Страница 13 из 21
Сицилиец упал лицом в снег. Затем он подскочил, словно кусок свежей резины. Его чести нанесли тяжелую травму, куда более болезненную и позорную, чем всем прочим местам. Он кинулся на человека, который дурно с ним обошелся. Змеиным языком выскочило лезвие ножа. Три сильных и быстрых удара – и коротышка вбежал обратно в дом. И пока не появилась подмога в лице двух детишек из семьи бедного лодочника, собиравших кусочки угля на сортировочной станции железной дороги, Бивер Янси лежал в снегу там же, где свалился, истекая кровью, словно забитая свинья. Его вовсе не порезали на ленты. Первые слухи оказались весьма преувеличены, как это часто случается. Но в правом легком Янси зияли две раны, и еще одна – с правой стороны шеи. Можно было не сомневаться, что впредь он никогда не станет пинать сицилийского поденщика. Или, если на то пошло, кого-либо еще.
Судья Прист, беспристрастно рассуждавший с высоты своего судейского опыта, предполагал, что шеф полиции отлично поступит, если своевременно найдет виновника резни и запрет того в надежном и безопасном месте. Именно так шеф и решил поступить, когда ему сообщили о происшествии. В сопровождении двух надежных сотрудников дневной смены он без промедления отправился совершить арест и дознание, но столкнулся с серьезными препятствиями.
Начать с того, что у него не было ни малейшего представления о личности или облике преступника. Человек, которого он разыскивал, был одним из двухсот рабочих. Но кем же? Бивера Янси перевезли от доктора Лейка в городскую больницу не в том состоянии, чтобы он мог назвать имя нападавшего, даже если бы знал его, или дать описание внешности. Видимо потеря крови, боль, шок и лекарства лишили его возможности связно говорить. Тем не менее шеф чувствовал, что обязан, не теряя времени, посетить то, что «Ежедневные вечерние новости» с претензией на оригинальность зовут «местом преступления». Так он и сделал.
Все было тихо на равнинах за старым фортом, когда всего через час после происшествия туда добрались полицейские. На полпути между полым утесом и обрамленным ивами берегом реки стояли длинные дощатые бараки иностранных рабочих. Из железных труб, которые разбивали однообразный простор заснеженных крыш, поднимался дым. Возле одной из дверей вился лабиринт спутанных тропинок, а примерно в семидесяти пяти футах от нее снег был разворошен, словно по нему протащили тяжелую воловью шкуру. Именно там на белом фоне выделялось темное красновато-коричневое пятно.
Однако, когда шеф и его люди, с трудом спустившись с холма, осторожно подошли к притихшему зданию, в маленьких оконцах барака не было видно ни движений, ни лиц. Начальник полиции постучал в дверь набалдашником своей трости из гикори, а затем постучал еще и еще раз, требуя открыть именем закона, но никто не ответил ни на стук, ни на окрик. Потеряв терпение, шеф надавил плечом на запертую створку и, сорвав ее с петель и засова, вбил дверь внутрь.
Он заглянул в проем, нашаривая в кармане пальто оружие, готовый, если понадобится, отразить внезапное нападение выстрелами из револьвера, но нападения не последовало. Перед ним молча стояли две сотни испуганных, доведенных до отчаяния мужчин. Те, у кого были пистолеты, держали их на виду. У остальных имелись ножи, которые они тоже предъявили. К тому же все они владели кирками и лопатами – достаточно опасным оружием в руках людей, умеющих им пользоваться.
Если бы этот пустозвон подошел бы к делу с умом, то смог бы мирно достичь своей цели, просто распахнув пальто и показав синюю форму, медные пуговицы и золотую звезду. Но, разумеется, даже не подумав об этом, он стоял перед итальянцами, требуя выдать виновного на том языке, которого они не знали, закутанный в пальто от горла до резиновых сапог: выглядел он так же, как любой горожанин.
В нем чужестранцы, сбитые с толку внезапным поворотом событий, видели лишь врага без явных атрибутов власти, явившегося угрожать им. Они собирались держать оборону и забаррикадироваться досками от своих коек. У них имелись еда, дрова и оружие. Они выдержали бы долгую осаду, а при нападении дали бы отпор. Во всех их поступках, во всех движениях, в упрямых взглядах шеф ясно прочитал их намерения.
