Страница 10 из 13
мирская аскеза протестантизма со всей решительностью отвергала непосредственное наслаждение богатством и стремилась сократить потребление, особенно когда оно превращалось в излишества. …Аскеза требовала от богатых людей не умерщвления плоти, а такого употребления богатства, которое служило бы необходимым и практически полезным целям. Понятие «comfort» характерным образом охватывает круг этих этически дозволенных способов пользования своим имуществом, и, разумеется, не случайно связанный с этим понятием строй жизни прежде всего и наиболее отчетливо обнаруживается у самых последовательных сторонников этого мировоззрения, у квакеров. Мишурному блеску рыцарского великолепия с его весьма шаткой экономической основой и предпочтением сомнительной элегантности трезвой и простой жизни они противопоставляли в качестве идеала уют буржуазного «home» с его безупречной чистотой и солидностью[108].
Буржуазный home – английский буржуазный дом – как воплощение комфорта. В ходе XVIII столетия, пишет Шарль Моразе в «Буржуа-завоевателях», «Англия ввела в моду новый вид счастья – счастье сидеть дома: англичане называют это „комфортом“, и так это стал называть и весь остальной мир»[109]. Излишне говорить, что у Робинзона на острове нет «дома среднего класса», но когда он решает заняться изготовлением «тех необходимых вещей, которые я считал наиболее мне потребными, в особенности стула и стола, ибо без них я не мог бы наслаждаться теми немногими удобствами, которые были мне даны»[110], или когда позднее заявляет, что «мое жилище сделалось для меня комфортным сверх меры»[111], он тоже, со всей очевидностью, идентифицирует комфорт с домашним горизонтом: стул, стол, трубка, записная книжка… зонтик![112]
Комфорт. Слово происходит от латинского cum + forte, оно впервые появляется в английском в XIII веке для обозначения «усиления; поощрения, помощи» (OED), и его семантика остается более или менее без изменений на протяжении следующих четырех столетий: «физическая свежесть или поддержка», «облегчение», «помощь в нужде, в боли, в болезни <…> душевном несчастье или горе». Затем, в конце XVII века, происходит кардинальное изменение: комфорт перестает быть тем, что возвращает нас в «нормальное» состояние из неблагоприятных обстоятельств, и становится тем, что берет нормальность за исходную точку и стремится к благополучию как самоцели, независимо от любых несчастий: «вещь, которая производит или располагает к радости и довольствию (обычно множественное число, в отличие от нужд с одной стороны и роскоши – с другой)»[113].
Нужды с одной стороны и роскошь – с другой. Оказавшись между столь сильными понятиями, идея комфорта была обречена стать полем боя. «Жизненные удобства [Comforts] в равной мере настолько разнообразны и обширны, – сказано в замечательном „Комментарии L“ к „Басни о пчелах“, – что никто не может сказать, что люди понимают под ними, исключая тот случай, когда известно, какой образ жизни они ведут… но я склонен полагать, что, если они молятся о хлебе насущном, в эту мольбу епископ включает кое-какие вещи, о которых церковный сторож даже не помышляет»[114]. В устах епископа «удобства», скорее всего, окажутся завуалированной роскошью. Именно так понимает это выражение безымянный герой первых страниц «Путешествия Пилигрима», получивший имя «Христиана», отказавшись от них[115]. Но угрюмый Бенджамин Франклин, в свою очередь, сомневается: «Друзья и Соотечественники, – пишет он в «Альманахе бедного Ричарда» за 1756 год, – вы тратите по меньшей мере двести тысяч фунтов на европейские, восточноиндийские и западноиндийские товары: предположим, что половина этих трат будут составлять абсолютно необходимые вещи, вторая половина может быть названа излишествами или в лучшем случае удобствами [conveniences], без которых вы при этом могли бы прожить хотя бы год»[116]. Хотя бы год – период, на который можно разумно потребовать отказаться от удобств. Удобств? «Слова Приличия и Удобства» столь «темны», не унимается Мандевиль, что совершенно бесполезны. И OED подтверждает его правоту: «Convenience, удобство: качество существования <…> подходящее или хорошо приспособленное для выполнения какого-то действия», «материальное устройство или предметы, способствующие личному комфорту, облегчающие действие». Если у слова «комфорт» было уклончивое значение, то это слово еще хуже[117].
