Миссия в траве

– А тела? – удивился я. – Что же, их уничтожили?

– Да нет, – ответил Бирн. – Хранились в холодильнике некоторое время, но потом списали за ненадобностью. А куда деваться? Сейчас почти нереально найти работу, а тело всё-таки требует реализации многих потребностей. Ну, что я вам рассказываю? Сами понимаете. Давайте-ка лучше займёмся вашим случаем. Вы говорите, что слишком обострённо всё чувствуете. Но, как я вам уже много раз повторял, это очень субъективно. Зависит от вашего отношения. Так почему же вы не делаете упражнения?

– Понятно почему, – я мотнул головой, отчего стрельнуло в шею, вокруг головы заплясали яркие вспышки, и я еле не отключился снова. – Когда вы мне их показывали, я был не вполне в состоянии воспринимать ваши объяснения. Да и сейчас не испытываю энтузиазма.

– Ну и зря, – сочувственно произнёс Бирн. – По сути, психологические тренировки – это единственное, что по-настоящему может вам помочь. Давайте-ка. Сядьте поудобнее. Закройте глаза.

Я постарался усесться потвёрже, но ягодицы даже сквозь толстый халат воспринимали скамейку как недружелюбную шершавую и бугристую поверхность. Через закрытые веки пробивалось достаточное количество света, чтобы мне хотелось зажмуриться ещё сильнее.

– Найдите в своём теле любое ощущение, которое вы можете воспринимать постоянно и наиболее отчётливо, – сказал Бирн. – Например, это может быть дыхание, течение крови в сосудах или шевеление тестикул на голове.

– У меня нет тестикул на голове, – заметил я.

– Простите, – сказал Бирн. – Мне приходилось работать с разными пациентами. Ну, предположим, сосредоточьтесь на своём дыхании, если вы его чётко ощущаете. Почувствуйте, как на каждом вдохе расширяется грудная клетка, а на каждом выдохе…

Грудную клетку я чувствовал очень хорошо. Каждое ребро напрягалось, хрустело, пыталось освободиться от прилипших к нему мышц. По нервам меж рёбер бегали сгустки электричества, обжигая, вызывая содрогание. Кроме этого, кололо справа в ягодице, давило в левом виске, кружилась голова, и стоило огромных усилий держать голову прямо, чтобы она не клонилась ни в одну из сторон.

– Если вас отвлекают от дыхания посторонние мысли или ощущения, – продолжал Бирн, – старайтесь их отмечать, но возвращаться снова к дыханию, не позволяя себе следовать за ними.

– Если?! – я открыл глаза и повернулся к Бирну. К телу 239-го, в котором сидели все они. – Да вы хоть понимаете, что я чувствую? Меня со всех сторон осаждают разные ощущения! Я сейчас слышу, как на космодроме с обратной стороны планеты садится четырнадцать кораблей! Запахи, цвета, от которых не спасают веки, боль, которая наполнила собой всё тело…

– Ну, так я же и говорю, – спокойно ответил Бирн, – воспринимайте это как фон. Как течение воды мимо вас. Это ваша боль, вы и должны её чувствовать. Примите её. Просто не позволяйте ей отвлекать вас от вашей цели…

– Это полная чушь, – буркнул я. – Принять боль? Вы что, издеваетесь? Зачем мне её принимать? Ради чего? Ладно. Не можете вылечить – так и скажите. Я выписываюсь.

– Принять боль, – вмешалась Лавустри, – вам нужно, потому что избавиться от неё вы вряд ли сможете. И я вам помогу её принять. Позвольте мне самой позаниматься с вами упражнениями, с которыми всё время терпит неудачу доктор Бирн…

Я вздрагиваю от резкого звона.

– Э… Люсиль, отдайте управление, пожалуйста, – сказал Бирн.

– Да я уже неплохо справляюсь! – возмутилась Люсиль. – Ну, задела рукой стакан, что такого?

– Тут дело в тренировке, – сказал Бирн – кажется, уже мне. – То, что вы сразу много всего ощущаете – это хорошо. Это даёт вам огромный простор для саморазвития… – Тут он обратил внимание на мой недоброжелательный взгляд. – Но я рад вашему решению. Чем скорее вы покинете стационар, тем скорее жизнь заставит вас бороться и искать способы к ней приспособиться.

