Подарок к Рождеству

— Вот так сразу? — удивился он.

— Да.

— Там еще какие-то инструменты были.

— Они опциональны. На концертах он пел просто под гитару.

Баки набрал воздуха в грудь. Он никогда не пел — не под аккомпанемент. Ему случалось напевать, делая что-то несложное. Ревущие Коммандос иногда пели у костра — обычно после того, как кто-то добывал бутылку чего-нибудь покрепче. Он пел колыбельные сестрам, если мама болела или была слишком занята. Но чтобы вот так…

Туу-Тикки провела пальцами по струнам раз, другой.

— «Ну вот ты и стал героем. Ты весь как сплошной прочерк. Тебя позабыли всюду…» — начал Баки.

Слова лились сами собой, легко и без запинок. Гитара поддерживала его голос, делала его богаче и как-то значительнее. Баки запнулся на начале третьего куплета, выправился и допел.

— Ну как? — спросил он Туу-Тикки, когда отзвучал последний аккорд.

— Хорошо, — кивнула она. — Мне нравится. У тебя очень красивый баритон. Практики тебе не хватает, но это придет с опытом. Зато контроль дыхания великолепный. Порепетируем еще?

Баки спел песню еще раз, другой. А потом горько усмехнулся и закрыл лицо ладонью.

— Я идиот, да? — спросил он. — Я полный кретин. Песня на русском. Стив не знает русского. Это стихи — я не смогу нормально перевести. Он ни черта не поймет.

Туу-Тикки отставила гитару, подошла к Баки, погладила его по волосам.

— Поймет, если спою я или Грен. Но это будет неправильно.

Баки поймал ее ладонь, прижал к щеке, посмотрел снизу вверх в задумчивое лицо.

— Ты что-то придумала.

— Да, я что-то придумала.

— Знаешь, где взять текстовый перевод?

— Лучше. Посиди здесь, я сейчас.

Она быстро вышла, заметая пол длинной юбкой. Баки принялся покачиваться в кресле. Приоткрылась дверь, но это была не Туу-Тикки — в комнату зашла Баста, запрыгнула на стол со швейной машинкой и принялась тереться мордой о кожух.

Туу-Тикки вернулась, сжимая что-то в кулаке.

— Вот, нашла, — сказала она. — Насовсем не отдам, но штука полезная.

Она показала Баки витой серебряный шнур с подвеской в виде головы лошади.

— Что это? — спросил он.

— Универсальный переводчик, — объяснила Туу-Тикки. — Когда у нас только появилась Тая, Эшу подарил ей эту штуку, чтобы она не тратила силы на изучение английского. Амулет дает понимание любых языков и работает в обе стороны — ты понимаешь, тебя понимают. Текст, речь — без разницы. Помогает усвоить язык. Причем это не словарь, ты понимаешь язык на уровне и понятий, и ассоциаций, и культурных кодов. У нас с Греном тоже такие есть. Для понимания английского они нам уже не нужны, они работают еще и как обучалки, но мы много ездим, да и гости могут говорить на любых языках.

— Значит, тебя с таким переводчиком понял бы и яут? — улыбнулся Баки.

— Яутов не встречала, но думаю, да. Он по-настоящему универсальный.

Туу-Тикки встала рядом с Баки и застегнула переводчик у него на шее.

— Не тесно шее? Тая поменьше тебя.

Голова лошади устроилась чуть пониже ключиц, Баки чувствовал, как она почти неощутимо давит на кожу.

— В самый раз. А Тае он разве не нужен?

— Она полностью освоила английский. Берет его только когда поет вместе с командой Эшу в отпуске. Отпуск у нее будет в октябре — хватит времени. Попробуешь спеть еще раз? Текст сложный, не думаю, что ты настолько хорошо понимаешь русский.

Баки кивнул. Песня ему нравилась, очень нравилась, но он действительно не понимал, зачем в ней Камчатка — полуостров на востоке России, и при чем тут семнадцать мгновений лета.

Оказалось, имелся в виду не полуостров, а задние парты в классе — именно они назывались в русских школах «камчаткой». Стив на «камчатке» не сиживал, а вот Баки — постоянно. Но песня все равно была про Стива. А «красный угол» — это не часть помещения, выкрашенная в красный цвет, а угол, в котором стоят иконы или портреты родственников в нерелигиозных домах. Переводчик одарил Баки мгновенным визуальным образом — выцветшие черно-белые фотографии в рамках и заткнутые за рамки искусственные цветы. Баки понял неизвестное ему слово «урла» — да, Стив всегда с такими дрался. Правда, с семнадцатью мгновениями яснее не стало, и Баки спросил.

