Разрушительница пирамид

Подпись точно была.

– Портрет теперь огромных денег стоит.

– Тогда о нем лучше помалкивать. – С этими словами я отправилась вниз по лестнице, оставив наследника тосковать возле шедевра.

Олег был старше меня лет на десять, то есть вполне себе взрослый мужик, но выглядел довольно нелепо. Невысокий, полненький, он носил штаны в клетку, серьгу в ухе, супермодные стрижки и кроссовки на босу ногу. В общем, походил на пожилого подростка, однако все равно мнил себя пределом мечтаний любой девицы репродуктивного возраста. Временами это веселило, но не так часто, если честно. На мысли о нем попросту не хватало времени.

Однако сейчас я о нем вспомнила. И Олега, и Пикассо, и свои руки, не тем концом вставленные. Я выжимала тряпку, держа на весу «лентяйку», и тут услышала за спиной характерный звук. Оглянулась и увидела картину… Точнее, увидеть ее оказалось затруднительно, портрет был под стеклом, а стекло треснуло от удара ручкой «лентяйки». Я тупо таращилась на паутину трещин на стекле, не понимая, как это могло произойти. Однажды в лобовое стекло моей машины попал камушек, совсем маленький, а трещины пошли по всему стеклу. Парень на техстанции объяснил: на каждом стекле есть некая слабая точка, куда лучше не попадать. Похоже, именно в нее я сейчас и попала. Вот тогда и явилось дурацкое: «вишенка на торте». В добавление к моим проблемам (а я еще не обо всех успела рассказать) теперь и это. Я представила, что скажет Олег… Не дай бог еще и старикан узнает! Допустим, я их нравоучения как-нибудь переживу, а вот мамуля вряд ли. Она нравоучений не жалует, разумеется, если не сама их произносит. Пошлет она и Олега, и старикана, и что я буду делать с безработной мамой и ее ипотекой?

Я сняла портрет, ожидая какого-нибудь сюрприза типа сигнализации, но ничего не произошло. Картина висела на одном гвозде, никаких ловушек не наблюдалось. Видеокамер в доме, кстати, тоже не было.

«Странные люди, – думала я. – Хранить в доме дорогую вещь, пренебрегая элементарными правилами безопасности».

От неловкого движения пара осколков стекла выпала. Я вынула все стекла, с трепетом разглядывая изображение. Портрет был нарисован на бумаге для акварели форматом А4. Никаких повреждений я не заметила и вздохнула с облечением. Вернула портрет теперь уже без стекла на место, сходила за совком и веником и тщательно смела осколки.

Мужчина на портрете, похожий на зубастого ежика, смотрел укоризненно.

– И так повисишь, – буркнула я.

А почему бы, кстати, и нет? На отсутствие стекла внимание обратят не сразу… если повезет… Вот пусть потом и разбираются, куда оно делось. Само собой, я понимала, что все это глупости. Сиделкам картина на фиг не нужна. Они на второй этаж вообще не поднимались, разве что в первое время, из любопытства, которое давно их оставило.

Лежал Константинов в бывшей гостевой на первом этаже, рядом с санузлом, кухней и верандой, куда его выводили проветриться. В общем, вся жизнь концентрировалась именно там, и на второй этаж регулярно заглядывала только домработница, то есть мама, и я.

– Жесть, – буркнула я и кое-что еще добавила, непечатное. Легче не стало, но хоть реветь расхотелось, а до того мгновения так и распирало. От невезения и затяжной черной полосы, которая даже сереть не хотела, не то что становиться белой.

Внизу вновь появилась Светлана Петровна, задрав голову, наблюдала, как я спускаюсь по лестнице, и начала канючить:

– Звонила я Олегу. Говорит, не может приехать. Я спрашиваю, что делать, а он говорит – не знаю. Представляешь? Вроде это мое дело, а вовсе не его! Вот ведь гад!

– Позвоните Тамаре, – посоветовала я.

– Звонила. Ты, говорит, чего так дотянула, кого я тебе сейчас найду? Евочка, вся надежда на тебя.

– Считайте, ее нет совсем, – отрезала я и скривилась, вновь вспомнив о портрете.

– Мне огурцы засолить надо! – дождавшись, когда я спущусь, заголосила Светлана. – Сестра два ведра огурцов привезла! Пропадут… Завтра утром я тебя сменю. Хочешь, в семь приеду?

