала молодая особа. — Мой отец воспитал меня в незнании настоящей жизни. Большая вина на его совести, но он также наказан. Его дела идут дурно — он должен обанкротиться.
— Что вы говорите? — вскричал Клавдий.
— То, что я вам сказала; сегодня мы получили письменное распоряжение об описи…
— Да, за неоплаченные векселя… я отчасти также был знаком с маленькими затруднениями такого рода.
— Но теперь, конечно, вы не знаете их!
Клавдий невольно наморщил лоб, но тотчас же устыдился этого.
— Скажите мне теперь, — сказал он, — сколько нужно вашему отцу для поправления его дел?
— Ах, — тихо проговорила она, — как много! нам необходимы 50.000 франков.
— 50.000 франков! — закричал почти Клавдий, подпрыгнув на стуле.
— Боже мой! — прошептала молодая девушка. Теперь рыдания ее сделались до такой степени сильны, как будто бы плакальщицы всего света собрались в салон и составили хор своим воем.
Добрый Клавдий ужасно испугался этого и пал ниц пред молодой девушкой.
Он чувствовал, что должен выпроводить эту сладко плачущую сирену, но он не знал, как к этому приступить.
Он начал с того, что дал ей понять, что 50,000 франков нельзя, так сказать, высыпать из рукава, и прибавил к этому, что он сделает все возможное, что он посмотрит…
— Но вы посмотрите; вы постараетесь — да? — спросила девушка.
Он поднял ее со стула, обвивши рукою ее талию; при этом он был поражен гибкостью и стройностью ее стана.
Мало-помалу он довел ее до передней, где ждала ее нянька.
— Завтра, — сказал он, — я посмотрю, что я могу сделать; а вы ободритесь и осушите ваши слезы. Скажите мне ваше имя!
— Завтра я вам напишу!
Они дошли до порога двери; молодая девушка бросилась ему на шею и сказала:
— Я приду опять!
— Конечно, — послал ей в ответ Клавдий.
Затем он погрузился в бездну предположений, из которых не мог найти выхода.
Ах, слабое сердце! он охотно поверил бы в чистоту этого ребенка с его ангельским личиком, но он не мог верить, не мог рисковать.
Быть может, малютка была приведена к нему отчаянием и горем или сердечным влечением, быть может, она только помощница какого-нибудь негодяя, которого она называет своим отцом.
— Сама ли по себе пришла она, или была подослана? Как это знать?
Он размышлял далее. «Пятьдесят тысяч франков, — ворчал он сквозь зубы. — 2.500 золотых изображений моего императора, моего монарха».
— К черту! — вскричал он громко. — Я должен уехать; если я останусь здесь, я должен буду отдать ей эти деньги.
И он уехал к жене.
Что можно вывести из этой истории? И зачем с молоденькой девушкой была нянька?
— Юстина, мы идем отсюда к моему двоюродному брату; он, бедняжка, не совсем ладит с моим отцом и потому отец не должен знать ничего о нашем посещении.
Юстина смеялась. Эта нянька была отличной горничной. Она думала: «Теперь моя барышня не будет уже меня бранить, — она у меня в руках».
Глава V
БАЛ-МОБИЛЬ
«Можно ли прожить день без танцев?» Это любимая поговорка парижан.
Едва только пепел постного времени, подобно горному савану, покроет мишуру карнавала, повсеместно открываются другие заведения для танцев; во всех частях города гремят так называемые польки нужды (может быть, постные польки) и другие.
Нужно упомянуть в особенности о так называемом бал-мобиле. Бал-мобиль прежде был не что иное, как скромная беседка в одном из уголков Елисейских полей, и посещался только искательницами приключений, гризетками предместий и неустрашимыми конторщиками; но почему-то внезапно поднялся он из мрака неизвестности, оставив далеко за собой самых гордых из своих соперников.
Сегодня суббота, большой день большого собрания; вторник — малый; в четверг прилив множества танцующих из других танцклассов, а о воскресенье нечего и говорить.
Приличные люди, известные лоретки и однообразно проницательные покровители считают низким для себя смешиваться с воскресной толпой; эти воскресные собрания так мало уважаются самим управлением заведения, что воскресная плата за вход понижается до 1 франка 50 сантимов, тогда как в дни, назначенные для аристократии, пропуск в святилище стоит не менее 5 франков. Конечно, как и везде, платят мужчины, а особы прекрасного пола не платят ничего.
Довольно бросить один взгляд на длинный ряд экипажей разного рода — улитко- и колбасообразных, на милордов и цитадин, наполняющих вдовью аллею — чтобы убедиться в том, что бал-мобиль посещается сливками Бреда и улицы Жоржа.
Наступила ночь; газ зажжен, смычок капельмейстера, представляющего в этом увеселительном месте Орфея, подал знак начинать танцы.
Кавалеры (пятифранковые) бросаются со всех ног к оркестру и увлекают за собою в своем стремительном деле множество роз, время цветения которых, к сожалению, давно уже миновалось. Начинается бал, описывающий огромную спиральную линию вокруг павильона, где играет полковая музыка.
Очень много было говорено о том новейшего изобретения, достойном удивления танце, который называется… его не называют, но охотно бегут туда, где можно на него посмотреть. На бал-мобиле он нисколько не лучше, чем в других местах.