Боец десантной бригады

«Товарищи солдаты! – лежа с закрытыми глазами, вспоминаю я, как читает лекции выхоленный в новеньком, отлично подогнанном обмундировании молодой подполковник из политотдела округа. – Здесь, в Афганистане, вы в первую очередь защищаете южные рубежи нашей Родины!»

Дело было весной. Согнали нас на лекцию, а мы только из очередной операции пришли, толком еще не отдохнули. На хрен нам эта лекция нужна, но слушаем. Голос у подполковника громкий, а уши не заткнешь. От скуки смотрю по сторонам. Вижу, знакомый боец из комендантского взвода бегает мимо нас: туда – на склад, сюда – в штаб бригады. Туда-сюда. В руках у него вместительный общевойсковой вещмешок; со склада несется – мешок пухлый, из штаба бежит – мешок обвисший. Солдат я опытный и всегда готов к бою: «А где бы чего пожрать урвать?» Делаю вид, что покидаю лекцию по великой и неотложной нужде. Недовольно смотрит на меня политработник, я ручкой животик потираю и гримасу строю жалостливую, извиняющуюся, типа того: «Рад бы вас и дальше слушать, товарищ комиссар, да вот ведь какая незадача, животик заболел, в сортир надо». Вышел, притаился за палатками и комендантскую обслугу ловлю. Бежит со склада, милый, с полным мешком.

– Стой! – я хватаю парня за руки.

Останавливается и, придерживая за лямки вещмешок, растерянно смотрит на меня. Невысокий обгоревший под весенним солнцем солдат.

– Да ты чего? Сдурел?!

Для нас, бойцов строевых рот, комендантский взвод – это второй сорт, «чмо», одним словом, и отношение к нему полупрезрительное.

– Делись! – злобно и уверенно рявкаю я и киваю на мешок.

Знает «герой» из комендантского взвода: не поделится, то, когда заступит наша рота в караул по охране штаба, так в эту же ночь его подловят и так по шее дадут – мало не покажется. А виновных-то и не найдут. Помнит «герой» и такой случай. Ловили мы один раз писарька штабного, заподлянку он одному парню устроил. А писарь, как только наша рота в караул заступает, так ночью носа из своей палатки не высовывает. А мы ночью закидываем в окошко палатки дымовую шашку. Дым валит, и писарь, разевая рот, из палатки в одних трусах вываливается, а тут его уже ждут. Всего-то минута делов, и была рожа у писаря холено-розовая, а стала красно-синяя. А еще через пару деньков его к нам в роту переводят служить. Наша вторая, она как штрафная была: всех залетчиков из бригады в нее спихивали, а наш ротный всех в чувство приводил, каждого залетчика по-военному обучал любить Родину и службу. Медленно, спотыкаясь, идет к нам писарь, а сам голову понурил и по ходу движения тяжко так вздыхает. Не дрейфь, солдат! У нас зря еще никого не били. Ты ж теперь из наших будешь, ты таперича боец первого взвода второй роты. Милости просим в горы, под пули, там посмотрим, чего ты стóишь, а уж потом и решим… И что бы вы думали? Нормальный парень оказался, в горах не ныл, в бою не трусил, товарищей не закладывал. И польза всей роте от него большая была. Он же все ходы-выходы в штабе бригады знал, и дружки у него там остались. Как к нам внеплановая проверка из штаба идет, так и офицеры, и солдаты о ней уж заранее знают. Прозвище этому экс-писарю соответствующее дали: «Разведчик». А что, вполне подходит: он как наш резидент при штабе бригады был и агентуру там свою имел. Одно слово: «Разведчик».

– Делись! – повторяю я комендантскому воину и тяну на себя лямки мешка.

– Это из личных запасов комбрига, – сопротивляется «герой» – комендач.

Хоть и боится он, но твердо защищает личную собственность командира бригады подполковника Карнаухова, проявляя при этом личное мужество и героизм.

– Ты понимаешь, – сбивчиво начинает объяснять он, крепко сжимая лямки мешка, – эти мудилы из округа, как прибыли, так уже второй день жрут и пьют как свиньи, все наличную водку выпили; вот комбриг и приказал НЗ санчасти раскупорить, у них там литр медицинского спирта на крайний случай остался. А эти суки еще барахла требуют им достать, разведроту уже на операцию отправили…

– Ну раз такое дело, – отступаю я, – то лети.

