Страница 9 из 15
Это время года также настраивало меня на нечто великое, духовное, и мне хотелось что-то для своей души сделать великое, но сделать сразу и тотчас, и решительно. Работать я любил. Труд для меня всегда был предметом радости. <…>
Помню также, как однажды в этот же самый год мои папа и мама взяли меня в поле рыть картофель. Стали мы обедать. Отец мой и говорит мне:
– Знаешь, сынок, я сейчас вспомнил о Москве, сколько же там церквей и монастырей! Страсть сколько! А поют-то как ― не ушел бы оттуда! Уж очень хорошо! Был я, значит, в одном монастыре, ― продолжает говорить отец, ― и хотел тебе купить, значит, такую книгу, в которой описаны жития святых, да уж очень дорого, не помню сколько, но очень дорого.
Мама слушала папу с большим вниманием, а затем сказала:
– Жития святых, да, да, я слыхала сама, не знаю от кого, кажется от этого странника, который у дяди Якова находился, что эта книга очень хорошая!
– Нет, я куплю ее ему, ― ответил папа, ― пусть он все читает.
И действительно, первую книгу он купил мне «Житие святого великомученика Пантелеймона». После этой книги я уже стал читать и других святых жития.
О, Владыка мой Бог, как я радуюсь тому, что только Ты один скрываешь и раскрываешь в Себе бесконечно невообразимые вечные бессмертные сокровища всякого блага. О, как я благодарен, что Ты Себя Самого открыл миру! О, как я весь переполнен прославлением Тебя, моего Бога, за то, что Ты на всю Свою тварь, и в частности на человека, на Его «я» наложил Свою вечную Творческую печать, состоящую в абсолютной ее принадлежности Тебе, своему Создателю! Чудо! Вся эта тварная в ней принадлежность Тебе, моему Господу Богу, есть не что иное, как сущая космическая религия, всемирное всесущее тяготение и внутреннее влечение всей вселенной, всей твари к Тебе, Создатель всего сущего. О, великий Боже! Чем весь мир, вся вселенная воздаст Тебе, мой всеблагостный Бог, за Твое отчематеринство к ним? Чем, о Царь мой Триипостасный Бог, и я воздам Тебе за мое «я», столь одаренное Твоею бесконечною благостью? О, если бы не только я, но и вся тварь, все сущее превратилось в одну вечную и бесконечную славу для Тебя, то и тогда подобная слава была бы немым молчанием! Таков весь мир по отношению к Тебе в своем совершеннейшем, всегдашнем ничтожестве пред Тобою! Если весь мир является таковым неоплаченным должником перед Тобою, своим Творцом и Богом, то что же я тогда представляю перед лицом Твоим, о Пресвятая Троица? Не представляю ли я перед Тобою богородную сгущенность Твоих бесконечнейших даров, беспредельных Твоих благости и любви ко мне? Да, поистине таков я и есть на самом деле. Однако, о Царь мой Бог, как страшно, как невыносимо мучительно, что я самого себя – сгущенность Твоих бесконечных даров беспредельной благости и любви Твоих – сознательно превратил в ком одних ужасных оскорблений Тебя, моего Бога! Творец мой, Бог мой, Ты знаешь, что я говорю одну сущую правду. И вот, когда я смотрю на свое «я» и на весь мир, тогда я переполняюсь сознанием величайшей виновности перед Тобою, и в это время мне хочется пасть пред Твоим святейшим вездеприсутствием и превратиться в одни пламенные благодарные вздохи моего сердца, в одни горячие слезы пламенного прославления Тебя, в одну огненную расплавленную любовь моего смирения, в одно сокрушенное жгучее покаяние перед Твоею бесконечною любовью ко мне.
Боже, Отец всякой плоти и всякого духа, я таю от одной лишь мысли о том, что Ты, мой Бог, есть Творец всей вселенной! Я весь сгораю любовью к Тебе, мое сердце стихийно пламенеет к Тебе, мой дух парит к Тебе, моя грудь полна пламенной любви к Тебе, мне бесконечно сладостно, все стало мне мило, и любезно, и родственно. При одной мысли о Тебе теперь и зима, и холод, и мороз – все стало для меня каким-то небесным теплом, божественной весной, распустившейся космической ароматной лилией. При одном воспоминании о Тебе, ах, как же стало хорошо, радостно, весело и упоительно-сладостно.
§ 7. [Молитвы и думы о Боге]
Хотелось бы уже закончить свое детство, но я никак не могу оторваться от него, слишком оно для меня дорого и слишком оно богато моими переживаниями, насколько я теперь вспоминаю его. Сейчас я вспоминаю, как на четвертом году моя мама задумчиво, а то и со слезами смотрела на меня, особенно после того, как я с раннего утра отправлялся тайком в лес, в поле и там предавался самым страстным размышлениям о Боге. Если он Бог, думал я, то кто же Он такой? Говорят, что Бог дух, но что такое дух? Говорят, что Он находится на небе и на земле? Не понимаю, думал я. Если в это время, когда я так думал о Боге (а ведь я думал о Нем так не одну весну и не одно лето), вдруг подует откуда-нибудь ветер, я уже думаю, не Бог ли это, ибо ветер, как я тогда думал, есть дух. Были дни, когда я находился в поле и опять размышлял о том же Боге; и вот я слышу гром, или вижу молнию, или в ясные дни слышу крик журавлей, или вижу высоко пролетающего белого голубя, и при виде всего этого у меня опять появляются мысли, не Бог ли это? Ах, думал я, как бы мне хоть один раз видеть Его!
