Северный ветер

А Сергей изводил ее: то тягостным чувством вины, которое он замечательно умел пробуждать, то жалостью, вызывать которую к себе он умел не хуже. Он постоянно требовал внимания. Но при этом то нестерпимо сильно желал видеть Марину именно тогда, когда ей это было неудобно, то жестоко отталкивал ее, сходившую с ума от страха за него и стремления помочь, облегчить и разделить его боль и страдания.

Марина вымоталась. Ей казалось, что это продолжается целую вечность. Она ощущала себя древней старухой, а не юной двадцатилетней девушкой. Жизнь виделась прожитой, вымученной и подходящей к концу. В душе она смеялась над словами всех доброхотов о том, что у нее еще все впереди и она только начинает жить. Что они знали? За несколько — неужели несколько? — лет она хлебнула страха и боли и в таких масштабах, в каких они и представить себе не могли. Ну, раз говорили такое…

А потом у Марины просто кончились силы. Вообще. Все.

В один прекрасный день она осознала себя роботом, который зачем-то встает каждое утро, заваривает чай с сахаром, идет в универ, общается с людьми, не чувствуя при этом ничего — просто потому, что они хотели, чтобы она общалась, получает хорошие оценки — просто потому, что так по какой-то причине нужно делать. А еще спасает какого-то парня, который не хочет жить.

Зачем? Он ведь этого не хочет!

Одним из излюбленных развлечений Сергея было пропадать на время. Скинув перед этим двусмысленную смску или ляпнув что-то тревожащее на словах. Марина несколько лет подряд в таких случаях начинала впадать в панику, дозваниваться ему по всем телефонам (которые он, естественно, не брал), связываться с его родителями (которые не проявляли к происходящему особого интереса), бегать по ночному городу в невозможной надежде случайно найти его — живого или мертвого.

Позже он, само собой, возникал и, как ни в чем не бывало, позволял успевшей уже к тому времени смириться с его потерей Марине утешить его в очередной депрессии, сухо, со взглядом, сфокусированным в одной точке, пересказывая подробности многочасового сидения на перилах моста или лежания на железнодорожных рельсах.

Этот случай был одним из таких. Сергей исчез — в который уже раз. А Марина поняла, что ей все равно. Больше того — она даже хочет, чтобы он наконец совершил то, чего желал так долго. Тогда она бы похоронила его, оплакала, как положено, — и зажила спокойно, зная наверняка его судьбу и не метаясь больше на зыбкой грани неизвестности.

Она не стала искать его. А когда он сам попытался выйти на связь, просто не брала трубку и не отвечала на сообщения.

Сергей не успокоился. Он стал подкарауливать ее возле универа (сам он уже выпустился к тому времени) или возле дома, то устраивая показательные выступления с признаниями в любви и давлением на жалость, то обвиняя ее в сухости, черствости и бессердечности и грозя — о, да, конечно, как без этого?! — покончить с собой.

А Марине было плевать. Она начала высмеивать его. Сначала — осторожно, неумеючи, а после — зло и изощренно, мстя за все свои страхи и боль. С каждым таким инцидентом она заходила все дальше и каждый раз убеждалась: Сергей ничего не делал с собой. А если и делал, то так, чтобы непременно оказаться обнаруженным и спасенным.

Теперь, уже будучи взрослой женщиной, она понимала, как тонка была грань в ее экспериментах между притворными попытками суицида и любой случайностью, которая могла привести к настоящей смерти. Теперь — она стыдилась этого. Теперь — но не тогда, будучи юной, глупой, обиженной девчонкой.

В итоге Сергей отступил, оставил ее в покое. А Марина на пятом году обучения поняла наконец, как здорово общаться, дружить с ровесниками, развлекаться — ярко, непринужденно и беззаботно, как это умеют делать студенты.