Габриэль Хенли не был трусом, иначе он не занимал бы уже второй раз пост начальника полиции, но и глупцом он не был тоже. Он вспомнил, что городская черта заканчивалась утесом, оставшимся у него за спиной. По крайней мере формально нападение на Бивера Янси произошло за пределами его юрисдикции; то есть это работа не для городских служб, а для чиновников округа. Он отступил, и стоило ему уйти, как крепкие смуглые руки заменили сломанную дверь импровизированной решеткой с подпорками. Шеф оставил для наблюдения двух своих человек – совершенно излишняя предосторожность, поскольку ни один из двухсот осажденных мужчин, как оказалось, не имел ни малейшего намерения покидать свое убежище, – и поспешил обратно в город, обдумывая сложившуюся ситуацию.
По дороге в офис шерифа он остановился у фруктовой лавки Паласси. Как единственный человек в городе, который мог договориться с сицилийцами на их родном языке, Тони оказал бы неоценимую помощь, но его не было на месте. Миссис Паласси, урожденная Каллахан, с сожалением сообщила, что Тони ранним поездом отправился в Мемфис узнать о причинах задержки предрождественских поставок апельсинов и бананов. Для молодых людей нашего города апельсины и бананы почти так же обязательны, как и фейерверки, чтобы достойно отпраздновать Рождество. А когда шеф добрался до здания суда, то обнаружил, что в городе нет и шерифа.
Тот вместе с одним из своих заместителей еще на рассвете уехал в Хопкинсбург, чтобы доставить в лечебницу штата душевнобольную женщину. Конечно, оставался второй заместитель, но то был пожилой человек с хроническим ревматизмом, занимавшийся в основном канцелярскими делами. Он ни разу в жизни не пытался никого арестовать и выразил сомнения, что теперешняя возможность благоприятна для экспериментов на этом поприще.
В сложившихся обстоятельствах – с отъездом и патрона, и Тони Паласси, и шерифа – шеф полиции Хенли, оставив убежище виновника происшествия под бдительным надзором, решил просто сесть и подождать. Подождать развития событий, подождать распоряжений, возможно, подождать, пока общественное настроение приобретет какую-то форму, которая даст ему намек на дальнейшие шаги в этом деле. Поэтому он уселся за свой круглый стол в старой ратуше, вытянул ноги к печке и принялся ждать.
Если бы наш деятельный шеф предугадал те настроения, которые владели людьми в разных частях города, то, возможно, он постарался бы что-нибудь предпринять, хотя признаюсь, что не знаю, какие именно это могли быть шаги. И не думаю, что знал сам шеф. Страсти накалялись. И гнев лишь возрос и расширился, когда прошел слух – а это случилось довольно скоро, – что остальные макаронники укрывают и защищают того, кто устроил резню.
А разве подобный поступок не ставит и их вне закона, разве не делает пособниками и злоумышленниками? Вопрос прозвучал множество раз во множестве мест, и ответ обычно был один и тот же. А как насчет того, что эти жестокие и опасные нищие поденщики, которые выползли из трущоб больших городов, вырвали кусок хлеба прямо изо ртов несчастных и трудолюбивых чернокожих? Вместе со стремительной неприязнью к белому чужаку столь же внезапно росло сострадание к участи черного соседа, чье место тот занял. Кроме того, разве кто-нибудь видел, чтобы хоть один из порицаемых макаронников потратил хотя бы цент в бакалейной лавке, галантерейном магазинчике, салуне или где-нибудь еще? Деньги, заработанные в округе, должны быть потрачены в округе. Что, если не это, обязана олицетворять собой железная дорога?
Ближе к середине дня кто-то сказал кому-то еще, а тот в свою очередь передал новость всем, кого повстречал, что бедный старина Бивер быстро угасает и хирурги допускают, что ночи он не переживет. Невзирая на изрытый снег под ногами и холод – температура быстро упала до нулевой отметки и ниже, – на улицах небольшими компаниями начали собираться люди, обсуждавшие одну и только одну тему.