Страница 6 из 11
Автобус настолько заполнен, что последние поднимаются на ступени на цыпочках, а их голые зады высовываются из двери. Офицеры всей тяжестью наваливаются на тела. Потом с силой захлопывают дверь. Один обходит автобус, стучит по металлическим листам, проверяя, все ли в порядке. Какой-то проворный немец забирается на крышу с канистрой в руках. Не в силах пошевелиться, Лале смотрит, как тот открывает небольшой люк на крыше автобуса и выливает туда содержимое канистры. Потом захлопывает крышку люка и запирает ее на защелку. Конвоир быстро спускается вниз, а автобус яростно трясется, и из него раздаются приглушенные крики.
Лале падает на колени, его рвет. Распростершись в грязи, он слышит, как крики стихают.
Когда все в автобусе умолкает, двери открывают. Оттуда, как каменные глыбы, вываливаются мертвые тела.
Из-за другого угла здания выводят группу заключенных. Фургон подъезжает задним ходом, и заключенные, спотыкаясь под тяжестью и пытаясь скрыть свой ужас, принимаются складывать в него тела. Лале стал свидетелем невообразимого действа. Он с трудом поднимается на ноги. У него такое чувство, будто он стоит на пороге преисподней. В душе его бушует буря.
На следующее утро он не может встать. Он весь горит.
Только через семь дней Лале приходит в сознание. Кто-то осторожно льет воду ему в рот. Он чувствует на лбу влажную тряпку.
– Вот так, мальчик, – произносит голос. – Не волнуйся.
Лале открывает глаза и видит незнакомого мужчину старше себя, который ласково заглядывает ему в лицо. Он приподнимается на локтях, и незнакомец помогает ему сесть. Лале в замешательстве оглядывается по сторонам. Какое сегодня число? Где он?
– Свежий воздух тебе не повредит, – говорит мужчина, придерживая Лале за локоть.
Ему помогают выйти в безоблачный день, словно созданный для радости, и он вздрагивает, припоминая последний такой же день. Все кружится у него перед глазами, и он спотыкается. Поддерживая его, незнакомец подводит Лале к ближайшему штабелю досок.
Закатав рукав Лале, он указывает на вытатуированный номер.
– Меня зовут Пепан. Я татуировщик. Что скажешь о моей работе?
– Татуировщик? – переспрашивает Лале. – Хочешь сказать, это сделал ты?
– У меня не было выбора, – пожимает плечами Пепан, глядя прямо в глаза Лале.
– Не этот номер выбрал бы я себе в качестве первой татуировки, – качает головой Лале.
– А что бы ты предпочел? – спрашивает Пепан, и Лале застенчиво улыбается. – Как ее зовут?
– Мою девушку? Не знаю. Мы пока не встретились.
Пепан фыркает. Двое дружелюбно молчат. Лале проводит пальцем по цифрам на руке.
– Что у тебя за акцент? – спрашивает Лале.
– Я француз.
– А что со мной было? – наконец спрашивает Лале.
– Сыпной тиф. Ты едва не умер.
Лале вздрагивает:
– Тогда почему я сижу здесь с тобой?
– Я проходил мимо твоего барака как раз в тот момент, когда тебя швырнули на тележку с мертвецами и умирающими. Какой-то парень умолял эсэсовца оставить тебя, обещая за тобой ухаживать. Когда они вошли в следующий барак, он скинул тебя с тележки и поволок в свой барак. Я подошел и помог ему.
– Давно это было?
– Семь или восемь дней назад. Соседи по бараку ухаживали за тобой по вечерам и ночью. А я был с тобой днем, когда получалось. Как ты себя чувствуешь?
– Нормально. Не знаю даже, что сказать, как тебя благодарить.
– Благодари того человека, который столкнул тебя с тележки. Именно его смелость вырвала тебя из лап смерти.
– Поблагодарю, когда узнаю, кто это. А ты не знаешь?
– Нет. Прости. Мы не познакомились.
На несколько мгновений Лале закрывает глаза, подставляя лицо солнечному теплу и впитывая из него энергию, волю, желание жить. Он распрямляет поникшие плечи, и к нему возвращается решимость. Он все-таки жив. Поднявшись на трясущихся ногах, он потягивается, стараясь вдохнуть новую жизнь в хилое тело, нуждающееся в отдыхе, питании и питье.
