Страница 12 из 15
Игумена Мелетия назначили в какой-то другой монастырь, а сюда назначили из Рязанского Спасского монастыря настоятелем хорошего иеромонаха по имени Феодосий. Узнав об этом, я восскорбел душой. В это время кто-то мне сказал, что явилась где-то икона Божьей Матери, что ее явление якобы является знамением скорого пришествия Христа на землю. Я в сию же минуту рассказал об этом Федоту, и мы оба залезли с ним на чердак и в паническом ужасе, и страхе, и глубоком отчаянии так горячо молились, что нас еле сняли оттуда, так сильно мы ослабели от слез и рыданий. Через несколько дней после этого прежний наш настоятель отбыл на место своего назначения, а на место его явился уже новый. Мой Степан в скором времени оставил монастырь и отправился в тот монастырь, куда был переведен игумен Мелетий. В лице Степана я потерял для себя своего наставника. Новый настоятель вскоре оказался для братии отцом и другом. Он быстро привязал к себе всю братию, привязался и я к нему. Через несколько времени он был отозван опять в свой Спасский монастырь. Я очень и очень жалел его.
В это время я временами стал в себе чувствовать сильное, жгучее влечение быть или миссионером или юродивым. Бывало, под наплывом такого в себе чувства уйду в лес и там думаю ― что же мне делать, на что решиться? В это время я уже знал, что такое тщеславие и что такое духовная гордость. И вот я часто думал, уж не тщеславие ли, не гордость ли меня влекут на эти подвиги. Понять и осознать это чувство я никак не мог. Вот в таком-то душевном состоянии я иду к вышеупомянутому монаху Вениамину и открываю ему все свои мысли, а он, выслушав меня, говорил мне: «Может быть, это голос предопределения Божия, пусть Бог творит Свою волю в твоей жизни». Ухожу от него ободренный.
На второй год моего пребывания в этом монастыре, значит на одиннадцатом году моей жизни, напал на меня такой панический ужас в отношении мертвых, что я каждый раз, давая повестку к утрене, бежал к церкви, от страха не попадал зуб на зуб. Такой страх мучил меня приблизительно месяца два. После этого я все сильнее и сильнее начал чувствовать в себе радостные, восторженные прежние сильные вспышки. Лес, поля, птицы и здесь нашли меня, они и здесь, в тихой обители монастыря, все по-прежнему сильно влияли на мою детскую душу. В конце второго года моего пребывания в этом монастыре эти восторженные религиозные вспышки радости стали все сильнее и сильнее появляться во мне, и я уже стал чувствовать себя большее время опьяненным от этого радостного и сладостного религиозного восторга. И вот в один из дней, сидя вечером в трапезе, я слышу ― читают житие св. Степана Пермского. И когда я услышал о его миссионерской деятельности, я тотчас весь был охвачен внутренним огнем непреодолимой жажды быть миссионером. Кончили ужин. Я пошел в келью. Спать не могу. Я отправился в сад и там молился всю ночь. Из сада утром я пошел прямо в церковь. Не могу и сейчас понять, что со мной случилось, только я босой без шапки, в одном подряснике отправился домой. Много я думал, идя домой, и о миссионерстве, и о юродстве, и даже об отшельничестве. Мои родители, увидев меня, в таком состоянии прибывшего, испугались, они думали, что я сошел с ума.
Дня через два-три монастырское начальство послало за мной человека. Но я уже туда больше не вернулся.
О, Пресвятая Троица! Вразуми всех ненавидящих Тебя, спаси всех погибающих! Они Твое создание. Не дай восторжествовать злу над добром. О, Триипостасный мой Бог!.. О, пребожественная Святая Троица! Лжив, коварен, и льстив, и лицемерен человек! Он сам в себе так же изменчив, как хамелеон. Однако, несмотря на все это, Ты, трисолнечная Святая Троица, спаси всех погибающих, спаси всех заблуждающихся, просвети всех сидящих во тьме и тени смертной.
О, Триипостасный мой Бог! Ты никому не хочешь погибели, наоборот, Ты всем хочешь спастись; а поэтому умоляю Тебя, спаси всех, спаси неверующих, вразуми и обрати их в лоно Твоей святой Церкви. Жестоких смягчи, слабых укрепи, малодушных утешь и ободри, младенцев воспитай, юношей наставь, старость поддержи, родителей просвети, всем все полезное даруй. Ибо Ты един наш Бог милости и человеколюбия, Тебе слава подобает ныне и присно и во веки веков, аминь.