Как-то один раз я опять отправился в поле думать о том же самом Боге. Мне было непонятно: все говорят о Боге, и я Его в себе самом чувствую, что Он есть, но мне хочется Его видеть и беседовать с Ним, мне хочется собственными глазами убедиться, что я Его знаю. И вот рано-рано я отправился в поле. Пришел я в большой лог. Сел я под овраг и сижу себе. Смотрю и вижу, как какая-то женщина вдруг появилась мне во ржи и тотчас скрылась. Я не обратил на нее внимания. Вот проходит полудень, а я с большим энтузиазмом сам с собою рассуждаю о Боге. И вдруг я не заметил, что передо мной во весь рост стоит мама и вся в слезах смотрит на меня. Я взглянул на нее, и тотчас мне стало как-то стыдно и неловко, и я не знал, что мне делать?
– Сынушко, ― тихо раздался голос мамы, ― ты с кем здесь разговариваешь? Ты здоров у меня?
Я молчу. Она быстро с берега спустилась под овраг, села возле меня и начала целовать меня и гладить мою голову и говорить:
– Сынушко мой, ты скажи мне, скажи мне, мое милое дитя, что ты тут делаешь?
– Да я, мама, вот о Боге думаю, хочу знать Его, хочу видеть Его.
– Сынушко мой, ― ответила она, ― Он ведь невидим, Он дух, Он Сам все видит, но мы Его не можем видеть, золотко мое.
Я, слыша это, говорю ей:
– Мама, как же Его святые-то видели?
Мама говорит мне:
– Я, дитя мое, не знаю, что тебе сказать на это, но я знаю, что Бог невидим.
– Мама, ― спросил я ее, ― кто же был Христос?
– Он был Сын Божий, ― ответила она. ― Сынушко, ― промолвила мама, ― скажи мне правду, я ведь твоя родная мама, у тебя головка не болит?
– Нет, мама, ― ответил я.
Мама после этого ответа долго молчала и плакала. Молчал и я. Через несколько минут глубокого молчания мама взяла меня за руку и сказала:
– Ну, Егорушка, пойдем домой.
Я послушался, и мы пошли домой. Дорогой мама, что знала о Христе, ― говорила мне. Я внимательно слушал ее. Но, слушая ее, я никак не мог освободиться от той мысли, что Христос ― Сын Божий, ― и что у Бога есть Сын. А раз есть у Бога Сын, то это значит, что у Него есть и жена. О жене же Бога я никогда ни от кого не слышал. У кого же мне обо всем этом спросить? Маму я боюсь спросить, дедушку Якова Меркулова разве спросить? Тоже, думаю я, как-то неловко; но почему спросить об этом стыдно и неловко ― я не отдавал себе отчета. На следующий день я опять отправился на то же самое место и опять с еще большей силой начал думать и размышлять и о Боге, и о Его жене, и о Его Сыне. Думал и размышлял я обо всем этом дни, недели, месяцы. И быть может, я бы еще долго-долго размышлял и думал об этом, если бы тот же дедушка Иаков случайно не объяснил мне Христово рождение таким образом, как свет рождается от света, как мысль рождается от мысли. Когда же я понял, тогда и мысль о жене Бога сама собою во мне сразу отпала. Много, о, как много я в детстве думал о Боге! Меня еще очень сильно занимало то, как Бог появился? Откуда Он? Есть ли у Него родители? Как же они Его родили, Бога-то? Почему я не Бог? Почему леса, камни, реки, солнце, луна, звезды, земля ― не Бог? Как Бог может править и людьми, и солнцем, и звездами, и небом, и землею, и жизнью, и смертью? Ничего я не понимаю об этом, а уж как я хочу все это знать! Увлекали меня и небесные светила, о, как они меня сильно увлекали! Днем меня больше всего увлекало солнце, много я думал, как это такое маленькое солнышко и так оно сильно светит! Ночью же особенно меня выводили из себя ― это звезды, и в частности, Млечный Путь. О, как же они меня пленяли своим светом и своим бесчисленным количеством! Я не раз думал, не есть ли они лампы Божии? Не есть ли они глаза Самого Бога? Но когда я видел их движение, то прямо-таки не мог ни сидеть, ни стоять от радости, от изумления. Так на меня сильно действовали все светила небесные! Не раз я думал, не живет ли на них Бог? Не на солнце ли Бог находится? Но вот в моих мыслях совершилась перемена относительно и солнца, и звезд, и самой земли. Я уже об этом говорил в своей исповеди[15]. Это было тогда, когда мне пришлось слышать чисто частным путем от одного учителя, что представляют из себя эти самые звезды, солнце, луна и земля. Когда мне учитель обо всем этом сообщал и говорил астрономическим языком, о, тогда я увидел перед собою такую грандиознейшую мировую картину, при созерцании которой я чуть не умер! Я и плакал, я и рыдал, я и танцевал, я и молился, о, чего я не делал, я весь превратился в один экстаз!
15
См: Спиридон (Кисляков), архим. Исповедь священника перед Церковью. Киев, 1919. Переизд.: М.: ЭКСМО, 2018.