Гениальный наставник

Битва поглотила без малого три дня, и больше самого боя выматывало ожидание, когда гром атак на время стихал, а враги скрывались не хуже зверей. Сасори не расслаблялся. Он не имел права спать. Он выжимал из своего тела всё, на что то было способно, и оно продолжало исправно работать, создавать нити чакры, бросать кукол в атаку, обводить вокруг пальца взрослых врагов, и порой Сасори слышал собственный крик как бы со стороны.

Когда битва закончилась, сознание погасло, словно наконец получив разрешение.

А потом пришлось чинить марионетки. Множество сломанных, искорёженных кукол, половина которых отправилась на свалку, оставив от себя только детали, которые могли быть полезны. Спокойная, однообразная работа, отвлёкшая от хаоса вне мастерской, принесла в душу чуточку мира, и даже люди не раздражали, когда порой забегали.

Но не успел Сасори прикорнуть после работы, как с лесистого севера напали враги, разгорелось очередное сражение, и он чудом не сдох прямо там. Всё, что творилось вокруг, было хаосом, но затем разбилось на отдельные бои, и Сасори проложил себе путь к лазарету, пропитанному запахом крови и гноя. Куклы выдыхали на врагов облако яда, впивались в них сенбонами, кунаями, катанами, опутывали цепью, рубили на куски, и телом давно уже правили инстинкты и вбитые годами тренировок рефлексы; голова в момент боя оставалась наполовину пустой.

Всё было пустым, бессмысленным уродством.

Битва закончилась внезапно, как и началась, и Сасори снова поручили чинить марионетки, те самые, которыми недавно занимался: все они опять были сломаны, и ремонту подлежало ещё меньше, чем раньше. Сасори уже не хотел убивать. В тот момент он ничего не хотел. Но приказ есть приказ, пришлось подчиняться, лишь мимолётно порадовало, что люди ненадолго займутся исключительно своими делами, забыв о Скорпионе Красных Песков.

Когда через несколько дней он направился в лазарет, рядом шагавшая Пакура спросила:

— Ты не ранен. Зачем тебе в лазарет?

Место с запахом крови и гноя будило в душе лишь одно отвращение, и если бы не приказ, ноги бы Сасори там не было, но выбора он не имел. Зачем он туда направлялся?

— Чтобы людей чинить.

Ответил Сасори Пакуре — и очнулся там, где уснул, на прогалине между гигантскими деревьями и с обрывом рядом.

Сердце стучало сильнее обычного. Память мёртвой хваткой вцепилась в ткань сна, не давая ей расползтись. Нахмурившись, Сасори поднялся на ноги, отряхнулся и по небу прикинул, что прошла лишь пара часов: для сна — пожалуй, достаточно. И Сасори вернулся к дороге.

Ветер потоком дул прямо в лицо, сдирая с него остатки сонливости, и скоро ничто на неё не намекало. Конечно, будь воля Сасори, он бы совсем не спал, однако тело диктовало свои условия. Оно было достаточно натренировано, чтобы обходиться без сна три или четыре дня, но потом, как правило, напоминало труп. На Третьей Великой войне не раз довелось горько об этом пожалеть.

Тогдашние события давно остались в прошлом, Сасори о них не вспоминал, хотя первые несколько лет после войны она преследовала его с упорством безумца. Как почти всех, кто сумел выжить, так что это не имело значения. Сегодня она Сасори приснилась. Впервые за столько лет. Это не удивило, ведь подсознание и разум были связаны, подобно свету и тьме; к тому же, Сасори прикоснулся к прошлому: смерть родителей стала его знакомством с войной.

Но именно она пробудила гения Сунагакуре, именно она привела его к искусству, и если бы Сасори предложили поменять что-нибудь в своей жизни, он бы не сделал ничего. Может быть, убил бы Расу, чтобы тот не успел приковать его к Деревне, но не более. И сейчас война вновь стучалась в двери. Зря, потому что Сасори не даст этим дверям открыться. Что он обычно делал на войне? Постоянно куда-то бежал, постоянно кого-то спасал, постоянно кого-то убивал, он был куклой Песка, которую Третий Казекаге дёргал за ниточки.

Сасори не хотел заниматься чем-то настолько бессмысленным.

