Страница 54 из 56
— На жизнь не хватит, — вздохнула Гермиона.
— На жизнь — нет, — согласился Снейп. Его дыхание шевелило её волосы. — Зато хватит на то, чтобы нам протянуть до тех пор, пока ты не передумаешь.
***
В маггловском мире годы летели. Гермиона помнила, как невыносимо медленно тянулась каждая минута, когда она училась в школе — в Сент-Энтони ли, в Хогвартсе ли. Даже дольше, наверное, если учитывать две параллельные жизни: в два раза больше событий произошло за короткие восемнадцать лет. И всё же время текло слишком быстро. Слишком скоро родители вышли на пенсию, продали свой лондонский дом, чтобы прогулять последние свои ясные годы на пляжах Дорсета. Косолапка, которая должна была быть бессмертной, дожила до двадцати двух лет, всё округляясь и округляясь, пока буквально не обожралась до смерти. Не успевали закончиться одни выборы, как начинались кампании следующих, и буклет за буклетом водопадом падали в щель почтового ящика на деревянный пол. Как будто в тупике Прядильщика кто-нибудь когда-нибудь стал бы голосовать за кого-либо кроме лейбористов.
Время от времени Гермиона снимала шнурок, в панике спрашивая себя, не камень ли заставляет время проноситься так неудержимо, чтобы поскорее приблизить её к смерти. И чёрный камень неделями лежал в деревянной шкатулке на прикроватной тумбочке, пока Гермиона торопливо, опасаясь налёта грабителей (будто их маленький загнивающий домишко вообще мог показаться медвежатникам лакомым кусочком), снова не надевала шнурок на шею, извиняясь перед камнем за то, что забросила его.
Снейп сделал попытку однажды, в самом начале, поносить камень в кармане, как часы, но, содрогнувшись, сунул его обратно Гермионе: «Он мне не нравится. Это напоминание, что там для меня ничего нет».
И всегда подразумевал, но никогда не говорил вслух: «А здесь со мной ты».
Больше Снейп к камню не притрагивался.
***
Конечно, оставаться было эгоистично. Конечно, жестоко было медлить и продолжать жить в этом неправильном, кривом мире, в котором как ни в чем не бывало жили люди, придавая своему существованию смысл и не зная, что на самом деле существовать они не должны вовсе. И Гермионе предстояло однажды загасить все эти жизни на самом пике, в самом расцвете.
Они часто перешучивались по этому поводу, однако Снейп знал, что Гермионе очень страшно.
— А вдруг я ошибаюсь? — говорила она, сдерживая слёзы.
— Когда наступит нужный момент, ты это поймёшь — отвечал он.
Когда? Она задавала себе этот вопрос каждый день рождения, каждый праздник, при каждой новой потере. Когда наступит нужный момент?
Сложнее всего было в болезни — особенно когда болезнь подкрадывалась, неистовствовала, не желала отступать, когда болезнь грызла кости, лёгкие, сердце, глаза. Когда это была болезнь, от которой было больно дышать и труднее жить. Особенно, когда такая болезнь настигала Снейпа.
— Дай мне умереть, — не раз говорил он театрально, трясясь в постели, пропитывая потом простыни.
— Не будь идиотом, — всегда отвечала она.
Почти всегда. Не сейчас.
Это должно было когда-нибудь случиться — время шло, а Северус был намного старше её. Гермиона пыталась не обращать внимания, пыталась отмахиваться от реальности: ей было всего лишь за сорок, когда у него начали скрипеть кости, хрипеть лёгкие, когда старый дом наконец дотянулся до Снейпа, чтобы забрать ещё одну жизнь.
«Переехать нам, что ли», — не раз говорила Гермиона. Вот только и Гермиона, и Северус понимали, что это просто слова. Дом был теперь частью их самих. Переездом, как и тем своим решением не отказываться от попытки завести детей, они бы окончательно признались самим себе, что всё-таки собираются остаться в этом мире.
Слишком поздно. Трепыхался опускающийся занавес. Они прожили славную жизнь. Долгую жизнь. Они любили друг друга, хотя обычно упорно отказывались произносить это вслух. И оба это знали — слова тут были не нужны. Любовь была во взглядах, в заботе и привязанности, в том, что они сумели так долго прожить под одной крышей, поддерживая друг друга словом и делом, и льнули друг к другу ночами.
