Страница 5 из 56
Ирина сглотнула намек и ответила то, что слышала:
-- Ее Муркой кто-то назвал...
-- У-у, -- прогудела Ольга. -- Мурка -- самая крутая в вашем отряде была. Как пахан на зоне. Только зона у нас сучья...
-- Какая?
-- Сучья, -- упрямо повторила Ольга. -- Администрация всех давит, вольностей зэковских нету, актив на них пашет, шестерок полно. Иначе б Мурка у тепленькой батарейки спала...
6
Четверо слушали тишину. Но у каждого из них она была разной. Для начальницы колонии, Грибановой, она заполнялась тяжелым, гнетущим предчувствием если не объявления служебного несоответствия, то уж строгого выговорешника с лишением квартальной премии -- точно. Ее заместитель по режиму, маленький сухонький подполковник, брезгливо оттопырив нижнюю губу, думал о том, что уж на что он считал всех этих зэчек сволочами, но, оказывается, даже недооценивал их, потому что они оказались еще большими сволочами. В склоненной над столом русой голове Артюховой боролись горечь от того, что капитанское звание, хоть и вышел срок, никто ей в этом году не даст, и жалость к Мурке, на которую, если все сплюсовать, она потратила не меньше недели только на душеспасительные беседы, но перевоспитать так и не смогла. Следователь городской прокуратуры, высокий румяный мужчина лет тридцати - тридцати двух, сидящий, впрочем, не в форме, а в синем гражданском костюмчике при таком же синем галстучке, презирал трех остальных, находящихся сейчас вместе с ним в жарком, банно-натопленном кабинете начальника колонии, презирал за их бестолковость, за неумение организовать порядок, режим, за нравы в колонии, но больше всего за то, что ему вместо давно запланированной охоты на кабана пришлось тащиться на рейсовом автобусе в колонию и ковыряться с трупом.
-- Обрисуйте мне эту Мурку. Кто она такая, что за фрукт? -- обратился следователь к Грибановой, но та одним лишь взглядом перебросила вопрос Артюховой.
-- Мурка? -- приподняв голову, покомкала она маленькие, увеличенные помадой губки и впервые за весь день назвала погибшую по фамилии: -Воспитанница Исакевич имела срок четыре года. Проходила по двум статьям: сто сорок пятая, часть вторая -- грабеж личного имущества при отягчающих обстоятельствах, в сговоре и по признаку повторному и девяностой -- грабеж госимущества.
-- А конкретнее, -- нервно постукивал карандашом по папке с материалами предварительного следствия, проведенного оперативниками колонии, следователь.
-- По первой статье -- украла норковую шапку у прохожей. В смысле, сорвала с головы. Причем совершила это в составе пьяной компании, но кражей не ограничилась, а еще избила потерпевшую. А по второй... -- кажется, Артюхова сама точно не помнила, что же там случилось, и сказала первое попавшееся в голову: -- С завода детали, кажется, какие-то украла...
-- Безотцовщина? -- со знанием дела спросил следователь.
Кивок Артюховой ему понравился. Да и сама Артюхова показалась симпатичной. Полная, округлая, словно сошедшая с кустодиевских полотен, она даже заставила следователя мысленно ее раздеть. И, лишь представив ее сочные, спелые груди, он суетливо задвигал ногами и подумал, что надо бы с ней познакомиться поближе.
-- А как она вела себя, скажем так, в повседневной жизни? -- снова спросил он Артюхову, с наслаждением ожидая движения ее маленьких, но красиво очерченных губок.
-- Стерва законченная, -- пробасил вместо нее подполковник, зам по режиму, и следователь удивился, что у такого внешне тщедушного человечка может быть такой низкий оперный голос. Будто он на самом деле лишь рот открывает, а говорит кто-то другой, сидящий под столом, огромный, мускулистый и злой. -- За два года отсидки, что она у нас, сорок три взыскания в личном деле. Крала ткань на производстве, систематически не выполняла производственный план, многократно оскорбляла контролеров и вот, -- кивнул на Артюхову, -- воспитателя, в школе отказывалась выходить к доске, ругалась мужским матом, курила в туалете и однажды даже совершила членовредительство...
-- Как на фронте? -- удивился следователь.