— Очень известный сериал про Вторую мировую войну, — объяснила Туу-Тикки. — Про советского разведчика. С чудесной музыкой. Стал, как когда-то говорили, культовым, разлетелся на цитаты и анекдоты. «Семнадцать мгновений весны». Черно-белый.

— Надо будет как-нибудь посмотреть.

— На домашнем сервере его нет, но я найду. Правда, не знаю, понравится ли тебе.

— Не выясню, пока не увижу. А ты сама поешь? — неожиданно для самого себя спросил Баки. Он часто видел, как Туу-Тикки играет на гитаре, но никогда не слышал, чтобы она пела.

— Редко, — она покачала головой, — и больше для себя.

— А для меня — споешь?

Туу-Тикки долго смотрела на него, а потом потянулась за гитарой.

— Есть одна песня… В оригинале она на два голоса — тенор и сопрано. Я ее с детства любила. Только она на русском.

— Спой, — попросил Баки.

Пальцы Туу-Тикки перебрали струны, и она запела:

— «Плыл кораблик вдоль канала, там на ужин били склянки. Тихо музыка играла на Ордынке, на Полянке…»

Стив с самого утра «не попадал». Все получалось не так, как задумывалось. Пробежка не принесла привычного удовольствия и спокойствия: Стив упал, запнувшись о невесть откуда взявшийся посреди тропы корень; когда готовил кофе — выронил колбу кофеварки, и стекло разлетелось по кухне. Крупные куски Стив убрал сам, вытер бумажными полотенцами разлившийся кофе Духи подобрали мелкие осколки и стерли брызги с мебели. Роджерс постоял, окинул взглядом шкафчики и не стал больше ничего трогать. Ушел к себе в комнату

Он думал, что рисовать тоже не получится. Но взялся за карандаши, аккуратно разложенные по цветам и оттенкам. Коричнево-желтые и серо-зеленые полосы ложились ровно одна к одной, свиваясь в спирали и кольца. Размышлял Стив отчего-то о лесах Европы, где провел столько времени. Совсем забыл, что рисовать ему надо себя.

Второй лист тоже получился мрачным, в темных сине-фиолетовых тонах. Там проявлялся морской пейзаж, узнаваемо, по крайней мере. Только пена на гребнях волн была не белая, а грязно-желтая.

Закончив, он убрал карандаши и мольберт, а рисунки сложил один на другой и перегнул пополам. Стив не был уверен, что делает правильно, опасался, что ему это не поможет, и… Больше всего пугала возможность того, что его как-то вернут в прежнее больное тело, не сумев вылечить это, или решив, что пациенту иначе не помочь.

Стив не понимал, откуда страх. Никто даже не заикался ему о подобном исходе. Сефирот прямым текстом сказал, что Стиву надо учиться жить именно в этом теле. Но Стив все равно боялся. Этот страх был сильнее него. Его не получалось отодвинуть, забыть, игнорировать.

Роджерс решительно поднялся, переоделся в рабочее, сходил в гараж за пилой и отправился на холм — обрезать сухие ветки сосен. Заметить их было легко — каждую такую ветку Бран пометил красной ленточкой. Длинными концами ленточек играл ветер, дующий к океану.

Стив не умел одновременно двигаться и думать. Жужжание электропилы прогнало из головы все мысли. Он забирался на сосну, подбирался к нужной ветке, срезал ее, следил, как она с треском рушится на подстилку из хвои, высматривал следующую. После каждого десятка сосен Стив резал ветки на части и оттаскивал к дому охапки поленьев.

В один из таких заходов его поймал Баки.

— Стив, прервись, а? Обедать пора.

— Я… — начал Роджерс, но урчание пустого желудка заглушило все, что он хотел сказать.

Баки понимающе кивнул и шагнул в сторону, пропуская Стива к двери.

— Я разбил колбу, — решительно сказал Стив за обедом. — Где купить новую?

— Я уже заказала, — Туу-Тикки была странно рассеянна.

— Сколько она стоит? Я отдам деньги.

Туу-Тикки посмотрела на Стива.