Страница 12 из 90
Его бритая голова покрыта росинками пота.
— Прошу сидеть, — сказал он нам, обтирая голову платком. Мы молча присели, переглянулись. Эх, Волга, Волга… Легче сходить в атаку, чем переплыть ее под таким сильным огнем.
— Я привез копию телеграммы с ответом товарища Сталина на вопросы одного американского корреспондента, — начал Гуров.
В это время в блиндаж вошел Чуйков.
У него сегодня тоже хорошее настроение — вершина Мамаева наша!
Вслед за Чуйковым вошел командующий артиллерией Пожарский. Маленький, верткий, он быстро нашел себе место в тесном блиндаже.
— Эти ответы товарища Сталина, видимо, будут опубликованы в печати, — продолжал Гуров, — но я решил довести их до вас пораньше.
Наступила минута выжидающего молчания.
Гуров начал читать:
— «1. Какое место в советской оценке текущего положения занимает возможность второго фронта?
Ответ: Очень важное, можно сказать, первостепенное место.
2. Насколько эффективна помощь союзников Советскому Союзу и что можно было бы сделать, чтобы расширить и улучшить эту помощь?
Ответ: В сравнении с той помощью, которую оказывает союзникам Советский Союз, оттягивая на себя главные силы немецко-фашистских войск, — помощь союзников Советскому Союзу пока еще малоэффективна. Для расширения и улучшения этой помощи требуется лишь одно: полное и своевременное выполнение союзниками их обязательств.
3. Какова еще советская способность к сопротивлению?»
В блиндаже стало шумно.
— Тише, товарищи, — попросил Гуров и спокойно зачитал ответ Сталина: «Я думаю, что советская способность к сопротивлению немецким разбойникам по своей силе ничуть не ниже, — если не выше, — способности фашистской Германии или какой-либо другой агрессивной державы обеспечить себе мировое господство.
С уважением
И. Сталин
3 октября 1942 года».
— Товарищи! — помолчав, произнес Гуров. — Содержание ответа Верховного Главнокомандующего нам, защитникам Сталинграда, надо знать раньше, чем кому-либо. Положение на фронтах Отечественной войны тяжелое. Мы это чувствуем на себе. Пользуясь отсутствием второго фронта в Европе, Гитлер и его сателлиты собрали все резервы и бросили их на нашу Родину. Фашисты в этом году продвинулись на юге к подступам Кавказа, угрожают захватить все Черноморское побережье, рвутся к Грозному, вломились в Сталинград. Весть о падении Сталинграда ждут уже целый месяц в Берлине. Эта весть, по замыслу Гитлера, должна толкнуть Японию и Турцию на войну против Советского Союза. Ждут, но не дождутся! — подчеркнул Гуров.
Слушая его сообщения об операциях крупных партизанских соединений в тылу противника, о трудовом подъеме рабочих и колхозников нашей страны, я задумался: как эти мысли, эту веру в наши возможности донести до каждого окопа, до пулеметной точки и орудийного расчета и вложить в души, в сознание каждого защитника Сталинграда так, чтоб у него прибавились силы в руках, отвага в сердце и поднялось боевое мастерство. Из этого, собственно, и складывается здесь вся суть работы партийно-политического аппарата армии, плюс личный пример: покажи, как ты, политработник, не на словах, а на деле умеешь нести правду партии в массы и разить врага в бою мастерски, отважно, презирая Смерть.
Здесь негде проводить собрания и митинги: кругом сплошные развалины и противник рядом— за разрушенной стеной или под тобой в подвале. Поэтому переползай от бойца к бойцу, рассказывай все, что есть у тебя за душой. Решения партии — это выражение твоих кровных интересов. И будь готов к отражению атак врага. Гранаты, автомат, пистолет тоже всегда с тобой…
Политработники… Как много вы должны уметь делать в боевой обстановке! Сколько вас остается там, куда вы уходите по зову собственного сердца. Уходите безвозвратно, но правда, которую вы несете, жива и будет жить. Вот и сейчас: пройдет еще несколько считанных минут, и бойцы переднего края будут знать все, что здесь сказал Гуров. Будут знать и возьмут это на свое вооружение. Возьмут, обязательно возьмут, ибо это поможет им полнее и глубже понять свои задачи.
— Враг остановлен сейчас у стен Сталинграда. Но будет время, когда он встанет на колени. Так будет! — заключил Гуров.