Войны слов всегда сбивают с толку. Поэтому давайте перечитаем отрывок из «Робинзона Крузо»: «Я занялся изготовлением тех необходимых вещей, которые я считал наиболее мне потребными, в особенности стула и стола, ибо без них я не мог бы наслаждаться теми немногими удобствами, которые были мне даны, без стола я не мог ни читать, ни писать, ни делать некоторые вещи с таким удовольствием»[118]. От «необходимого» к «удобствам» и «удовольствию», от «потребного» к «наслаждению» за сорок восемь слов: модуляция столь стремительная, что, кажется, подтверждает сарказм Мандевиля или уклончивое определение OED: «нужды с одной стороны и роскошь – с другой». Но если мы взглянем на реальные удобства Робинзона, это понятие перестанет казаться равноудаленным от того и другого: писать, есть и «делать некоторые вещи» за столом – это все вещи, тяготеющие к необходимости безо всякого отношения к роскоши. Роскошь – это всегда нечто из ряда вон выходящее; комфорт – никогда, отсюда глубокое общее ощущение связанных с ним удовольствий, столь отличных от извращенного наслаждения роскошью, которая «чрезмерно украшена, нелепа, неудобна и стесняет движения», как зло писал Веблен в «Теории праздного класса»[119]. Не столь едкий, но столь же резкий Бродель разоблачал роскошь ancien régime [старого режима] как «тем более фальшивую», что она «не всегда сопровождалась тем, что мы назвали бы „истинным“ комфортом. Отопление было скверным, вентиляция – смехотворной»[120].
Комфорт – это когда повседневные нужды делаются приятными. В этой новой перспективе возвращается один аспект первоначального значения слова. «Облегчение», «помощь», «поддержка» в «нужде, боли, болезни», которые некогда обозначало это слово. Спустя столетия снова возникла потребность в облегчении: на этот раз в облегчении не боли, но труда. Поразительно, сколько современных удобств предназначено для удовлетворения потребности, самым непосредственным образом связанной с трудом, – отдыха. (Первое удобство, которого возжелал Робинзон, вот бедняга, – это стул)[121].
Именно эта близость к труду делает комфорт «позволительным» с точки зрения протестантской этики; благоустройство, да, но такое, которое не отвлекает вас от вашего призвания, потому что для этого оно слишком аскетичное и скромное. Чересчур скромное, возражают современные историки капитализма, слишком аскетичное, чтобы сыграть существенную роль в стремительных переменах современной истории. Комфорт указывает на те желания, «которые могут быть удовлетворены», пишет Ян де Фрис, и в силу этого имеют внутренние ограничения; чтобы объяснить незавершенность «потребительской революции» и последующего экономического подъема, мы должны обратиться к «мимолетным „грезам желания“»[122] или «причудливому духу моды»[123], которые были впервые отмечены экономистами-современниками Дефо. Восемнадцатое столетие, заключает Нил Маккендрик в формулировке, не оставляющей концептуального пространства для комфорта, – это век, когда над «диктатом нужды» раз и навсегда восторжествовал «диктат моды»[124].
108
Weber, Protestant Ethic, pp. 170–171; Вебер, «Протестантская этика и дух капитализма», с. 121.
