Страница 14 из 26
Русское общество, как подобает добрым подданным, оплакивало кончину Елизаветы, которую поругивало при жизни, и с опаской взирало на нового российского императора. «Родившись и проводив все дни под кротким правлением женским, все мы к оному так привыкли, что правление мужское было для нас очень ново и дико,– несколько наивно признается Болотов.– Все мы наслышались об особливостях характера нового государя и некоторых неприятных чертах оного». Действительно, контраст между доброй, умной, хотя несколько безалаберной и своенравной Елизаветой и назначенным ею самой наследником слишком бросался в глаза. Карл-Петр-Ульрих, герцог Голштинский был, по словам Ключевского, самым неприятным явлением из всего неприятного, что оставила после себя императрица. Пожалуй никогда еще на российский престол не всходила более одиозная фигура.
Голштинские герцоги долгое время терпели притеснения от Дании, где царствовала старшая ветвь их фамилии. Сильнейшие державы Севера принимали участие в этой вражде, поэтому голштинские герцоги обыкновенно были женаты на принцессах шведского или российского домов. По нелепости, которыми богата история европейских династий, в лице Карла-Петра-Ульриха совершилось загробное примирение двух величайших соперников начала XVIII века: голштинский принц был сыном дочери Петра I и внуком сестры Карла XII. Вследствие этого владельцу маленького герцогства грозила серьезная опасность стать наследником двух крупных престолов – шведского и российского. Счастье иметь его своим государем было вначале предоставлено Швеции. Принца заставили учить лютеранский катехизис, шведский язык и латинскую грамматику; в нем воспитывали любовь к равенству и уважение к закону, подкрепляя уроки гуманизма частой поркой. Но Елизавета, не имевшая детей, командировала майора Корфа с поручением во чтобы то ни стало взять ее племянника из Киля и доставить в Петербург. Корф повел дело очень удачно, шведский престол был предоставлен дяде герцога, а сам он, с удовольствием отбросив катехизис и латынь, предстал перед Елизаветой 14-летним круглым неучем, поразив своим невежеством даже императрицу, не отличавшуюся особой начитанностью. Голштинского герцога Карла-Петра-Ульриха преобразили в великого князя Петра Федоровича и заставили изучать русский язык и православный катехизис.
Быстрая смена обстоятельств, впечатлений и программ воспитания вконец сбили его с толку. Принужденный учиться то одному, то другому, без связи и порядка, Петр кончил тем, что не научился ничему и совсем перестал понимать окружающее. Он казался ребенком, вообразившим себя взрослым, на самом же деле это был взрослый человек, навсегда оставшийся ребенком, и причем ребенком раздражительным, вздорным, лживым и упрямым. Наследник выглядел весьма несуразно в искаженном прусском наряде: штиблеты он всегда стягивал так крепко, что не мог сгибать колен и принужден был садиться и ходить с вытянутыми ногами; узкий прусский мундирчик уродливо обтягивал его тщедушное тельце, а большая, необыкновенной формы шляпа прикрывала маленькое, злобное личико, которое он еще более безобразил беспрестанным кривляньем. Отпечаток легкомысленного ребяческого кривлянья лежал и на всех мыслях, словах и поступках наследника. На серьезные вещи он смотрел детским взглядом, а к детским затеям относился с серьезностью зрелого мужа. В зрелом возрасте он не расставался со своими любимыми куклами, с которыми его не раз заставали посетители. Самым сильным его увлечением был Фридрих II, перед военной славой и стратегическим гением которого он преклонялся до такой степени, что во время войны пересылал ему сведения о русской армии.
