Страница 36 из 40
Этими видами деятельности ограничивалась служебная «полезность» лиц женского пола в 1871 году. Исходя из этих же представлений следовало «воспретить прием женщин, даже и по найму, на канцелярские и другие должности во всех Правительственных [учреждениях], где места предоставляются по назначению от начальства и по выборам»453. О каковом решении следовало оповестить всех заинтересованных лиц: «О сем объявить всем министрам и главноуправляющим отдельными частями к должному исполнению; производящиеся по сему предмету дела в высших государственных учреждениях и министерстве внутренних дел считать оконченными»454.
Интересно отметить, что никто из представительниц вышеперечисленных профессий, включая повивальных бабок, не мог претендовать на принадлежность к высшему классу, не мог быть принят в светской гостиной. Любопытно, например, как писала еще в 50-е годы XIX века о разнице в общественном положении врача-акушера и повивальной бабки дочь сенатора и жена профессора М. Н. Вернадская: «Кто из нас решится попасть в гости к повивальной бабке? Кто пригласит к себе в приемный день повивальную бабку? Ее призывают тогда, когда нужна ее помощь, ей платят деньги, но уже больше с ней не имеют никакого дела. За что же такое презрение к ней? <…> Занятие – само по себе в высшей степени почтенное и уважительное: плохого акушера везде принимают, как порядочного человека, а – повивальной бабке, даже очень хорошей, закрыты все гостиные»455. Подобное положение не сравнить с положением профессора университета, академика, даже преподавателя гимназии.
Чтобы составить себе более точное представление о статусе тех, кого государство официально признавало учеными в Российской империи, следует опять-таки обратиться к «Своду уставов о службе гражданской». В соответствии со статьей 5, пунктом 6 главы 1 первого раздела настоящего документа право вступать в гражданскую службу имели: «Сыновья ученых и художников, не имеющих классных чинов, независимо от их происхождения и звания их отцов»456, наравне с сыновьями офицеров, дворян и чиновников. Здесь же во избежание недоразумений давалось определение, кого именно государство признавало «учеными»: «Высочайше утвержденным 16 апреля 1862 года мнением Государственного Совета было разъяснено: под названием ученых, сыновьям которых принадлежит право вступать в гражданскую службу, хотя бы отцы их и не имели классных чинов, разумеются: 1) получившие от одного из русских университетов ученые степени Доктора, Магистра или Кандидата и звание Действительного Студента, по разным факультетам, а также имеющие степени: Доктора Медицины, Лекаря, Магистра фармации, Магистра ветеринарных наук, Провизора и Ветеринара; 2) окончившие курс в бывшем Педагогическом Институте с званием Старших или Младших учителей гимназий, или получившие такое звание по особому испытанию; 3) те лица, которые приобрели вообще известность своими произведениями и признаны достойными звания ученых, по засвидетельствованию, когда нужно, университетов, академий и других ученых обществ»457. Таким образом, в строгой государственной иерархии Российской империи ученые стояли наравне с чиновниками и офицерами. Для того чтобы точнее определить занимаемое ими положение в глазах общества, приведем небольшой отрывок из речи, произнесенной преосвященным Амвросием, епископом Дмитровским, на торжественном обеде в честь юбилея научной деятельности профессора Московского университета Г. Е. Щуровского 27 августа 1878 года: «…Служители науки лучше всех знают, и не без причины гордятся тем, что из ее области, из ее недр, исходят в наше время все разнообразные направления в воззрениях и убеждениях как частных, так и правительственных лиц, и даже в самых учреждениях, законах, преобразованиях и во всех родах деятельности, обнимающих во всей широте жизнь просвещенной части человечества. Велика в этом отношении честь науке и ее служителям, но велика и лежащая на них ответственность. Они ответственны за благоденствие масс, за счастие семейств, за благотворность учреждений, за честное исполнение законов, за спокойствие Царей и правителей»458.
Таким образом, получи женщины право учиться в университетах, сдавать государственные экзамены и получать государственные дипломы, они приобрели бы не только право на весьма привилегированное и почетное положение в обществе. В каком-то смысле они получили бы моральное право беспокоиться о жизни всего общества и моральную ответственность за судьбы страны. Как это могло быть совмещено с их обязанностью всю жизнь состоять в повиновении не закону, не государству, а другому человеку, отличавшемуся от них всего лишь немного другим анатомическим строением половых органов? Положение существа слабого, зависимого, несамостоятельного, каким после целого века пропаганды привыкли представлять себе женщину в том числе и представители власти, казалось несовместимым ни с подобными правами, ни тем более с подобной ответственностью. И даже пожелай правительство принять подобное решение, оно столкнулось бы с необходимостью изменения всего свода гражданских законов, регулировавших семейные, в том числе имущественные, отношения, поскольку понадобилось бы уравнять юридическое положение женщин с положением мужчин до того, как допускать их на правах самостоятельных членов в высшие круги общества и государства. Подобная перемена стала бы сродни реформе 1861 года и вызвала бы такое же, если не большее сопротивление во всех слоях общества. Так что до тех пор, пока стремление женщин к обучению в университетах и получению дипломов можно было представлять блажью нескольких развращенных и не получивших должного воспитания дворянских дочек, дело вполне можно было оставить без движения, введя строгий запрет и сохраняя таким образом существующий статус-кво. Да и практической необходимости в этом, по мнению руководителей государства, не было.