Вот уже прошло пятьдесят дней боев за Сталинград. За эти пятьдесят дней фашистские захватчики вывалили на город, по далеко неполным подсчетам, четыреста тысяч осколочных и фугасных бомб. Позавчера, например, было зарегистрировано две тысячи шестьсот самолето-вылетов противника на позиции 62-й армии. Каждый самолет привозил восемь — двенадцать бомб. Южная часть заводского района превращена в сплошные руины. Однако противнику не удается пробиться здесь к Волге, потому что груды кирпича, подвалы превратились в крепости, гарнизоны которых состоят из одного-двух бойцов и не сдаются, действуют самостоятельно и так, что никакой гитлеровский стратег не может разгадать их тактику. Они держат противника на короткой дистанции, и им не страшны бомбежки. Это тактика мелких штурмовых групп.
И хоть Паулюс продолжает бросать в бой все новые и новые полки, наши штурмовые группы не отступают, а на отдельных участках переходят в контратаки и приводят пленных.
Сегодня утром из дивизии Батюка привели четырех гитлеровцев.
Дорогу в Сталинград они называют «дорогой мертвецов». И не случайно. Чтобы взять Дом специалистов, они устлали своими трупами улицу; чтобы захватить банк, они положили до батальона пехоты.
— После трехдневного сражения за севером западные скаты Мамаева кургана, — говорит один из них, — под ногами было сыро и скользко от крови…
Сегодня мы получили подкрепление. Люди отлично вооружены.
Стойкость побеждает смерть. Если первые прибывшие подкрепления преимущественно из сибиряков и морской пехоты в упорных боях замедлили продвижение немцев, то вторая группа пополнения, надеюсь, сумеет остановить врага.
Особенно стойко держится дивизия полковника Батюка на Мамаевом кургане. Храбрые и дерзкие сибиряки не дают врагу покоя ни днем, ни ночью. Они сражаются под знаменем томских рабочих. Получая это знамя, воины поклялись сражаться с врагом до победы и оправдать доверие Родины, вручившей им оружие. Скажу без преувеличения: оправдают! Видно, скоро получат еще одно знамя. Ожидается указ о присвоений гвардейского звания.
Столкнуть нас в воду фашистам пока не удается. Сейчас стало сравнительно тише. Видно, снова там, в степи, кипят горячие бои.
Как-то в начале октября, сидя на бревнах у причала плотов, прибывших еще весной с верховья Волги и Камы, мы с Семиковым размечтались о мирных днях. Я таежник, и мне хорошо знакома работа по сплаву леса, он же не раз плавал на плотах и хорошо знает жизнь плотовщиков. Ему, например, очень нравится перегонять плоты через крутые перекаты, когда огромная сила воды рвет связки, ломает толстые бревна, разбивает звенья, когда малейшая оплошность грозит гибелью.
— Понимаешь, в этом весь интерес, — рассказывал он. — Вода шумит, ревет, а ты не зевай Тут надо смотреть в оба, смекать — в какой момент нажать на весла, чтоб сама сила воды помогла тебе. А потом, когда вынесет тебя на широкое плесо, тогда и на душе приятно, хорошо: победил, преодолел. Или плывешь посреди реки ночью костер, луна, звезды — все в воде отражается. Смотришь в воду на перевернутое небо и стихи читать хочется или взять гармонь. Эх, Волга, Волга…
Затем мы разговорились о своих близких: я — о жене и сыне, он — о девушке, которую, как видно, очень любит; но, как ни странно, стесняется сказать об этом даже другу. Почему? Дело в том, что у него есть сын Толик, а жены нет, она умерла.
— Весной после госпиталя заезжал домой на побывку, — говорит он с грустью в голосе. — Вхожу в дом, вижу сына, ему всего-навсего семь месяцев, и спрашиваю, где же жена. Мать и отец посмотрели в окно, в ту сторону, где кладбище, а потом на внука, на сына моего, на Толика, что в зыбке качается, и слезы из глаз. Прости, говорят, что не написали тебе об этом на фронт, боялись убить тебя таким горем. Целую неделю ходил по дому, как чумной. Взгляну в глаза сына и у самого слезы: как рано осиротел мальчик, и все это война проклятая. Потом поехал в район устроить мальчика в приют, а мне говорят: зачем, разве нельзя найти хорошую подругу, которая станет матерью сыну? И вот встретил девушку…