Страница 13 из 16
Чтобы добиться идеальной джентльменской речи, писал Ричард Бретвейт в 1630 году, нужно постоянно знакомиться с лучшими ее образцами. Он составил список рекомендуемых авторов и их произведений, олицетворявшими собою хороший английский язык, в который входили в том числе «Жизнь Ричарда III» сэра Томаса Мора и «Аркадия» сэра Филипа Сиднея. Большинство писателей опирались на латинскую грамматику и стилистику. Практические и современные речевые модели нужно было искать в проповедях знаменитых священников, речах, произносимых в парламенте, и на судебных заседаниях в Звездной палате. Эти модели опять-таки имели прочные классические корни. Проще говоря, чем больше ваши речи похожи на перевод с латыни, тем лучше.
Плохие примеры для подражания тоже были вполне доступны; один из таких примеров – Уильям Шекспир. Да, он не из самых худших возможных примеров, но заимствовать слова из театральных постановок было совсем не комильфо. «Гамлета» цитировали мясники, а не джентльмены. Театр предлагал дешевые и доступные развлечения, и каким бы умным и прекрасным ни был театральный язык, он все равно был запятнан популярностью. Да и вообще, кто такой этот выскочка из провинциального Стратфорда? Толком не образованный сын ремесленника, который выдавал свое происхождение, вставляя в произведения словечки из уорикширского диалекта! Нет, за хорошей английской стилистикой точно обращаться надо не к нему.
Невоспитанный щеголь Клемента Эллиса, о котором тот писал в 1660 году, вдохновлялся «Дон Кихотом или какими-нибудь другими модными романами», использовал множество «недавно выдуманных» слов – вот и еще одна черная метка Шекспиру, ибо тот был самым неутомимым изобретателем новых слов, – и интересовался любой «похабной дрянью», которая появлялась в продаже. Если вы знали наизусть, допустим, шекспировского «Короля Лира», это означало, что вы провели не один вечер в театре, праздно наслаждаясь жизнью в компании простолюдинов по соседству с борделями и кровавыми представлениями по травле медведей.
Еще один способ испортить речь – постоянно произносить имя божие. «Клянусь кровью божией, что это хорошее пиво» – примерно такие фразы казались безвкусными и джентльменам, и особенно набожным. Вот мы снова и вернулись к Фальстафу с его выкриками «’s blood» («by God’s blood» – «клянусь кровью божией»), «zounds» («by God’s wounds» – «клянусь ранами божьими») и «God-a-mercy» («God have mercy upon my soul» – «Господи, помилуй мою душу»). Когда комментаторы того периода жалуются на сквернословие, они имеют в виду именно это. Для наших современных ушей слово «сквернословие» означает пересыпание речи грубыми словами, в основном обозначающими что-то связанное с сексом. Ругательства вроде «какашки у тебя в зубах», с которой мы начали главу, – самые близкие эквиваленты нашему современному «иди на хрен», а недостатка в нецензурных и оскорбительных словах сексуального характера, как мы уже убедились, не было. Но в эпоху Возрождения под словом «swearing» (сейчас – «ругаться, сквернословить») понималось выражение «swear by…» («клясться кем-то или чем-то, божиться»). Еще это называлось «поминанием имени божьего всуе». Ругательства есть ругательства, но вот божба – это совершенно отдельное злодеяние, для которого не нужны даже грубые слова как таковые. Некоторые виды божбы дожили и до нашего времени – например, знакомые всем «oh, for God’s sake» и «oh my God»[4]. «By all that is holy» («Ради всего святого») сейчас слышно гораздо реже, хотя полностью из употребления фраза не вышла, а любому ирландцу или потомку ирландцев знакомо междометие «b’Jesus». «O, for the love of God» хорошо выражает раздражение, а «bloody hell» – изумление. Сейчас эти фразы настолько прочно вошли в светский обиход, что многие из нас, пользуясь ими, даже не задумываются об их религиозном происхождении.