§ 9. На богомолье в Киев
Козинка наша ― примерное село. Много она дала хороших людей. Много она дала и монашествующих, и думаю, что она и еще даст много светочей Христовых. Фундамент религиозно-благочестивой жизни в нашем селе заложен тремя родными братьями-мастеровыми Рябокиными: Лукой, Симеоном и Иваном. Они строили нашу церковь и в это время перестраивали и жизнь нашей Козинки. Они так глубоко в сердце нашей Козинки посеяли евангельские семена, что вот уже пятьдесят лет прошло, а семена все еще изобилуют свежей прогрессивной Христовой жизнью в себе! Среди выдающихся по благочестию своей христианской жизни больше других выделялся ― это Симеон Самсонович. Он был Божьей птичкой, не сеявшей и не жавшей, но всегда питаемой Богом. Он был прост, всегда молитвенно настроен, смирен, кроток, человеколюбив и любил ежегодно ходить в Киев к святым угодникам.
Когда я оставил Пронский монастырь, то скоро сблизился с ним. Мы часто сходились с ним и беседовали о духовной жизни. Я в это время стоял на перепутье: между миром и монастырем. Когда мне наступил двенадцатый год, тогда я начал переживать в себе большое внутреннее колебание. В это время мир для меня казался более содержательным, чем раньше. Среда своими волнами стала лобзаться с моим сердцем, но вместе с этим экстатические религиозные чувства все сильнее и сильнее проявлялись во мне. В это время, как никогда раньше, мне казалось, что каждая травка, каждый цветочек, каждый колосок ржи, пшеницы, ячменя нашептывали мне о какой-то таинственной божественной сущности, которая, как мне казалось, близко, близко и человеку, и всякому животному, и всем цветам, и всем травам и деревьям, и земле, и солнцу, и звездам, и всей Вселенной. Помню, после того как я вернулся из монастыря, недели через две или три Акимочкины, братья Игнатий и Петр, пригласили меня поехать за самый Ларин. Я поехал. Дело было вечером. Приехали на место поздно, переночевали. Рано утром приступили к пахоте. Еще до восхода солнца я вдруг весь был охвачен сильным опьяняющим меня религиозным радостным экстазом. Внутреннее состояние души моей в этот день было для меня какое-то такое, что я как будто пахал не землю, а само небо! С утра и до ночи я только лишь плакал. Во мне в этот день происходило что-то невообразимое.
В этом же самом году я, хотя всячески и сторонился девушек, но уже временами чувствовал к ним какое-то тупое влечение. В этом же самом году мы с Симеоном, этим старцем, отправились на богомолье к Тихону Задонскому. Это было Великим постом. Шли мы туда четыре дня. Эти дни были для меня сотканы из одного восторга радости. Тут я первый раз осознал, что из себя представляет религиозное странствование. В самом деле, в эти дни мне приходилось в себе самом переживать одну волну за другой, беспрерывный прибой к самым сокровенным недрам моего сердца красоты природы, радостной смены живой картины космической реальности за картиной еще лучше, еще прекраснее предшествующей. Вот выступали все новые и новые картины. Всюду новые поля, новые села, новые леса, новые горы, новые овраги, новые холмы, новые долины, новые люди, новые жаворонки, новые дрозды, новые зяблики, новые скворцы, а изнутри себя самого также чувствуешь и новые мысли, и новые чувства ― все новое! Ах, да как же хорошо! Вот и монастырь. Сердце переполняется умиленной радостью. Храм. Служба. Страстная среда. Необыкновенная служба. Дивный хор. Строгая жизнь монастырских насельников. Все это неотразимо на меня действует. Гостиница, богомольцев много. Гостинник ― благообразный старец-инок. Всюду царит монастырская строгость. Один только иеромонах Иосиф нарушает ее собой; он находится под опалой епархиальной власти. Он святой жизни, он прозорливый. Его осаждают паломники. Он под стражей. Симеон каким-то образом был им принят, подошел и я к дверям его кельи, он быстро вышел ко мне и как-то отрывисто сказал мне, что я через год буду на старом Афоне. Эти слова его глубоко захватили всего меня, и все мое существо всколыхнуло во мне.