Разрушительница пирамид

Старичок, за которым они ухаживали, почил, но без работы тетки не остались, напротив, оказались нарасхват. Тамара составляла графики работы, занималась инструктажем, в общем, являлась негласным лидером команды, число членов которой перевалило за два десятка. Мама в сиделки не годилась, терпением ее бог обидел, и Тамара пристроила ее домработницей к Константинову, с которым вечно были проблемы. По крайней мере, если верить Тамаре и ее жалобам.

Старик нуждался в круглосуточном присмотре, но «жмотничал», из-за чего Тамаре приходилось составлять графики виртуозно, дабы не задействовать лишних людей.

Мне старик не нравился. Свести с ним знакомство пришлось довольно скоро. Чтобы мама не лишилась и этой работы, я ее несколько раз подменяла, здраво рассудив: лучше побыть в роли уборщицы, чем потом пристраивать маму, тем более что пригодных для этого мест в городе практически не осталось.

Старик меня терпеть не мог, впрочем, вряд ли кто-то был ему в принципе симпатичен. Если вам интересно мое мнение, он всех отчаянно ненавидел. И сожалел разве только о том, что не мог отправить окружающих на тот свет чуть раньше себя. Но очень старался. Сиделкам от него доставалось, держались они из последних сил и втайне молились, чтобы старик поскорее преставился. В общем, пожелания Константинова и обслуживающего персонала были схожи, вопрос, на чью мольбу господь скорее откликнется.

Звали старика Лев Сергеевич, когда-то он был большим партийным начальником, а сейчас орал на сиделок, лежа на кровати в памперсах, хотя до туалета был вполне способен дойти. По крайней мере, совершенно точно за мной подглядывал, когда я мыла ванну, стоя в позе, которая, должно быть, очень ему приглянулась, иначе бы он не залип там на полчаса. Сиделка в это время мирно дремала, и старикан решил, что я ничего не замечаю.

Что за мысли бродили в его лысой голове, мне неведомо, но, когда я убиралась в спальне, где он возлежал, Лев Сергеевич вдруг ни с того ни с сего сказал:

– Шлюха!

Сиделка все еще дремала, оттого я в долгу не осталась, шепнув в ответ:

– Старый извращенец.

С той поры он норовил сказать мне гадость, запустить в меня тарелкой, а то и вовсе ущипнуть. За щипки я безжалостно била по рукам, но толку от этого не было. В общем, каждое мое появление в доме Константинова отдельное испытание, и, когда выяснилось, что мама на связь не выходит и убирать вместо нее вновь предстоит мне, я злобно выругалась и помянула мамулю недобрым словом, наплевав на дочерние чувства.

Вечером мы с Олеськой собирались в кино, и к Константинову я отправилась пораньше.

Жил он в тихом переулке рядом с церковью, можно сказать, в самом центре города, хоть и в стороне от туристических троп. Дом не выглядел особенно большим, в те времена, когда его возводили, строить дворцы было еще не модно. Стены прихожей, кабинета и столовой обшиты панелями из красного дерева, впечатление такое, что это декорации к фильмам времен хрущевской оттепели или вовсе кровавого сталинского режима. Должно быть, от этого мне сразу становилось не по себе.

В дом меня впустила Светлана Петровна, одна из сиделок, и тут же принялась жаловаться:

– Ирина в отпуск отправилась, а Олег ей на смену никого брать не хочет. Сами, говорит, справляйтесь. А как справляться? Кто сегодня в ночь со стариком останется? Я не могу. Я ему об этом еще неделю назад сказала. Иркина смена должна быть, а Ирки нет.

Пока я переодевалась, она продолжила развивать тему, вслед за мной протопав в кухню. Я бы предпочла музыку послушать, надев наушники, но к Светлане я относилась очень хорошо, потому что она хорошо относилась к мамуле, и наушники надевать не стала, пробормотав что-то сочувственное.

– Евочка, может, ты на ночь останешься? – неожиданно предложила она.

На это моего хорошего отношения явно не хватало.

– Нет, Светлана Петровна, у нас с ним отсутствует взаимная привязанность, да и навыков сиделки у меня нет.

– Да какие навыки? Ляжешь спать… а утром я приду.

– Ляжешь, как же… А если старикан чудить начнет, а я не сдержусь и запущу в него чем-нибудь тяжелым?