Однако экономическая ситуация в стране менялась стремительно. И если в 60-х – начале 70-х годов многих девушек в университеты толкало желание «стать полезными», трудиться на благо народа, то в 80-е и тем более в 90-е годы искать работу их все чаще и чаще заставляла нужда. И, разумеется, девушки, происходившие из высших сословий, не могли и не хотели искать себе работу прислуги, судомоек, портних и прочих рабочих профессий. Вполне естественно, что, следуя примеру своих братьев, они хотели получить профессии учителей, врачей, юристов и ученых. А вместе с профессиями и оплачиваемую работу. Как вспоминала Н. В. Стасова, одна из основоположниц высшего женского образования в России, «общественный строй переменился. После освобождения крестьян дворянские семьи обеднели, надо было искать труда, родители не были в состоянии ни воспитывать дома детей, ни выписывать из-за границы гувернанток, платя им тысячи. Надо было поневоле отдавать девочек в общественные гимназии. Но дети чувствовали, по выходе оттуда, свое малое знание, а вместе росло сильное желание самостоятельности и желание зарабатывать, да к тому толкала тоже и сама необходимость»459.
Наконец, общественный напор стал так силен, что ближе к середине 70-х годов XIX века правительство было вынуждено пойти на уступки и разрешить открытие так называемых Высших женских курсов, одновременно затрудняя всячески их создание и обставив это дело множеством препон и запретов, как, например, запретом помещать объявления в прессе о сборе денег для курсов; разрешением открывать их только в университетских городах; требованием от поступавших на курсы девушек, помимо гимназических аттестатов и справок о благонадежности, письменного разрешения родителей или мужей, справки о благосостоянии и пр. и пр. Разумеется, на протяжении достаточно длительного периода времени программа обучения на курсах также не соответствовала университетской. И, наконец, самое главное: курсы не выдавали окончившим их слушательницам государственного диплома и, соответственно, не давали никаких прав. Одним словом, давая разрешение на открытие курсов, правительство только сделало вид, что готово пойти на компромисс, при этом использовав против добивавшихся перемен женщин их собственную аргументацию. Дело в том, что с самого начала движения за доступ женщин к высшему образованию инициативная группа выбрала линию аргументации, основываясь на официальной идеологии: с одной стороны, надеясь победить существующую систему с помощью ее же собственной логики, а с другой – подчеркивая, что они не требуют глобальных перемен и готовы играть по старым правилам. Обосновывая свои просьбы допустить девушек в университеты, они писали о том, что необходимо давать основательное образование будущим матерям, поскольку именно матери воспитывают граждан империи, а делать это в домашних условиях становится все труднее. Таким образом, они не упоминали о желании женщин (а часто и настоятельной необходимости) иметь достойную профессию и стабильный заработок, о том, что государство может нуждаться в их услугах, и тем более о том, что каждый человек, наделенный от рождения свободой воли, имеет право учиться чему пожелает и использовать свои познания так, как сочтет нужным. Однако, подчеркивая свою принадлежность традиционной системе ценностей, организаторы Высших женских курсов сами вырыли себе яму. Правительство сочло убедительным их довод о том, что будущие матери должны получать более серьезное образование, чем это возможно в средних учебных заведениях. Соответственно, открытие Высших женских курсов было разрешено (хоть и с оговорками). Но ведь будущим матерям не нужны дипломы. Поэтому выпускницы курсов этих дипломов получать не будут.
453
Там же. Л. 3.
454
Журнал Московского Опекунского совета. 15 февраля 1871 г. // ЦГА Москвы. Ф. 127. Оп. 3. Д. 136. Л. 1 об., 2, 2 об., 3.
455
Вернадская М. Н. Женский труд // Вернадская М. Н. Собрание сочинений покойной Марии Николаевны Вернадской, урожденной Шигаевой. СПб., 1862. С. 109.
456
Свод уставов о службе гражданской // Устав о службе по определению от правительства. Т. 3. СПб., 1896. С. 10.
457
Там же. С. 10–11.
458
Юбилей Григория Ефимовича Щуровского (27 августа 1878 г.) // Известия Императорского общества любителей естествознания, антропологии и этнографии. Т. 33. Вып. 1. М., 1880. С. 46.
459
Цит. по: Стасов В. Надежда Васильевна Стасова. Воспоминания и очерки. СПб., 1899. С. 158.