Упоминая бога или адские проклятия, вы определенно могли расстроить немало народу
Громкую и нахальную божбу многие порицали, но при этом она оставалась весьма популярной среди мужчин – и, судя по всему, была практически чисто мужской привычкой. Многие популярные проповедники, чьи речи издавались в печатном виде, пространно рассуждали о греховности этой привычки и широком ее распространении среди юношей. Они порицали развязных, воинственных персон, которых божба делала лишь смелее. Кроме того, в нескольких источниках начала XVII века сообщается и о нескольких невоспитанных женщинах, подражавших мужскому поведению. Собственно, божба была одним из отличительных признаков этой маленькой группки «модных шалуний» – вместе со смелыми прическами и курением трубок. Религиозным людям очень не нравились любые клятвы, призывавшие к божественному одобрению, потому что они считали, что использование священного имени Бога в таком контексте – неуважение, а то и богохульство. Многие из тех, кто позволял себе божбу, в первую очередь делали это, конечно, для того, чтобы увидеть шокированно-возмущенные лица – а шок и возмущение делали эти слова лишь еще более смелыми и интересными.
Еще один словесный проступок – проклятие. «И никогда больше с этого времени женщина не могла вырастить горох на своей земле, и никакие злаки больше там не росли». С того самого момента земля стала бесплодной; на ней не росло ничего, ибо ее прокляли. Не отравили, не засыпали солью, а прокляли словесно. Подобные истории могут показаться нам сказками, но в те времена к ним относились со всей возможной серьезностью. Маргариту Гаркетт застали за сбором гороха на огороде соседки и потребовали отдать все собранное. Она запротестовала, ссылаясь на «право подбирать» (традиционное разрешение подбирать, что упало на землю во время сбора урожая). Соседка посчитала, что Маргарита набрала гороха не только с земли, и сказала, что та может забрать все, что лежит в ее фартуке, а вот корзину должна оставить. Униженная Маргарита, не сдержавшись, «швырнула горох на землю и сказала: “Если ты устраиваешь такой шум из-за нескольких горошин, забери их все. На следующий год у меня будет много своего гороха, а у тебя – мало”. Она прокляла землю, потопталась по ней и пошла своей дорогой». Через несколько лет, когда отношения в деревне сильно ухудшились и все начали друг друга подозревать, ей припомнили эти слова. В 1585 году Маргариту Гаркетт отдали под суд, о котором сообщалось в памфлете под названием «Несколько случаев колдовства», и повесили как ведьму. Проклятия не всегда приводили к судам за колдовство – в источниках описывается много случаев проклятий, никак не связанных с такими судами, – но исключать такого опасного толкования этих слов тоже было нельзя.
Один из самых известных в то время авторов, писавших о колдовстве, Вильям Перкинс, чьи «Рассуждения о проклятом искусстве колдовства» были опубликованы в 1608 году, описал популярное мнение, что «ведьмы склонны практиковать свое преступное искусство путем проклятий и заговоров». Проклятиями кидались многие, но «если за проклятием следовала смерть или иное несчастье», то, по его мнению, это служило неопровержимым доказательством колдовства. В немалой части протоколов судов о колдовстве, дошедших до нас, упоминаются и проклятия.
Памфлет «Расследование отвратительных склонностей», написанный Эдвардом Уайтом в 1579 году, описывает четыре судебных дела в Эссексе, посвященных проклятиям. Елизавета Франсис из Хетфилда «прокляла жену Пула и навлекла на нее несчастья» после того, как госпожа Пул отказалась дать ей немного дрожжей. Эллейн Смит из Малдона, как говорится в памфлете, поругалась с приемным отцом и «в великой ярости сказала ему, что уж лучше бы он с нею никогда не ссорился, и так и вышло». Как говорили, после этого все, что он пытался съесть, тут же выходило обратно, и в конце концов он умер от голода. Долгий список жалоб на матушку Стаунтон включал в себя обвинение в том, что она ушла, «бормоча что-то про себя», после того как ей не дали дрожжей, и в доме тут же заболел ребенок. Четвертый иск был подан против Алес Ноукс из Ламберда, которая хотела отомстить за украденные перчатки своей дочери, а также прокляла женщину, с которой, как она считала, ей изменял муж: «У тебя грудной ребенок, но это ненадолго». Ребенок умер. Трех из этих четырех женщин казнили как ведьм; лишь матушке Стаунтон удалось избежать высшей меры, потому что ее действия якобы не привели ни к чьей смерти. Подобные судебные дела показывают, насколько люди на самом деле верили в силу проклятий. Словами можно было убить, искалечить или нанести другой разнообразный ущерб.
4
В русском языке больше чертыхаются, но и у нас есть «о боже», «слава тебе, господи» или «боже упаси».