Несколько ее однокурсников увлекались туризмом. Это было ново и интересно для нее. Она приобрела палатку, спальник, пенку и походный рюкзак. И однажды ранней весной, когда на деревьях только начинали распускаться почки, а сквозь жухлый бурый опад тянулись вверх, к солнцу, тонкие, но такие яркие после зимы первоцветы, когда с утра все вокруг бело было от инея, дыхание вырывалось изо рта облачком пара, а в палатке было настолько холодно, что невозможно ни спать, ни даже просто находиться, Марина сидела на бревне, закутанная во все теплое, что у нее имелось, и пошевеливала длинной палкой занимавшийся костер. Она вдыхала терпкий дым полной грудью и смотрела на небо, такое по-особенному голубое. И наслаждалась новым, непривычным для нее ощущением: ощущением того, что она не робот, а человек. Ощущением себя живой!

Самым забавным во всей этой истории было то, что Сергей до сих пор жил и здравствовал. Он даже умудрился жениться и завести ребенка. Развелся, впрочем, спустя несколько лет после свадьбы. Но факт оставался фактом: ничегошеньки с ним не случилось!

Нет, после отношений с Сергеем она не запрещала себе влюбляться, она просто утратила способность делать это. «Свое я уже отлюбила», — думала она про себя — без надрыва и слез, просто воспринимая это как данность. Наверное, это было к лучшему. Она была благодарна судьбе за то, что та подарила ей возможность попробовать глубокие и сильные чувства на вкус. Знать, что это, — все же нужно. Но не меньше она была благодарна судьбе, что больше та таких подарков не делала.

Связь с Александром Марину полностью устраивала — во всех отношениях. Она получала от нее то, что хотела в плане карьеры. Она имела регулярный, когда бурный, а когда разнообразный и затейливый секс. Но главное: Александр был адекватен. Он всегда ясно давал понять, чего хотел от нее. И при этом никогда не требовал невозможного. Он не устраивал мучительных сцен, он не стремился вымотать нервы. Он давал Марине то, что ей было нужно, и ждал взамен то, на что она была способна. Ни больше, ни меньше.

Только в последнее время — наверное даже, в последний год — Марина стала ощущать дискомфорт рядом с ним. И с каждым днем — все более остро.

Ее мучило — нестерпимо, удушливо — ощущение пустоты. Все, что раньше виделось достижениями, приметами успешной, счастливой жизни, начало терять краски, превращаясь в серые, бессмысленные симптомы существования.

Кто знает, чем бы все кончилось в итоге, если бы не Львовский. То ли своей смертью, то ли произнесенными перед этим словами он что-то изменил в Марине.

И она решилась что-то изменить вокруг себя. Не потому, что поняла вдруг, как жить правильно, а потому что осознала, что так больше жить нельзя.

Весь день пятницы Марина была как на иголках. Она пыталась понять, что случилось с ней, когда она накануне вечером метнулась в аэропорт — провожать Артема. И что случилось уже там, уже в аэропорту, — между ними.

Вечером, дома, она — как всегда после нерваков — налила себе виски и принялась курить. Сентябрьская непогода съедала ее не хуже собственных мыслей.

Когда зазвонил телефон, она вздрогнула и подскочила на стуле. Не от неожиданности — она ждала звонка, хоть и старалась не думать об этом. А когда на экране высветился номер — стационарный, не питерский и явно не московский, она ощутила, что сердце забилось чаще.

— Алло! — сказала она в трубку, чуть не выронив из руки телефон.

— Марина? — спросил Артем на том конце провода. Как будто ответить ему мог кто-то еще!

— Да, — выдохнула она. — Как ты добрался?

— Хорошо. Спасибо, — коротко ответил он и замолчал.

— Как альбатросы? — спросила Марина, припомнив, как в июне, в лесу возле заброшенных садоводств, он расписывал ей прелести птичьего заповедника.

— Пока не видел, — ответил он и тихо рассмеялся.

— Ты сейчас где? На маяке? — задала Марина очередной, наверное, глупый вопрос, понимая, что иначе Артем просто больше ничего не скажет.

— Нет. Пока нет. Я в поселке рядом с заповедником. Тут орнитологи живут с семьями. Завтра с утра на маяк повезут, — проговорил он и снова замолчал.

— Тебе там нравится? — Марина припомнила, как Борис накануне беспокоился за то, как его товарищ приживется на новом месте. Она вообще начинала чувствовать себя, как на работе, когда ей попадались особо сложные экземпляры, из которых требовалось по капле вытянуть нужную ей информацию.