Страница 5 из 34
Хейнс спросил:
– А вы платите аренду за башню?
– Двенадцать фунтов, – ответил Бык Маллиган.
– Военному министру, – добавил Стивен через плечо.
Они приостановились, покуда Хейнс разглядывал башню. Потом он заметил:
– Зимой унылое зрелище, надо думать. Как она называется, Мартелло?
– Их выстроили по указанию Билли Питта, – сказал Бык Маллиган, – когда с моря угрожали французы. Но наша – это омфал.
– И какие же у вас идеи о Гамлете? – спросил у Стивена Хейнс.
– О нет! – воскликнул страдальчески Бык Маллиган. – Я этого не выдержу, я вам не Фома Аквинат, измысливший пятьдесят пять причин. Дайте мне сперва принять пару кружек.
Он обернулся к Стивену, аккуратно одергивая лимонный жилет:
– Тебе ж самому для такого надо не меньше трех, правда, Клинк?
– Это уж столько ждет, – ответил тот равнодушно, – может и еще подождать.
– Вы разжигаете мое любопытство, – любезно заметил Хейнс. – Тут какой-нибудь парадокс?
– Фу! – сказал Маллиган. – Мы уже переросли Уайльда и парадоксы. Все очень просто. Он с помощью алгебры доказывает, что внук Гамлета – дедушка Шекспира, а сам он призрак собственного отца.
– Как-как? – переспросил Хейнс, показывая было на Стивена. – Вот он сам?
Бык Маллиган накинул полотенце на шею наподобие сто́лы патера и, корчась от смеха, шепнул на ухо Стивену:
– О, тень Клинка-старшего! Иафет в поисках отца!
– Мы по утрам усталые, – сказал Стивен Хейнсу. – А это довольно долго рассказывать.
Бык Маллиган, снова зашагавший вперед, воздел руки к небу.
– Только священная кружка способна развязать Дедалу язык, – объявил он.
– Я хочу сказать, – Хейнс принялся объяснять Стивену на ходу, – эта башня и эти скалы мне чем-то напоминают Эльсинор. «Выступ утеса грозного, нависшего над морем», не так ли?
Бык Маллиган на миг неожиданно обернулся к Стивену, но ничего не сказал. В этот сверкнувший безмолвный миг Стивен словно увидел свой облик, в пыльном дешевом трауре, рядом с их яркими одеяниями.
– Это удивительная история, – сказал Хейнс, опять останавливая их.
Глаза, светлые, как море под свежим ветром, еще светлей, твердые и сторожкие. Правитель морей, он смотрел на юг, через пустынный залив, где лишь маячил смутно на горизонте дымный плюмаж далекого пакетбота да парусник лавировал у банки Маглинс.
– Я где-то читал богословское истолкование, – произнес он в задумчивости. – Идея Отца и Сына. Сын, стремящийся к воссоединению с Отцом.
Бык Маллиган немедля изобразил ликующую физиономию с ухмылкою до ушей. Он поглядел на них, блаженно разинув красивый рот, и глаза его, в которых он тут же пригасил всякую мысль, моргали с полоумным весельем. Он помотал туда-сюда болтающейся башкой болванчика, тряся полями круглой панамы, и запел дурашливым, бездумно веселым голосом:
Он предостерегающе поднял палец:
Быстрым прощальным жестом он подергал за Стивенову тросточку и устремился вперед, к самому краю утеса, хлопая себя по бокам, как будто плавниками или крыльями, готовящимися взлететь, и продолжая свое пение:
Выделывая антраша, он подвигался на их глазах к сорокафутовому провалу, махая крылоподобными руками, легко подскакивая, и шляпа ветреника колыхалась на свежем ветру, доносившем до них его отрывистые птичьи крики.
Хейнс, который посмеивался весьма сдержанно, идя рядом со Стивеном, заметил:
– Мне кажется, тут не стоит смеяться. Он сильно богохульствует. Впрочем, я лично не из верующих. С другой стороны, его веселье как-то придает всему безобидность, не правда ли? Как это у него называется? Иосиф-плотник?
