Страница 7 из 11
Аналогом отвлекающего маневра в разговорной речи является локальная или общая подмена темы в разговоре, осуществляемая с целью переключить внимание собеседника на иной объект. Из записи от 07.06.1967 года А. Твардовского в рабочей тетради: «Вчера у Шауры <имеется в виду В.Ф. Шауро – зав. отделом культуры ЦК КПСС> с 3 до 6.30 записывать нечего, говорил по существу я, а когда он, то это было явным приемом отвлечения от темы: // “Когда я был секретарем минского обкома…” – и про что-то, не имеющее касательства к делу».
Примером реализованного в общегосударственном масштабе в эпоху социализма в СССР отвлекающего маневра могут служить действия пропаганды, направленные на милитаризацию общественного сознания. Отмечая этот факт, аналитики по-разному оценивают его причины. Думается, что в равной степени правы А.Д. Сахаров и Г.А. Арбатов: и закрепленность темы в общественном сознании, которая позволяет не тратить времени и усилий на закрепление какой-либо другой темы, и отсутствие иных тем, на примере которых столь же наглядно можно было бы показать достижения социализма, и власть ВПК, – все это способствовало тому, что тема Великой Отечественной войны использовалась в качестве отвлекающего маневра, продуцировавшего дальнейшую милитаризацию общественного сознания.
Отвлекающий маневр применяется и с более локальными целеустановками. То, что он является эффективным средством манипуляции общественным сознанием, хорошо известно и самим журналистам, но факт использования этого приема они признают только за своими противниками, что само по себе является отвлекающим маневром, так как в данном случае журналист переключает регистр восприятия у приемника с самого факта на его интерпретацию.
Отвлекающий маневр, как и другие приемы дезинформации, может осуществляться не только при помощи СМИ, но и посредством распространения слухов. В.Н. Войнович в романе «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина» пишет: «Оба они знали, <…> что слухи бывают гораздо правдивее официальных известий (за исключением тех слухов, которые неофициально официальными учреждениями распускаются), и, переглядываясь, пришли к общему выводу, что церемония похорон придумана для того, чтобы отвлечь внимание населения от положения на фронте и нехватки продуктов питания». Слухи – эффективное средство распространения дезинформации. Например, распространившийся перед 70-летием города Комсомольска-на-Амуре слух «к 70-й годовщине – 70 трупов», который был пущен неизвестно кем, но объективно способствовал тому, что количество гуляющей после 12-ти публики, а следовательно, и потенциальная возможность беспорядков, сократились.
В повседневной коммуникации в качестве отвлекающего маневра может быть использовано не только любое переключение темы, но любой жест и любое действие.
Подобные способы получают стереотипную фиксацию: «смотри, вон птичка полетела», «ой, у меня что-то голова закружилась», неожиданные слёзы, прикосновения. Собеседнику необходимо соизмерять важность темы, о которой шла речь, и той, на которую его стремятся переключить. И уже на базе этого представления делать выводы: необходим ли возврат к актуальной теме, а если да, то в какой форме, или можно её без ущерба для себя оставить.
Следует помнить, что использование в разговорной речи отвлекающего маневра – это показатель того, что собеседник не желает или не считает возможным развивать определённую тему в данной ситуации. Само знание об этом является существенной информацией, на базе которой можно строить собственное поведение с большей эффективностью. Для внимательного наблюдателя использование отвлекающего маневра многое сообщает о собеседнике.
1.2.4. Ложь
Ложь – это целенаправленное сообщение приёмнику такой информации, содержание которой фиксирует ситуации, не имеющие места быть в действительности. Из всех приёмов дезинформации на лжи более всего сосредоточено внимание аналитиков. Это связано с проявлением диктата языка. В частности, с тем, что для языковой картины мира противопоставление «ложь – правда» является одним из центральных и неизменно актуальных. Это постоянно проявляется во всех без исключения сферах жизни, разговорной речи, фольклоре, литературе и всех видах искусства.
Из посвященных лжи и правде в их различных пониманиях художественных текстов можно составлять библиотеки. Для примеров из различных культурных традиций можно привести «Сказку о Правде и Кривде», анонимную «Повесть о Горе и Злосчастии», пьесу Д. Килти «Милый лжец», песню В. Высоцкого «Баллада о Правде и Лжи», роман С. Фрая «Лжец» и т. д.
Неизменный интерес человечества к этим категориям, по степени популярности приравненным к таким парам, как жизнь и смерть, любовь и ненависть, – бесспорное свидетельство их актуальности. И в то же время показатель того, что сами понятия уже не существуют в своём чистом (природном) виде. Они обросли множеством различных интерпретаций, через призму которых мы их воспринимаем. Это существенно затрудняет верное понимание, осложняет его оценочными суждениями. Для того, чтобы непредвзято определить истинную природу лжи, нужно отвлечься от сопровождающего её шлейфа культурных интерпретаций. А это сделать невозможно.
Представительное количество самой разной по качеству литературы вовсе не говорит о том, что ложь в каком-либо из перечисленных аспектов описана исчерпывающе полно. Остаются неразрешенные вопросы. Основной из них: возможность эффективного распознания лжи. Ответ на него парадоксален. С одной стороны, ложь всегда и безусловно обнаруживается – тайное всегда становится явным. С другой же – выявление лжи, подчас, требует времени. Однозначно надежных и верных на сто процентов способов моментального выявления лжи до сих пор нет. Об этом следует помнить. И, соответственно, критически относиться к советам определять ложь по какому-либо одному признаку: опущенным глазам, прикрытому рукой рту и т. п. Только комплексная оценка поведения говорящего и анализ материала, сопряженные со знанием об авторе, позволяют сделать правильный вывод.
Точно так же, как есть люди с абсолютной грамотностью, есть люди со способностью чувствовать ложь. Эти качества могут быть врожденными и приобретенными. Человек в равной мере способен и научиться грамотно писать, и научиться безошибочно распознавать ложь. Но второе умение предполагает гораздо больший объем знаний и отсутствие однозначно сформулированных правил. Оценка информации как истинной или ложной всегда связана с общей оценкой (верным восприятием) характера конкретного коммуникативного взаимодействия, с детальным знанием теории коммуникации.
Ложь никогда не висит в воздухе, не выступает сама по себе, обособленно и самостоятельно, в отрыве от всего остального. Она всегда находится в жестком взаимодействии с окружающими её узкими и широкими контекстами. Эти взаимодействия специфичны, они не такие, как в случаях, когда в те же самые контексты включена правда. Умение видеть специфичные для лжи (производимые ею) деформации контекстных взаимодействий и есть умение распознавать ложь. Верно она может быть определена не по тем признакам, которые сама в себе содержит, а по тому, как контактирует с окружающим сегментом мира.
С вопросом о распознавании лжи тесно связана еще одна неразрешенная в данное время теоретическая проблема. Её можно сформулировать так: имеет ли ложь сама по себе (сама в себе) набор отличительных признаков, однозначно и без вариантов противопоставляющих её правде. Иными словами: можно ли обнаружить (выявить) такие критерии, применив которые, после рассмотрения любых взятых изолированно высказываний (фрагментов текстов), можно однозначно сказать: здесь – ложь, а здесь – правда. Исследователи на этот вопрос отвечают по-разному, но на практике таких бесспорных критериев пока никто не предложил.
Если такие критерии в реальности всё же существуют, то они, вероятнее всего, не проявляются в речевых единицах непосредственно (эксплицитно). Они могут быть связаны с законами семантической сочетаемости и глубинным синтаксисом. То есть со структурами, которые рядовыми носителями языка не воспринимаются, не отслеживаются и не идентифицируются.