Страница 30 из 42
Ту же игру – откупаться от палачей все новыми и новыми евреями – и с тем же результатом – вел в Вильне и Якоб Генс. Только виленский случай специфичен тем, что там особенно зрелой и явственной была и альтернатива – объединенное коммунистическое и сионистское подполье, готовое и к восстанию в гетто, и к уходу в партизанские леса. Эти подпольщики в глазах еврейского фюрера Генса – опасные сумасшедшие и провокаторы, играющие с огнем. Их бессмысленные героизм и жажда подвига вызывали у него отторжение и протест, ибо ставили под удар всю его мудрую политику полезности палачам и малых уступок и рокировок.
Генс как бы спрашивал у героических своих оппонентов: «Ну, и много ли евреев спаслось после Варшавского восстания?..» Но и «герои», – останься он и они в живых, – могли бы чуть позже спросить: «А много ли спаслось в твоем Вильнюсском гетто?..»
В действительности этих крайностей не существует, они перемешаны друг с другом, а точнее, сосуществуют внутри каждого еврея, и решающим становится то, какую пластичность и какую пропорцию того и другого и в какое именно время он находит для себя допустимыми. Борясь с альтернативой – с Виттенбергом и Ковнером, Генс пытался с нею же и заигрывать, и пример Глазмана, его бывшего заместителя, наверняка заставлял и его задуматься об упущенной возможности сосредоточения всех еврейских рычагов – юденрата, полиции и партизанского штаба – в одних и, главное, куда более могущественных руках.
Но рокировки эти заходили далеко: это его, Генса, полицейские в Ошмянах не только выкуривали евреев из их малин[400], не только конвоировали их ко рвам, но и расстреливали!.. И каждая новая «акция» в гетто, каждая новая разнарядка из гестапо – это, в сущности, такая же селекция, что и на рампе в Аушвице. Вместо Биркенау в Вильнюсе были Понары, вместо газа – пули, а общими, теми же самыми были – еврейские трупы, присыпанные землей или горящие в похожих ямах.
И если кто и уцелел, то не в гетто, а в партизанских лесах или в рабочих командах, куда их депортировали и где не успели уничтожить. Впрочем, никто еще не посчитал распределение выживших евреев по способам их выживания – сколько в лесу и в укрытиях и сколько на пепелищах гетто и концлагерей. Но уже самый факт сопротивления возвращал всем и каждому достоинство и надежду, веселил и возвышал их истерзанные души.
Преступники или герои?
«Зондеркоммандо», так же как и юденраты и еврейская полиция в гетто, как и еврейские «функциональные узники» в концлагерях (капо, форарбайтеры, штубендинсты), как и берлинские «грайферы», рыскавшие по городу по заданию гестапо в поисках соплеменников[401], и даже весь лагерь-гетто для привилегированных в Терезине или вип-концлагерь в Берген-Бельзене – все это лишь части того сложного и противоречивого целого, к которому в Израиле поначалу выработалось особое – и весьма негативное – отношение[402]. Молодое еврейское государство испугалось своей предыстории и не захотело, а отчасти и не смогло разобраться в страшнейших страницах недавнего прошлого. Идеологически поощрялся лишь героизм, особенно тот, что исходил от убежденных сионистов.
Но даже это «не помогло» мертвому герою восстания в Аушвице – убежденному сионисту Градовскому – получить в Эрец Исраэль более чем заслуженное признание. Принадлежность к «зондеркоммандо» – как каинова печать, и именно этим объяснялось категорическое нежелание некоторых из уцелевших ее членов идти на контакт с историками и давать интервью[403]. Этим же объясняется и зияющее отсутствие этой темы в большинстве музейных экспозиций по Шоа.
Спрашивается: а возможно ли вообще сохранить в лагере жертвенную «невинность»? Каждый из правого ряда на рампе виноват уже тем, что не оказался в левом, ибо только эти жертвы – чистейшие из чистейших. Все остальные, если дожили до освобождения, наверняка совершили какое-нибудь «грехопадение»[404]. Выжил – значит пособничал, выжил – значит виноват.
На этом посыле и построено то уродство в общественной жизни Израиля, о котором сказано выше. В точности то же самое было и в СССР, для которого каждый репатриированный бывший остарбайтер и бывший военнопленный был чем-то в диапазоне между предателем и крайне подозрительной личностью[405]. «И как это ты, Абрам, жив остался?..» – спрашивали во время фильтрации следователи СМЕРШа у выживших советских военнопленных-евреев.