Он и сейчас ходил на задания, подрабатывал в больничных стенах, творил в мастерской, но при этом оставалась свобода, оставалось время на себя. Сасори ухитрялся извлекать пользу из всего, что получал и терял в этой жизни. На миссиях он мог испытать свои шедевры, порой встречались и хорошие тела, коллекция пополнялась. Госпиталь открыл ему доступ к хранилищам разных ингредиентов, вплоть до сугубо химии, и знаниям о каждом шиноби Песка. Мастерская была сердцем Сасори. Пока такая жизнь ему нравилась, хоть и приходилось творить втайне.

Но Раса погиб, и Орочимару узнал о Третьем Казекаге. Однако даже если правда раскроется, Сасори мог в любой момент запечатать всё, что нужно, сложить мастерскую в свиток, как в сумку, и исчезнуть из жизни Деревни: он не позволит себя найти. Будут разорваны последние узы с Чиё. Гаара же, Темари и Канкуро…

Сасори птицей перелетел узкий овраг, вцепился в ближайшую крепкую ветвь и подбросил тело повыше, чтобы оттолкнуться от неё ногами.

«Разорвать узы с Гаарой, Темари и Канкуро…» — проплыла в голове единственная мысль, тут же утонувшая в бездне без ответа. Сасори понял, как назвать это надоедливое чувство в груди. Узы. Раньше он его не замечал, потому оно не мешало, но теперь всё изменилось. Если мир узнает о человеческих куклах, в любом случае придётся прощаться, и Гаара, Темари и Канкуро прекрасно справятся без Сасори.

«Я думаю о них, а не о себе, — безрадостно заметил Сасори. — Это плохо. Не они справятся без меня — я справлюсь без них».

К несчастью, он не был уверен, что семнадцать лет назад не ошибся.

Солнце уже клонилось к закату, когда Сасори пересёк границу Конохи, показал постовым пропуск и двинулся было дальше, но столкнулся с Баки. Завершался последний день, когда тот тренировал Гаару, и Сасори, скупо улыбнувшись, спросил:

— Как дела с Гаарой?

— На удивление хорошо.

Неторопливо шагая по главной улице Листа, Сасори и Баки это обсудили. Выяснилось, Гаара вёл себя смирно, приходил почти на каждую тренировку, прогулял лишь последнюю. В общем, всё прошло гладко, хотя однажды Гаара заявил прямым текстом, что не нуждается в лишних учителях. Это в проблему не выросло, поэтому уже не стоило внимания. Когда настала пора расходиться, Баки передал Сасори сложенную в восемь раз записку, он убрал её в карман, попрощался и отправился домой.

Дома никого не оказалось. Сасори эта пустота порадовала, и он, не теряя время, ознакомился с сутью записки, бывшей, судя по почерку, от Пакуры. На помятой бумажке значился обыкновенный список имён, который показался бы бессмыслицей всякому несведущему: никаких пояснений не прилагалось. Необходимости в них, впрочем, не было: понятное дело, речь шла о ниндзя, которые попадут на арену как зрители третьего этапа экзамена.

Сасори разулся, прошёл к себе в комнату, зажёг на столе свечу и от её пламени подпалил записку. Пальцы игриво обжигал жар, пока огонь съедал бумагу, которая под его касаниями чернела, сворачивалась, жухла. Подойдя к окну, Сасори одной рукой раздвинул фусума и вновь посмотрел на записку. Две трети текста обратились в пепел, и когда осталась последняя строчка, Сасори, держа бумажку за самый край, выкинул её в окно. Ветер охотно подхватил лёгкую, как пёрышко, добычу и понёс прочь.

А Сасори, отцепив от пояса подсумок и положив его на стол, отправился в душ. Разделся, устроил аккуратной стопкой одежду, которую надо было постирать, и встал под струи воды, когда отрегулировал их температуру — любил попрохладнее. Вода стекала по телу, смывала с него пот, успокаивала разум, приводя его в совершенное состояние.

Ситуация в Песке не изменилась: победа плыла в руки Сасори, но он пока что не праздновал — рано. Орочимару не просто так встретил его на границе пустыни и леса. Эта встреча лишила Сасори покоя, заставила быстро искать ответ, пришлось даже погостить у старухи Чиё, чтобы наконец-то понять всё. Однако Орочимару едва ли хотел только поиздеваться. Его планы всегда были долгоиграющими, как у самого Сасори, а значит, правда пряталась дальше.