– Ты можешь, – косясь на меня, кивнула она. – А мамка твоя посидеть бы не смогла?

– Боюсь, мама очень занята.

– Ну да… чего-то я не подумала… С другой стороны, какая разница, где ей спать?

Может, разницы и не было, но оставлять нетрезвую мамулю с вреднющим стариком я бы поостереглась, потому сразу отмела эту идею.

– Я до нее дозвониться не могу. Дома ее нет. Учитывая уроки прошлого, вряд ли она в ближайшие два-три дня там объявится или про телефон вспомнит.

– Да, – вздохнула Светлана. – Пожалуй, ты права… Что же делать-то? Нет у меня сил сутки здесь сидеть. Эдак я сорвусь и тоже тяжелым начну швыряться. Сегодня тарелку с кашей в меня запулил. Вот ведь вражина! Пришлось постель менять, стену оттирать да пол мыть, а мне своей работы за глаза. Черт противный, – пробормотала она.

– Вы Олегу позвоните, – посоветовала я.

Олег – племянник старикана. Он тут был за главного. Жена Константинова умерла два года назад, детей у них не было, и Олег, по словам все той же Тамары, не чаял дождаться наследства. Хотя и без него претендентов хватало. У старика трое племянников, сестра и брат жены, который тоже к чужому добру присматривался. По мне, так было бы к чему. Дом, конечно, стоил денег, но, поделенный на пять частей, вряд ли мог потрясти воображение. Правда, Тамара утверждала, что денег у старика завались, а гад Олег их зажимает, чтоб ему больше досталось. Еще имелись антикварная мебель, картины в гостиной и, конечно, портрет. Про него мне рассказал Олег.

Портрет висел возле лестницы на втором этаже. До разговора с Олегом я пару раз протирала деревянную раму, мало обращая внимания на изображение. С моей точки зрения, это было не особо похоже на портрет, хотя чья-то физиономия угадывалась.

Я как раз терла стекло, когда Олег решил меня просветить.

– Пикассо, – заявил он, кивнув на рисунок.

Олег из тех парней, кто считает себя пупом земли, а всех прочих недоумками. Пытался меня облапать еще в самый первый приход сюда, наверное, решив: если я мою полы в доме его дяди, так мне за счастье такое внимание. Должно быть, у них с Константиновым это семейное, я имею в виду – руки распускать. Я доходчиво посоветовала от подобных знаков внимания воздержаться. Он вроде понял, по крайней мере, пасся на расстоянии, а через пару недель пригласил меня в ресторан, решив произвести впечатление щедростью души. Я ответила, что болтаться по ресторанам у меня времени нет. На этом мы закончили, но смотрел он на меня в редкие минуты наших встреч с неудовольствием, и, по моему мнению, от него можно было ожидать любой пакости. Такие типы мне хорошо известны, оттого его слова о картине вызвали большие сомнения. Наверняка решил поприкалываться.

– Да? – сказала я.

– Серьезно, – уловив это самое сомнение, кивнул он с намеком на обиду. – Отец Льва Сергеевича был дипломатом и свел знакомство со многими известными людьми. С некоторыми даже дружил.

– С Пикассо?

– С Пикассо нет, но то ли выставку его устраивал, то ли еще что-то… Не помню. Они несколько раз виделись и прониклись друг к другу симпатией. Иначе с какой стати Пикассо его портрет рисовать?

– Не особо это на портрет похоже, – усмехнулась я.

– А ты вообще картины Пикассо видела?

– Где уж мне. В нашей деревне только клуб, и тот сгорел прошлым летом.

– Ладно, чего ты… – нахмурился Олег. – Я же не в том смысле… Я, кстати, знаю, у тебя хорошее образование и работа. Ты точно не бедствуешь, а здесь из-за матери… – Голос его был слаще меда.

Стало ясно: меня нагло охмуряют, и я сказала сурово:

– Давай про Пикассо.

Олег вздохнул и досадливо покачал головой:

– Это портрет отца Льва Сергеевича, дядя завещал его нашему музею. После своей смерти, естественно. Хотя мог бы и сейчас отдать, в живописи он ничего не смыслит и Пикассо мазней считает. Подпись видишь? – ткнул пальцем Олег.