– Садись, ты еще слишком слаб.
Соглашаясь с очевидным, Лале так и делает. Только теперь спина его прямее, голос тверже. Он улыбается Пепану. Старина Лале вернулся и жаждет информации почти так же сильно, как еды.
– Вижу, ты носишь красную звезду.
– Ах да. В Париже я преподавал в университете и был слишком открытым, на свою беду.
– Что ты преподавал?
– Экономику.
– И, будучи преподавателем экономики, ты попал сюда? Каким образом?
– Понимаешь, Лале, человек, читающий лекции о налогообложении и процентной ставке, поневоле вовлекается в политику страны. Политика поможет тебе понять мир, а в какой-то момент ты перестаешь его понимать, и потом из-за политики тебя бросают в лагерь военнопленных. Как из-за политики, так и из-за религии.
– И ты вернешься к той жизни после освобождения?
– Оптимист! Я не знаю, что ждет меня в будущем, и ты тоже не знаешь.
– Значит, никакого магического кристалла?
– Нет, конечно.
Не обращая внимания на шум строительства, лай собак и крики конвойных, Пепан наклоняется вперед и спрашивает:
– У тебя и характер такой же сильный, как организм?
Лале встречается взглядом с Пепаном:
– Я должен выстоять.
– Твоя сила может обернуться слабостью, если учесть обстоятельства, в которых мы оказались. Обаяние и приветливая улыбка могут навлечь на тебя беду.
– Я справлюсь.
– Что ж, тогда, быть может, я смогу помочь тебе выжить здесь.
– У тебя есть друзья наверху?
Пепан смеется и хлопает Лале по спине:
– Нет. Никаких друзей наверху. Я ведь говорил тебе, что я татуировщик. И мне сказали, что очень скоро сюда будут привозить куда больше людей.
Некоторое время Лале обдумывает эту мысль. Где-то там какой-то человек принимает решения, выдергивая людей – откуда? Как они решают, кого сюда везти? На каких сведениях основываются эти решения? Раса, религия или политика?
– Ты заинтриговал меня, Лале. Меня к тебе тянуло. У тебя была сила, заметная даже в больном теле. Она привела тебя сюда, и вот ты сидишь передо мной.
Лале слышит слова, но в душе противится им. Они сейчас находятся в таком месте, где люди умирают каждый день, каждый час, каждую минуту.
– Хочешь поработать со мной? – Голос Пепана выводит Лале из задумчивости. – Или ты доволен той работой, которую тебя заставляют делать?
– Я изо всех сил стараюсь выжить.
– Тогда прими мое предложение.
– Хочешь, чтобы я татуировал людей?
– Кто-то должен этим заниматься.
– Боюсь, не смогу. Оставлять на теле шрамы, причинять кому-то боль… Знаешь, это трудно.
Пепан закатывает рукав, показывая собственный номер:
– Чертовски трудно. Если не возьмешься за эту работу, возьмется кто-нибудь менее добрый и станет причинять людям больше боли.
– Работать на капо – не то же самое, что колоть иглой сотни невинных людей.
Наступает долгая пауза. Лале вновь погружается в мрачное раздумье. Неужели у тех, кто принимает решения, есть жены, дети, родители? Вряд ли.
– Можешь говорить себе что угодно, но ты все же кукла в руках нацистов. Работаешь со мной, или на капо, или строишь бараки – все равно делаешь их грязную работу.
– А ты умеешь расставлять все по местам.
– Ну так как?
– Тогда да. Если сможешь это устроить, я буду на тебя работать.
– Не на меня. Со мной. Но ты должен работать быстро и эффективно, не конфликтуя с эсэсовцами.
– Хорошо.
Пепан встает, собираясь уйти. Лале хватает его за рукав:
– Пепан, почему ты выбрал меня?
– Я видел, как голодающий парень рисковал жизнью, чтобы спасти тебя. Полагаю, ты стоишь того, чтобы быть спасенным. Зайду за тобой завтра утром. А пока отдохни.
В тот вечер, когда возвращаются его товарищи, Лале замечает, что Арона нет. Он спрашивает двоих, спавших на одной койке с Ароном, что с ним случилось и давно ли его нет.
– Около недели, – следует ответ.