109
Charles Morazé, Les bourgeois conquerants, Paris 1957, p. 13. В Викторианскую эпоху ассоциация дома с комфортом стала столь очевидной, что Питер Гэй сообщает о случае «английского заказчика», который совершенно серьезно попросил своего архитектора, чтобы «не было совсем никакого стиля, кроме комфортного» (Peter Gay, Pleasure Wars, p. 222). Здесь вспоминается мистер Уилкокс из «Ховардс Энд», показывающий свой дом Маргарет Шлегель: «Не выношу людей, которые пренебрежительно отзываются об удобствах… разумных удобствах, конечно». E. M. Forster, Howards End, New York 1998, pp. 117–118.
110
Defoe, Robinson Crusoe, p. 85.
111
Ibid., p. 222.
112
Ibid., p. 145.
113
Как часто бывает с семантическими изменениями, старое и новое значение сосуществуют в течение некоторого времени, даже внутри одного текста: у Дефо, например, существительное и глагол по-прежнему передают старое значение слова (как, например, когда потерпевший кораблекрушение Робинзон рассказывает, как он «добрался до суши, где, к моему великому удобству, я вскарабкался по скалам» (p. 65), тогда как прилагательное и наречие тяготеют к новому значению, когда, например, Робинзон заявляет, что «мое жилище стало для меня комфортабельным сверх меры» (p. 222), или когда он умиротворенно говорит «так я жил в полном комфорте» после того, как сделал себе зонтик (p. 145).
114
Bernard Mandeville, The Fable of the Bees, London 1980 (1714), pp. 136–137; Бернард Мандевиль, Басня о пчелах. М.: Мысль, 1974, с. 118.
115
«„Как! – воскликнул Упрямый, – бросить друзей, дом спокойную жизнь!“ „Да, – сказал Христиан (так назывался человек моего сновидения), – потому что все, что ты бросаешь, не может сравниться с малейшей частицей того, что я добиваюсь“» (John Bunyan, The Pilgrim’s Progress, New York/ London 2009 (1678), p. 13; Джон Буньян, Путешествие Пилигрима. Нью-Джерси: Издание И. Я. Бокмельдера, 1921 (репринт с издания 1890), с. 36).
116
Benjamin Franklin, Autobiography, Poor Richard, and Later Writings, New York 1987, p. 545.
117
В действительности существует четкое различие между идеей комфорта (comfort) и идеей удобства (convenience): комфорт включает в себя некоторое удовольствие, а удобство – нет.
118
Defoe, Robinson Crusoe, p. 85 (курсив мой. – Ф. М.).
119
Thorstein Veblen, Theory of the Leisure Class, Harmondsworth 1979 (1899), pp. 182–183; Торстейн Веблен, Теория праздного класса. М.: Прогресс, 1984, с. 196.
120
Fernand Braudel, Capitalism and Material Life 1400–1800, New York 1973 (1967), p. 235; Фернан Бродель, Материальная цивилизация, экономика и капитализм, XV–XVIII вв. Т. 1: Структуры повседневности. Возможное и невозможное. М.: Весь мир, 2007, с. 278.
121
«Комфорт или удобства, – напишет кардинал Ньюмен, – это такие вещи, как удобный стул или хороший очаг, которые вносят свою лепту в борьбу с холодом и усталостью, хотя природа и без них обеспечила средства и для отдыха, и для животного обогрева» (John Henry Newman, The Idea of a University, London 1907 (1852), p. 209).
122
Jan de Vries, The Industrious Revolution, pp. 21, 23. Де Фрис использует здесь совершенно неисторическое противопоставление комфорта и удовольствия у Тибора Щитовского. См.: Tibor Scitovsky, The Joyless Economy, Oxford 1976.
123
Joyce Oldham Appleby, Economic Thought and Ideology in Seventeenth-Century England, Los Angeles 2004 (1978), pp. 186, 191.
124
Neil McKendrick, ‘Introduction’ to Neil McKendrick, John Brewer and J. H. Plumb, The Birth of a Consumer Society: The Commercialization of Eighteenth-Century England, Bloomington, IN, 1982, p. 1.