Страница 14 из 15
Наступил мне тринадцатый год. Слова иеромонаха Иосифа из Задонского монастыря все время звучали в ушах: «Через год будешь на Афоне». Вот, думаю я, уже наступил этот год, когда я должен буду находиться на Афоне, но как? Каким путем я буду на Афоне? Я не знал, хотя об этом и много думал. <…>
В этом году настала Пасха. На второй день у нас в доме появился вот этот самый Семен, и мы с ним согласились через два дня отправиться на богомолье в Киев. Здесь, со дня нашего выхода из нашего села Козинки, дивная, только что распускавшаяся весенняя природа подавляюще действовала на меня. Поля, леса, горы, рвы, долины, проселочные дороги, частые села, жаворонки, грачи, в воздухе крик перелетных птиц ― гусей, журавлей, воркование горлиц, кукование кукушек, крик болотных чибисов и других птиц ― все это бесконечно чарующе действовало на мою душу. На сердце у меня было легко и радостно. К такой торжественной внутренней моей радости присоединилась новая радость ― то, что я, в лаптишках, маленький мальчик, иду далеко, иду на богомолье в Киев. Это чувство не было внутренним моим детским тщеславием, нет, это в некотором роде было какое-то моральное чувство радости. Симеон Самсонович днями был словоохотлив, а порою до вечера ни одним словом не перекидывался со мною. Но, говоря правду, я почти что и не имел нужды в беседах с ним, я в это время совершенно утопал в красоте природы и чувствовал себя до самозабвения находящимся среди бесконечных звуков, красок и форм и бесчисленных глаголов мира явлений. Ежемоментно слушая и понимая многоязычную речь природы, я совершенно истаивал от неописуемой в себе радости, я чувствовал, что я нахожусь не на земле, а на небе! И если за это время когда-либо и были во мне понижены чувства радости, внутреннего восторга, то исключительно только в ночные часы, когда входили в тот или другой дом на ночлег ― это все равно что после бани погружаешься по шею в болотную грязь ― такое я всякий раз переживал в себе тяжелое чувство. Но зато какое торжествующе-радостное настроение ощущаешь в себе, когда утром оставляешь ночлежный дом и снова входишь в весеннюю самую гущу красоты природы. <…>
Когда мы уже вступили в Малороссию, тут я еще сильнее, чем в своей Рязанской губернии, почувствовал влияние на меня богатства природы. Здесь я увидел много садов, грецкий орех, тополя, прекрасные груши. Но вот показалась наконец и великая колокольня Киевской Печерской лавры. Сердце замерло от радости! Мы все осенили себя крестным знамением, слезы появились на глазах. Мысли заклубились в голове: «Лавра, святые мощи, отец Иона…[16]»
Мы уже в Лавре. Народа ― тысячи. Пришли мы в Лавру еще до начала Божественной литургии. Шли до нее двадцать один день. Вот ударил колокол, ударил второй раз, ударил и в третий. Народ, точно сибирский муравейник, зашевелился, зашатался, задвигался, каждый осеняет себя крестным знамением. Осенили и мы себя таким же крестным знамением, как и все, и тотчас пошли. Начали читать часы. Часы кончили. Отворились Царские врата, вышел средних лет невысокий протодиакон, сделал три поясных поклона и бархатистым приятным басом провозгласил: «Благослови, владыко!» Я сразу почувствовал себя переполненным каким-то восторженным умилением. Вот грянул хор: «Аминь». Ектенья с каким-то духовным чарующим благодатным переливом в голосе диакона, точно электрический ток, насквозь пронизывает, молитвенно пронизывает сердца молящихся. Певчие поют каким-то небесным мотивом «Господи, помилуй». Молящаяся толпа переполняется внутренним огнем молитвы. Пение становится все величественнее и величественнее! Вот после Апостола девятикратное «аллилуия». Ох, да что же это за аллилуия! Она своей мелодией, небесной мелодией прямо поднимает тебя с земли на небо, она из человека делает тебя ангелом, да каким еще ангелом, который прямо как будто предстоит у Престола Господня и слышит херувимское пение!
Вот диакон выходит, о, как торжественно он выходит читать Евангелие! Да он уже читает Евангелие. О, да как же он его торжественно читает! Его дивный бархатистый и приятный баритон с мистически-грустно-торжественными переливами самого благодатного божественного мотива прямо колеблет всю сущность человеческой природы, вскрывает самые сокровенные уголки твоей души и все твое «я» наполняет каким-то одухотворяющим восторгом молитвенной радости. Он окончил читать Евангелие. Народ плачет от его чтения. Я слышал, что этот протодиакон за такое дивное чтение во время службы непосредственно от царя получил золотую медаль, которую якобы сам монарх приколол на его грудь к стихарю. <…>
Я молился, рыдал и слушал, и мне казалось, что не достает этому небесному пению только одного голоса Самого Бога: «Кого мне послать и кто пойдет для нас?» И мне в это время хотелось сказать: «Вот я, пошли меня!» (Ис. 6:8).