В любом случае нацисты, увы, преуспели еще в одном: убив шесть миллионов, они вбросили в уцелевшее еврейство ядовитые кристаллы вечного раздора и разбирательства, не исторического исследования, а именно бытового противостояния и темпераментной вражды. Только этой общественной конъюнктурой можно объяснить такие, например, обвинения в адрес членов «зондеркоммандо», как их якобы «прямой интерес» в прибытии все новых и новых транспортов, то есть в как можно более продолжительном и полном течении Холокоста. Ибо это, мол, страховало их жизни и сытость.
Так, Г. Лангбайн цитирует некоего Э. Альтмана, «вспоминающего» явно мифическое высказывание одного из «зондеров» (так называли членов «зондеркоммандо» в лагере): «Ага, снова неплохой эшелончик прибыл! А то у меня уже жратва кончается». (Как мог член «зондеркоммандо» заранее знать, чтó прибыло, и как мог Э. Альтман все это от него услышать: в пабе после работы?). Понимать связь явлений – это одно (и такое понимание всегда имело место), а паразитировать на смерти и молиться на нее – другое.
Признавая на суде свои «ошибки», но так ни разу не покаявшись, сам Хёсс, тем не менее, нашел слова для ехидного осуждения евреев из «зондеркоммандо»: «Своеобразным было все поведение зондеркоммандо. Исполняя свои обязанности, они совершенно точно знали, что после окончания [Венгерской] «операции» их самих ожидает точно такая же участь, как и их соплеменников, для уничтожения которых они оказали столь ощутимую помощь. И все равно они работали со рвением, которое меня всегда поражало. Они не только никогда не рассказывали жертвам о том, что им предстоит, но и услужливо помогали при раздевании и даже применяли силу, если кто-нибудь ерепенился. ‹…› Все как само собой разумеющееся, как если бы они сами принадлежали к ликвидаторам»[406].
Эти признания, возможно, послужили толчком (и уж во всяком случае – пищей) для теоретических построений итальянского историка и философа Примо Леви, который и сам пережил Аушвиц.
До известной степени Примо Леви поддается на провокацию эсэсовцев, о которой сам же и предупреждал: «Те, кто, перетаскивает еврейские трупы к муфелям печей, обязательно должны быть евреями, ибо это и доказывает, что евреи, эта низкоразвитая раса, недочеловеки, готовые на любые унижения и даже на то, чтобы друг друга взаимно убивать. ‹…› С помощью этого института [ «зондеркоммандо»] делается попытка, переложить вину на других, и самих по себе жертв, с тем чтобы – к собственному облегчению – их сознание уже никогда не стало бы безвинным»[407].
И все же по существу Примо Леви не слишком сгущает краски, когда называет случай «зондеркоммандо» экстремальным в коллаборационизме[408]. Он обратил внимание и на такой феномен, как своеобразное «братание» эсэсовцев, работавших в крематориях, с членами «зондеркоммандо»: первые держали вторых как бы за «коллег», отчего – несмотря на арийские свои котурны – эсэсовцы не считали для себя зазорным даже играть с ними в футбол[409], поддерживать сообща черный рынок, а иногда и вместе выпивать[410].
400
Тайных, хорошо замаскированных пространств, рассчитанных на то, чтобы укрыться в них во время акций и облав.
401
В Берлине задокументировано 6 таких «грайферов», самые известные среди них – семейная пара Рольф Изаксон и Стэлла Гольдшлаг. Практиковалось ли что-нибудь подобное в других столицах – неизвестно (нам сообщено И. Рабин). В Ломжинском гетто, по рассказу А. Шмаиной-Великановой, был такой «Рыжий», который разыскивал еврейские «мелины» (укрытия) и, обещая помощь при побеге или смене убежища, выдавал немцам.
402
См.: Porat, 1991.
403
А в имеющихся интервью бросается в глаза установка не столько на самооправдание, сколько на самооборону от возможных нападок.
404
Тот же Примо Леви довольно убедительно показывает, кем были – или как минмум должны были быть – так называемые «функциональные узники» («суки», если по-гулаговски), составляющие явное большинство среди тех евреев, кто уцелел в Холокост (Леви, 2010. С. 28–40).
405
СССР был единственной страной в мире, требовавшей от своих военнослужащих ни в коем случае не сдаваться в плен врагу, а биться до предпоследнего патрона, последним же патроном – убить себя!
406
Höss, 1958. S. 195.
407
Levi, 1993. S. 50, 52.
408
Levi, 1993. S. 52f.
409
Nyiszli, 1960. P. 68.
410
Сюда же Леви относит и то, что эсэсовец Горгес передал зондеру Мюллеру хлеб в Маутхаузене – вместо того, чтобы выдать Мюллера местным палачам (Müller, 1979. S. 276–277). Учитывая время и место события, думаю все же, что это гораздо более сложный случай.