Возвращаюсь на лекцию и слышу, как продолжает работать языком политработник:

– Выше держите знамя советского интернационализма, как зеницу ока храните честь воина-десантника! Помните: по вас будут судить обо всем нашем народе…

От отвращения закрываю глаза. Хоть не видеть эту мразь. Сука! А если кто из ребят разведроты, добывая тебе барахло, погибнет, тогда как? А скольких афганцев они убьют?

…Слышу негромкий голос лейтенанта Петровского: «Подъем, ребята». Я открываю глаза. Хватит воспоминаниям предаваться, все уже собираются.

Подъем, третий взвод; вперед, вторая рота, пора выдвигаться. Слушай команду, первый батальон: «Идите защищать в чужой стране южные рубежи нашей Родины». При этом приказано нам: «Выше держать знамя советского интернационализма; как зеницу ока хранить честь воина-десантника».

Вот только не надо судить по нас обо всем нашем народе.

– Смотри! – легко толкает меня плечом стоящий рядом Муха и заливается булькающим смехом: – А наши-то минометчики…

Оборачиваюсь и легонько пожимаю плечами: эка невидаль, самое обычное дело. Наши минометчики пленных духов в Советскую Армию призвали. Из нашей роты из четырех минометных расчетов только один с нами в операции участвовал. Видать, на допросе духи до жопы раскололись, вот их в «сады для праведных» и не отправили. И послали их не к «чудным девам, жемчугу подобным», а к усталой грязной солдатне, таскать по горам минометы. Да, товарищи духи, таскаться с минометом по горам – это вам не в райских садах с полногрудыми девами вступать в интимные отношения. Вот теперь и запомните, что такое миномет. А еще и лотки с минами, которые вам тащить придется. А коварные и довольные «гяуры» – минометчики налегке рядом с вами пойдут. Только прицел миномета вам тащить не доверят – его командир расчета сам понесет, невелика тяжесть.

– Мы, значит, их взяли, – показывает пальцем в сторону пленных подошедший к нам Леха, от возмущения и обиды весь красный. – А как их использовать, так другим?!

– Да пошли они все на… – кричу я и тоже чувствую, как закипаю от обиды и несправедливости. – Скидывай РД, ребята!

Разом скинули РД – а там, кроме боеприпасов и всякой прочей военной дребедени и амуниции, у каждого по две мины к ротному миномету. Чтобы минометный расчет разгрузить, каждому бойцу из роты еще перед началом операции по две мины всучили. Такая мина тоже, между прочим, не легкая штука, а в горах каждый лишний грамм тонной давит.

Перед началом марша идем отдавать мины минометчикам, те такое добро ни в какую брать не хотят. Сначала переругиваемся:

– Возьми свою херню! – требую я и протягиваю мину.

– Да на хрена она мне нужна? – искренне недоумевая, отказывается и.о. командира четвертого минометного взвода, чернявый плотный старший сержант Жук и заводит руки за спину.

– Возьми, сука, – наседаю я, – а то хуже будет!

– Ой! Испугал! – презрительно отвечает здоровенный Жук и ехидно улыбается.

– Ну ты и гад, – изумляюсь я его наглости.

– Да я тебя… – рычит Жук и, наступая на меня, сжимает кулаки.

Дело до драки не доходит. Услышав перебранку, командир роты с ленцой подходит к нам, ковыряя пальцем в зубах. Сожрал уже принесенную нами курятину, довольно отмечаю я. Капитан Акосов, невозмутимо продолжая ковыряться в зубах, слушает обе стороны. Он русский человек, а вот решение выносит чисто еврейское; ну, прямо соломоново решение! Сплюнув застрявшее в зубах мясо, он закуривает и преспокойненько заявляет:

– Сами разбирайтесь. – Выпускает из легких сигаретный дымок и, широко улыбаясь, уточняет: – Или мины у третьего взвода остаются – тогда и пленные им под охрану переходят; или минометчики свои боеприпасы забирают, а им в помощь мы афганских добровольцев передаем.

Стоя чуть поодаль и примеряя походные ремни минометного ствола, лафета и плиты, посматривают на нас бывшие душманы, а теперь разом перевоспитанные и призванные в Советскую Армию «добровольцы». Что они там про нас думают?