Поскольку экспериментировать с русской армией ему еще не позволяли, Петр велел понаделать себе восковых, свинцовых и деревянных солдатиков. Он часами расставлял их в своем кабинете на столах, дергая за протянутые шнурки, издававшие звук, похожий на беглый ружейный огонь. Уже будучи женат на великой княгине Екатерине (будущей императрице), он всякий день скрывался с ней от глаз на несколько часов. Елизавета, ожидавшая, что результатом этих уединений будет рождение второго наследника, не подозревала, что Петр всего лишь демонстрирует жене воинские приемы и свое умение стоять на часах. «Мне казалось, что я годилась для чего-нибудь другого»,– вздыхала великая княгиня, рассказывая эти подробности («другим» ей приходилось заниматься с молодым Салтыковым и блестящим Понятовским). Однажды Екатерина, вошедшая к мужу, была поражена представившимся ей зрелищем: с потолка на веревке свисала большая крыса. На вопрос Екатерины, что это значит, Петр отвечал, что крыса совершила уголовное преступление, жесточайше наказуемое по военным законам – она забралась на картонную крепость, стоявшую на столе, и съела двух часовых из крахмала. Преступницу изловили, предали военно-полевому суду и приговорили к виселице.
Чтобы усвоить себе привычки и манеры прусского солдата, Петр начал выкуривать непомерное количество табаку и выпивать неимоверное количество бутылок пива, полагая, что без этого невозможно стать «настоящим бравым офицером». Склонность к шутовству глубоко укоренилась в нем. Однажды он без причины обидел придворного, и, почувствовав свою вину, предложил тому дуэль. Неизвестно, что подумал придворный, но оба они направились в лес, обнажили шпаги и встали в позицию в десяти шагах один от другого. Какое-то время они топтались на месте, стуча по земле своими большими сапогами. Вдруг Петр остановился, сказав: «Жаль, если столь храбрые как мы, переколемся. Поцелуемся».
Общество жены Петр вскоре поменял на объятия Елизаветы Романовны Воронцовой, девицы, во всем его достойной. Болотов, полюбопытствовавший видеть фаворитку наследника, пришел в ужас от ее «толстых, нескладных, широкорожих, дурных и обрязглых» прелестей и уверял, что «всякому даже смотреть на нее было отвратительно и гнусно». Возможно, что странная привязанность наследника к этой женщине объяснялась тем, что Воронцова выказывала больше склонности к совместным военным экзерцициям.
Сама Елизавета приходила в отчаяние от характера и поведения племянника и не могла вынести его присутствия больше четверти часа. У себя в комнатах, когда заходила о нем речь, императрица заливалась слезами и жаловалась, что Бог дал ей такого наследника. Потом она вспоминала, что в этом виноват не Бог, а она сама и чертыхалась, называя Петра «проклятым племянником» :
– Племянник мой – урод, черт его возьми!
Под конец ее жизни поговаривали даже, что она была не прочь отослать его назад в Голштинию, а наследником назначить его шестилетнего сына Павла, но ее фавориты, замышлявшие это, не решились на такой шаг.
Петр, не подозревая миновавшей беды, все же вступил на престол со смешанными чувствами беспечности и робости. Россия пугала его, как маленького ребенка пугает большая комната, в которой он остался один. Он ничего не понимал в России, называл ее проклятой страной и в минуты какого-то странного прозрения выражал уверенность, что ему суждено в ней погибнуть. Но и эти предчувствия нисколько не вызывали у него стремления сблизиться со страной, властителем которой он стал; наоборот он ничего не хотел знать о России и чуждался всего русского. Став российским императором, Петр сделался еще более голштинцем, чем был дома. В огромной стране он создал себе собственный прусско-голштинский мирок, в котором попытался укрыться от страшившей его России. Но к своему несчастью, он не мог оставить ее в покое и не раздражать своими капризами. Петр завел особую голштинскую гвардию из разноплеменного чужеземного сброда, по большей части капралов и сержантов прусской армии. То была, по выражению княгини Дашковой, «сволочь, состоявшая из сыновей немецких сапожников». К этим гвардейцам по временам присоединялись заезжие певцы и актрисы. Император всерьез считал себя недурным скрипачом и флейтистом и любил музицировать в этой компании. На беду, он еще и подозревал в себе большой комический талант, потому что довольно ловко строил разные смешные гримасы. Он находил забавным передразнивать священников в церкви и высмеивать русские придворные обычаи. Так, он нарочно заменил старинный русский поклон французским приседанием, чтобы потом изображать в своем кругу неловкие книксены пожилых дам. К слову, одна из них, после неудачной попытки Петра развеселить ее гримасами, презрительно отозвалась о нем, что он совсем не похож на государя.