Через час или полтора я уже шагал прочь от клиники, неся небольшой чемоданчик. Облака клубились, сверкали и шуршали, звук моих шагов грохотал, мысли скакали по черепу, как по пустому и гулкому железному ведру, но я шёл. И злорадствовал тому, что я на свободе, и что могу обойтись без врачей. Статус мой мне был не до конца понятен, но я знал, что у меня оплачиваемый отпуск ещё минимум на месяц, который я при необходимости могу продлить, а на счету после оплаты лечения всё ещё оставалось некоторое количество денег. Поэтому я ткнулся в первую попавшуюся недорогую гостиницу и снял себе номер на третьем этаже.

Нужно было чем-нибудь заняться. Откуда в человеке, независимо от его самочувствия, настроения и предпочтений, есть такая дурацкая потребность – занимать своё время? Он не может просто сидеть и смотреть в стену, хотя, казалось бы, чем это не занятие?

Сначала я пробовал спать. После госпиталя я чувствовал себя, как ни странно, дико уставшим. Впрочем, удивительного тут мало, поскольку тело моё генерировало миллионы сигналов в секунду, на которые нужно было реагировать. Так что и спать у меня получалось не очень хорошо. Я лежал и чувствовал весь мир, включая чесотку в боку, давление каждой нитки в простыне снизу, шевеление воздуха, колеблющего мою кожу, и запах дыхания людей из дома напротив. Пробовал принимать выданные мне таблетки от бессонницы. Если выпивать пачкой, помогало. Я отрубался. Но, просыпаясь, чувствовал себя обманутым. Тело ныло, требуя внимания ещё сильнее, голова болела, я не был ни капли более отдохнувшим, чем до сна. К тому же ночь начисто пропадала из жизни, я её не помнил. Помнил таблетки, царапающие пищевод, затем тягостное пробуждение, а между ними – черноту, которая несколько обескураживала.

Я пробовал отвлечься на еду. В госпитале кормили однообразно, в основном странноватыми разноцветными пюре. У них был дикий вкус, но я не знал, то ли это мои искажённые ощущения, то ли они и правда представляют собой шедевры безумной кулинарии. Поэтому захотелось попробовать те блюда, которые я ел раньше, чтобы понять, как я их ощущаю теперь.

Моей любимой едой всегда были макароны с мясом. Мясо любого животного – лучше всего не слишком жирное, скажем, аброзятину – измельчают, обжаривают до выпаривания воды, добавляют приправы и всыпают фарш в отваренные макароны, а потом дают постоять под крышкой пару минут.

Я заказал доставку еды в номер. Запах фарша почуял ещё издалека, когда официант вкатил тележку с подносом, накрытым крышкой, в коридор. Отвратительный, прогорклый, тухлый, он заплыл мне в нос, и я уже не мог от него избавиться. Затем примешались резкие запахи приправ, вонь масла, мерзкий смрад макарон. Я и не подозревал до того дня, что макароны тоже пахнут. Я зажал нос и крикнул «Войдите!» в ответ на стук, хотя уже сомневался, следует ли официанта пускать.

Самое удивительное, что я смог съесть практически половину. С содроганием и омерзением, но смог. И, благодаря своему эксперименту, понял, что от еды вряд ли буду впредь получать удовольствие.

Пробовал читать книги, но не мог сосредоточиться. Отвлекало буквально всё. Особенно звуки. Я затыкал уши ватой, но всё равно слышал их. Город вокруг производил миллиарды звуков. Разные существа сговорились и принялись скрести, грохотать, шипеть, рычать, булькать, царапать и играть на музыкальных инструментах. И я никак не мог всего этого не слышать.

Прочитав полстраницы невнятной ерунды, я сдался. Я вышел на балкон. Подо мной пролегала узенькая вонючая улочка. Даже и её до самого неба заполняли транспортные средства. Платформы, флипы, воздушные велосипеды, люди с терминалами на ногах, мелкие и крупные дроны забивали пространство, оставляя между собой совсем немного щелей. Но и в эти щели умудрялись просачиваться олухи.

Если вы не знаете, олухи – это довольно крупные птицы, как правило, серо-голубые, с клювами, усеянными множеством мелких ложных зубов. Они едят всё подряд, начиная от семечек, крошек и картофельных очисток, кончая фольгой и пластиковой изоляцией. Говорят, что питаются иногда даже мелкими зверьками вроде пищиков, хотя сам я этого не видел, врать не буду. Олухи копаются на свалках, разносят опасные бактерии, в самый ответственный момент попадают в воздухозаборники двигателей, уже не говоря о том, что они обильно испражняются в воздухе, усеивая предметы внизу слоем коричневатого шоколадоподобного вещества. В последнее время на Эгозоне-1 они стали страшной бедой, сравнимой по масштабу со всеобщей депрессией, а может, и являясь одной из её причин.