– Баллада об Иисусе-шутнике, – буркнул Стивен.
– Так вы это раньше слышали? – спросил Хейнс.
– Каждый день три раза, после еды, – последовал сухой ответ.
– Но вы сами-то не из верующих? – продолжал расспрашивать Хейнс. – Я хочу сказать: верующих в узком смысле слова. Творение из ничего, чудеса, Бог как личность.
– Мне думается, у этого слова всего один смысл, – сказал Стивен.
Остановясь, Хейнс вынул серебряный портсигар с мерцающим зеленым камнем. Нажав на пружину крышки большим пальцем, он раскрыл его и протянул Стивену.
– Спасибо, – отозвался тот, беря сигарету.
Хейнс взял другую себе и снова защелкнул крышку. Спрятав обратно портсигар, он вынул из жилетного кармана никелированную трутницу, тем же манером раскрыл ее, прикурил и, заслонив язычок пламени ладонью, подставил Стивену.
– Да, конечно, – проговорил он, когда они пошли дальше. – Вы либо веруете, либо нет, верно? Лично я не мог бы переварить идею личного Бога. Надеюсь, вы ее не придерживаетесь?
– Вы видите во мне, – произнес Стивен мрачно и недовольно, – пример ужасающего вольнодумства.
Он шел, выжидая продолжения разговора, держа сбоку ясеневую тросточку. Ее кованый наконечник легко чертил по тропинке, поскрипывая у ног. Мой дружочек следом за мной, с тоненьким зовом: Стииииии-вии! Волнистая линия вдоль тропинки. Они пройдут по ней вечером, затемно возвращаясь. Он хочет ключ. Ключ мой, я плачу аренду. Но я ем хлеб его, что горестен устам. Отдай и ключ. Все отдай. Он спросит про него. По глазам было видно.
– В конечном счете… – начал Хейнс.
Стивен обернулся и увидал, что холодный взгляд, смеривший его, был не таким уж недобрым.
– В конечном счете, мне кажется, вы способны достичь свободы. Похоже, что вы сами себе господин.
– Я слуга двух господ, – отвечал Стивен, – или, если хотите, госпож, англичанки и итальянки.
– Итальянки? – переспросил Хейнс.
Полоумная королева, старая и ревнивая. На колени передо мной.
– А некто третий, – продолжал Стивен, – желает, чтобы я был у него на побегушках.
– Итальянки? – спросил снова Хейнс. – Что это значит?
– Британской империи, – пояснил Стивен, покраснев, – и Римской святой соборной и апостольской церкви.
Прежде чем заговорить, Хейнс снял с нижней губы приставшие крошки табака.
– Вполне понимаю вас, – спокойно заметил он. – Я бы даже сказал, для ирландца естественно так думать. Мы в Англии сознаем, что обращались с вами несправедливо. Но повинна тут, видимо, история.
Гордые полновластные титулы прозвучали в памяти Стивена победным звоном медных колоколов: et unam sanctam catholicam et apostolicam ecclesiam[7], – неспешный рост, вызревание догматов и обрядов, как его собственных заветных мыслей, химия звезд. Апостольский символ в мессе папы Марцеллия, голоса сливаются в мощное утверждающее соло, и под их пение недреманный ангел церкви воинствующей обезоруживал ересиархов и грозил им. Орды ересей в скособоченных митрах разбегаются наутек: Фотий, орава зубоскалов, средь коих и Маллиган, Арий, воевавший всю жизнь против единосущия Сына Отцу, Валентин, что гнушался земным естеством Христа, и хитроумный ересиарх из Африки, Савеллий, по чьим утверждениям Отец Сам был собственным Сыном. Слова, которые только что сказал Маллиган, зубоскаля над чужеземцем. Пустое зубоскальство. Неизбежная пустота ожидает их, всех, что ткут ветер: угрозу, обезоруживанье и поражение несут им стройные боевые порядки ангелов церкви, воинство Михаила, в пору раздоров всегда встающее на ее защиту с копьями и щитами.
7
И во едину святую соборную и апостольскую церковь (лат.).