– Не хочу. Я со стариканом не останусь, и не просите. Он начнет дурака валять, а я пришибу его под горячую руку. Кому это надо? Разве что наследникам, – добавила я. – Но с какой стати делать им такой подарок?

– Все шутишь? А мне не до шуток.

– Звоните еще раз Олегу, расскажите про огурцы.

– Да говорила уже. Он Верке велел звонить или Матвею.

– Позвоните.

– Верка не отвечает, а Матвей сказал, что он в командировке, и вообще, это, мол, дело Олега.

– Ну, Олег-то так не считает. И, между прочим, правильно. Если уж все вместе ждут кончины старикана, значит, и хлопоты должны быть совместными.

– Я ему снотворного дам, он до утра проспит, – перешла на шепот Светлана. – Дождусь, когда уснет… Тебе просто в соседней комнате до утра побыть…

– Забудьте про меня! Я не гожусь в сиделки, о чем вам хорошо известно. Лучше Верке звоните. Настойчиво. Спасайте огурцы.

Я стала убирать в холле, то и дело косясь в сторону лестницы. Взглянула на часы. Достала мобильный и проверила ближайшие багетные мастерские: та, что на Гагарина, работает до семи, есть шанс успеть. Уговорю при мне вырезать стекло – и сразу сюда.

Я заглянула в кухню, где бегала Светлана с телефоном в руке.

– Светлана Петровна, мне отлучиться надо, вопрос жизни и смерти.

– Чего? – не поняла она.

– Уйду на часик, вернусь и все домою.

– О господи… А как же я? То есть огурцы?

– У меня свидание. Вы что, хотите, чтобы я в девках загнулась? Это похуже ваших огурцов.

– Верка не отвечает, – пожаловалась Светлана.

Но я ее уже не слушала. Поднялась на второй этаж, сняла картину и сунула в пакет, в котором обычно ношу рабочую одежду. Одежду оставила в ящике в котельной, где держали свои вещи сиделки и мамуля.

– Я ушла! – крикнула я из прихожей, захлопнула дверь и потрусила к калитке, на ходу вызывая такси, после чего предупредила Олеську, что кино отменяется.

Машина подъехала через три минуты, через пятнадцать я была в багетной мастерской. Все вроде бы складывалось удачно. За столом сидел тучный дядька и что-то разглядывал в компьютере. Посетителей не наблюдалось.

Я приблизилась, достала портрет и сказала:

– Стекло разбила. Можно заменить?

– Конечно.

– Только мне надо сегодня. Сейчас.

Дядька взглянул с недоумением, я продолжила:

– Понимаете, это подарок. Мне сегодня его в восемь вручать, а я стекло разбила. Без стекла никак. Я заплачу сколько скажете.

– Подарок? – с сомнением глядя на портрет, осведомился дядька. – Это кому же?

– Шефу. Он у нас интеллектуал и…

– Понятно. А я уж думал, напугать шефа хотите до колик, – хихикнул он.

– Между прочим, это Пикассо, – брякнула я, спрашивается, кто ж меня за язык тянул, но хотелось придать истории достоверность, вот меня и понесло. – Копия, конечно…

– Понятно, что копия. Пикассо – это… Пикассо! – подняв вверх указательный палец, заявил дядька. – Вообще-то я хозяин мастерской и со стеклом никогда не работал. Отпустил своих сегодня пораньше… У приемщицы день рождения, а муж ее как раз отличный стекольщик.

– Что же делать? – заныла я, понимая, что в другие багетные вряд ли успею.

– Давай попробуем сами, – пожал плечами дядька. – Может, справимся.

«Справлялись» мы больше часа. Толстяк точно не был стекольщиком, к тому же оказался на редкость медлительным. Меня так и подмывало отпихнуть его и самой попробовать. Но если человек делает тебе доброе дело, надо как минимум запастись терпением.

Через час он был весь в мыле, и я тоже, хотя просто рядом топталась (дядька меня в мастерскую пригласил, наверное, чтобы не скучать). Я боялась, что он все в сердцах бросит, и оттого время от времени жалобно поскуливала, укрепляя в нем веру в победу и намекая, что мужчины не сдаются.

Наконец проклятое стекло встало в раму, до этого то один угол был больше, то другой не желал влезать. Дядька победно ухмыльнулся, протер стекло полотенцем и протянул мне.