-- Ну, не совсем... Чтоб не идти на работу. Она проглотила несколько крючков со своей кровати, чтобы посачковать с недельку в санчасти...
-- Да-а, интересный экземпля-я-яр, -- протянул следователь и чуть сдвинулся на стуле, чтобы разглядеть ноги Артюховой.
-- Я вас понимаю, -- дернула щекой Грибанова. -- Но мы говорим о погибшей. А о мертвых -- либо хорошо, либо...
-- Но у нас -- расследование, -- почему-то за следователя сказал подполковник-режимщик.
-- Все равно. Нехорошо как-то... Не по-людски...
-- У нее враги были? -- Ноги Артюховой, полные, аппетитные, с ровными, округлыми коленками, следователю понравились. -- Я имею в виду -среди воспитанниц.
-- Хватало, -- тяжело выдохнула Артюхова. -- Она же претендовала на роль бугра зоны. Возраст для колонии солидный -- почти восемнадцать лет, скоро на взросляк переводиться, большой срок судимости, частые отсидки в ДИЗО, явное противопоставление себя воспитателям и вообще сотрудникам колонии, ореол блатной со связями на воле, дружки -- по ребячьим колониям. Ну что еще?.. Ах да -- попытка создать иерархию: с пацанками, чушками и так далее. Шестерок вокруг нее хватало.
-- А враги? -- настоятельно спросил следователь.
-- Если по-большому, то, пожалуй, Спица... то есть воспитанница Спицына, -- задумчиво произнесла Артюхова. -- Могли, конечно, и обиженные быть, кое-кого она как-то избивала, но чтоб так отомстить...
-- Спицына, вы говорите, -- записал фамилию следователь.
-- Да, она тоже претендовала на роль бугра, но делала это похитрее, не так явно. С Муркой... извиняюсь, Исакевич, у нее неминуемо и без того произошла бы разборка.
-- Все правильно, -- кивнул следователь. -- Двух вожаков у стада не бывает.
Грибанова оттолкнулась руками от стола, вскочила с отъехавшего кресла, прошлась в угол комнаты и назад. Стоя спиной ко всем и глядя на контрольно-следовую полосу, по которой гуляли толстые грачи, недовольно проговорила:
-- Стадо -- у свиней. А здесь -- люди. Пусть даже и заблудшие. Никакой речи о буграх и шестерках быть не должно. Мы всегда это вытравливали каленым железом. И не зря нашу колонию всегда звали красной...
-- Или сучьей, -- со знанием дела вставил следователь.
-- Да, или сучьей, -- гордо сказала Грибанова, хорошо понимающая, что в этом зэковском термине -- скорее бессилие перед властью в колонии, чем издевка. -- А эти последние веяния...
Она резко обернулась и начала говорить одной Артюховой:
-- Эти послабленческие веяния -- только от нашей вялости, бесхарактерности и всей этой гадости, что называется демократией и которую несет оттуда ветром, -- пальцем показала она в окно, за забор колонии. -Демократия в российском варианте -- это вседозволенность, бардак, развал, упадок нравов и как следствие -- та яма, в которую мы все погрузились...
-- Да, вот еще, -- прервал горячую речь Грибановой следователь, -среди воспитанниц есть такие, кто сидит за убийство?
Злой взгляд Грибановой наткнулся на скучающее лицо следователя. Ей он не подчинялся и мог не сидеть истуканом и выслушивать великие мысли.
-- Есть, -- обиженно ответила Грибанова, вернулась на свое место, грузно села и тут же подвинула по лакированному столу три папки в сторону следователя.
Тот ловко перехватил их, вскинул удивленные глаза, но спросить ничего не успел.
-- Вообще-то убийц -- четыре, сказала она то, что следователь, видимо, уже знал. -- Но одна -- детоубийца. Она... она своего ребенка в роддоме задушила... Но она девочка тихая...
-- А эти? -- открыл верхнее личное дело следователь, и на него с фотографии свирепо взглянуло округлое азиатское лицо: щели вместо глаз, плоские скулы, сплющенный нос. Если бы не знал пола, подумал бы, что мужчина.
-- По-разному, -- уклончиво ушла от ответа Грибанова, посмотрела на часы, из тесной камеры которых вот-вот должна была вырваться на волю кукушка, и подняла с места Артюхову и подполковника-режимщика: -- Пора вести воспитанниц на обед.