Ничего удивительного, что в ту ночь, когда Снейп умирал, Гермиона чувствовала необъятную грусть и глубокое сожаление. А ещё облегчение — не нужно больше принимать решение. И благодарность за то, что она подождала, за то, что дала ему — и получила сама — возможность эту жизнь прожить.
Слабеющая рука Снейпа покоилась в её руке.
Больше с ними никого не было, и никто больше тут не был нужен. И всё же Гермиона узнала ту, что находилась с нею рядом. Они встречались прежде — и как часто Гермиона чувствовала в ней врага, а не друга?
— Ты будешь меня помнить? — спросила она Северуса Снейпа, когда приближалась ночь, когда его дыхание стало прерывистым, а пульс угас до тихой дроби. — После?
Тогда жила на его шее чуть напряглась. Линии двух жизней углубили борозды на его лице. Кулон качался между ними, чёрный камешек всасывал в себя весь свет.
Дыхание, вырывавшееся из пересохшего горла Снейпа, было слабым, тихим, как лёгкий шелест бумаги. Ей пришлось склонить голову ближе, чтобы расслышать, чтобы почувствовать выдохнутое слово единственным слышащим ухом:
— Всегда.
========== Вторая жизнь Гермионы Грейнджер ==========
Всё хорошее однажды кончается. Любая, даже самая славная жизнь, подходит к завершению. Гермиона смотрела, как Северус Снейп соскальзывает в распахнутые объятия Смерти во второй раз — на сей раз стариком, готовым приветствовать Смерть и примириться с жизнью, которая у него была, и с жизнью, которую ему предстояло оставить позади.
Когда-нибудь наступит черёд Гермионы. Когда-нибудь ей до чёртиков надоест одиночество, надоест доживать последние годы наедине с воспоминаниями: не будет уже ни Дина, ни Снейпа, ни даже Лили. Некому будет напоминать, некому помочь ей справиться с непрошеными мыслями.
Однажды Смерть нагонит Гермиону. Однажды Смерть появится в тупике Прядильщика и протянет к ней длинную костлявую руку.
Однажды Гермиона, пока она ещё не потеряла голос, поднесёт сморщенные свои пальцы ко рту, прижмёт кожаный шнурок к губам и зубами ощутит гул подвески.
«Я готова вернуться, — скажет она камню. Тишину кухни будет нарушать только тиканье любимых часов Снейпа, неустанно отсчитывающих время. — Я готова вернуться к жизни, от которой отказалась». И весь день Гермиона будет чувствовать, как дом вокруг неё словно мерцает, дрожит, готовясь раствориться в небытие. Сердце время от времени будет запинаться — так неохотно тарахтит двигатель дряхлого автомобиля, то и дело пуская обратные выхлопы.
Но Гермиона будет спокойна.
Она будет готова.
Она произнесет твёрдо, без колебаний: «Я готова умереть».
И знакомый ей мир скроется как за завесой, и Смерть быстро, бережно и так ласково понесёт Гермиону на другую сторону.
***
2 мая 1998 года
Школа чародейства и волшебства Хогвартс
После
Гермиона дышала. Сердце её билось. Тело было упругим, гибким, юным и гудело от тока электронов и нейтронов, и протонов, и всяких других частиц, о которых она ещё не знала и, возможно, не узнает никогда.
Уж точно не в этой жизни, где у неё в одной руке палочка, а в другой чёрный камень.
Не в Визжащей Хижине.
— Нет! — крикнула Гермиона.
Старшая Палочка раскалилась в её руке добела и упала на пол. Плащ соскользнул с головы и лужицей расплавленного серебра собрался на земле. Гермиона затолкала камень обратно в карман.
Она выругалась, и Рон обеспокоенно позвал её по имени.
— Подожди, погоди-ка, — бормотала Гермиона, подбирая выроненную палочку. Мозг, охваченный паникой, бурлил, отчаянно пытаясь очиститься от мыслей и воспоминаний и не дать себе захотеть, пожелать нечто, чего никогда не должно было произойти в этом мире…
— Обезоружь меня, — крикнула она Гарри. — Забери её у меня!
— Гермиона? — снова позвал Рон, но Гарри просто направил свою палочку на Гермиону и сказал: «Экспеллиармус».