О, лаврское пение, о, небесное пение! О, божественное пение! Кто только слышал пение Киевской Лавры, тот уже вкусил пение херувимов и серафимов. Но то время уже прошло, теперь от прежнего пения в сей обители не осталось даже и тени. Я от такого пения целый месяц ходил как пьяный! Днем и ночью я грезил им!
На второй день мы с Семеном прошли по всем пещерам и поклонились мощам святых угодников и приложились к чудотворному образу Божьей Матери. Поговели, причастились, сходили к отцу Ионе. Семен вернулся домой, а я остался в Киеве. По совету некоторых монахов я подал телеграмму на деньги тех же самых иноков, чтобы мне отец прислал годовой паспорт якобы для поступления моего в Лавру. Через несколько дней я его получил и без копейки денег по железной дороге на четырнадцатом году своей жизни (в начале июня, а родился я 21 мая) отправился в Одессу. Зачем я туда отправился? Я уже шел на старый Афон.
Всякий раз, когда я размышляю о Тебе, моем Боге, тогда я весь сосредоточиваюсь только на одном Тебе, моем создателе, и всем своим существом умиляюсь перед Тобою и бесконечно поражаюсь Твоей всесвятейшей любви к миру, и в частности к человечеству. Ты один Бог мой, Ты один создал мир, Ты один вызвал всю тварь из небытия в бытие. Ты один вложил в нее семена творчества. О, как же не поражаться Тебе, всесущему Творцу и Богу, и не верить в Тебя, и не любить Тебя?
О, Господи мой, о, Бог мой, о, радость моя, о, надежда моя! Господи, увеличь во мне веру в Тебя, бесконечно увеличь во мне и любовь к Тебе, Царь мой и Бог мой, я хочу, пламенно хочу бесконечно любить Тебя. Я хочу, чтобы Ты все мое существо превратил в одну чистую абсолютную любовь к Тебе. Я бы, наконец, хотел больше, сильнее и пламеннее всякой твари любить Тебя! Царь и Бог мой, исполни мои пламенные желания так именно любить Тебя, как я хочу любить Тебя!
§ 10. Из Киева в Одессу
Месяц июнь. Шел я больше всего по полотну железной дороги. Снова поля. Снова леса, снова певчие птицы, снова и цветы, снова объятия красоты. Вот уже хлеб колосится. Луга – хоть сейчас коси! Здесь богатая Малороссия. Иду с великим восторгом радости. Иду на старый Афон. При одной мысли об этом все мое существо млеет от нестерпимой жажды, как бы скорее быть на Афоне. Лаврское пение, мотив чтения диакона в Успенской Лаврской церкви сильно звучат в моих ушах. Семен Самсонович во весь рост стоит в моем воображении. Молитва, слезы вулканом вырываются из моего сердца. Хорошо, право хорошо! Вот уже вечер. Будочник сам зовет меня ночевать у себя. Ночую. Устал, сна нет. Козинка, мои родители, Семен Самсонович, Лавра, Афон чередуются в моем воображении. Уснул. Утром рано я пробудился, напился чаю, иду далее. Переживаю в себе то же самое. Особенно в это время, как никогда прежде, пламенная молитва, как бы сама собою, без всякого с моей стороны насилия многоструйной рекой несется из моего сердца к Богу. Тут во время шествия вспоминаешь из своего детства и всех друзей, и всех козинских мальчиков, и все те места, где приходилось с ними беседовать о Боге, читать Св. Евангелие, ночевать с лошадьми, стеречь овец и т. д. Уже полдень. Жарко. От полотна железной дороги отхожу на почтительное расстояние, сажусь на межу посеянного хлеба или ухожу в глубь пшеницы, вынимаю Св. Евангелие из-за пазухи и горячо-горячо читаю его. На душе сладко. На сердце легко, на совести чисто. Вот уже солнце начало склоняться к западу. Встаю и снова иду дальше. Жаворонки своим пением увеселяют путь мой. Присутствие Христа очень близко ко мне, я как будто ощущаю Его сладостное дыхание на себе самом. Уже поздно. Будка. Я прошусь ночевать. Меня принимают. Малороссы. Мало понимаю их язык; если правду сказать, ничего не понимаю. Они улыбаются и начинают говорить со мною по-русски. Все удивляются, что я, такой мальчик, и вдруг решился идти в такой далекий путь!
16
Преподобный Иона Киевский (1802–1902) ― архимандрит, при жизни почитавшийся как старец и чудотворец. Основатель Ионинского монастыря в Киеве, где сейчас хранятся его мощи.