Страница 4 из 56
-- А ну вставай, сучка! -- почему-то толкнула в бок плита, хотя двигаться могла лишь сверху вниз...
-- Что? -- вскинулась на кровати Ирина и только тогда, под схлынувший сон, поняла, что нет никакого пресса, что никто не держит ее за руки и ноги, а за плечо трясла щупленькая с короткой стрижкой девушка.
Вокруг -- полумрак ночи. Вокруг -- стоны, храп, скрип пружин.
-- Какого хрена ты на моем месте спишь? -- запахом пепельницы дохнула девушка.
-- Место?.. Мне это... стар... старший лейтенант... как ее...
-- Артюхова, что ли?
-- Да-да, Артюхова...
-- А-ну, вылазь! Чихать мне на Артюхову! -- девушка рванула Ирину за руку. -- Я не хочу у окна кемарить. Там дует. Я здесь спала до ДИЗО.
-- До ДИЗО? -- машинально, как будто и не на себя, натянула Ирина синий халат, фуфайку. И на каждое движение болью отзывалось ударенное в цехе плечо. -- До ДИЗО? -- И вдруг вспомнила, что действительно на вечерней поверке была названа новая фамилия, и девчонка, стоящая рядом с ней, уважительно пропела: "Ну-у, освободи-и-или крутячку! Теперь она кое-кому мозги вкрутит!"
-- Давай кантуйся пошустрее!
Стоило Ирине встать, как девушка оттолкнула ее, швырнула поверх ее подушки еще одну, которую она до этого держала под мышкой, застелила Ирино одеяло еще одним и прямо в синем повседневном халате нырнула под теплое одеяло. Растягивая слова зевком, попрощалась:
-- Канай отседова, шмакадявка!
Ирина вышла в проход между рядами двухъярусных коек, обернулась к двери. Уронив голову на тумбочку и по-детски поджав ноги под табуретку, крепко спала контролерша. Наверное, она лучше Ирины знала, есть ли где свободные места, но будить ее не хотелось. Здесь, в колонии, любое действие имело не такие последствия, на которые можно было рассчитывать на воле. И от этого больше всего хотелось вообще ничего не предпринимать.
Напрягая глаза, Ирина на цыпочках прошла по проходу. Клетчатые одеяла в левом ряду горбились бугорками. В полумраке чуть не ударилась лбом о стену. Потрогала ее рукой, словно проверяя, не подвели ли глаза, и двинулась вдоль другого ряда.
-- Не смотли больсэ на Конысэву, -- прохрипел кто-то на нижнем ярусе.
Нога Ирины в коричневом казенном тапочке, занесенная для шага, замерла в воздухе. В густом кисельном полумраке ночи можно было не верить глазам, но ушам...
-- Она-а-а краси-и-ивая, -- тихо-тихо пропел чей-то голосок.
-- Я ее убью, -- еще грубее стал первый голос. -- Неузэли тибе са мной не было плиятно? -- настойчиво спрашивал он.
-- Мне? Да-а, прия-я-ятно... Но ты такая иногда... ну это... гру-у-убая...
-- Плосто я тебя люблю сильно. Как муж-ж...
"Азиатка", -- вспомнила и голос, и лицо Ирина. Боже мой, оказывается, за нее уже начиналась драка, хотя еще вчера никто бы не смог ей доказать, что женщина может жить с женщиной. В газетах писали, что это происходит где-то далеко, где-то на Западе, но это было все равно что на другой планете. И вдруг -- рядом...
Перестав дышать, она прошла к концу ряда и только тогда заметила пустую койку на верхнем ярусе прямо против окна с широкой незаклеенной трещиной. На койке лежали лишь матрац и простыня. Ирина сходила к вешалке, забрала свою фуфайку, с трудом, под боль в плече, вскарабкалась на раскачивающуюся койку. Сунула ладошку под голову, свернулась калачиком, поправила на коленях халат и прикрылась фуфайкой. На ноги ее не хватило, и пальцы, как она ни шевелила ими, все равно стали холодеть, а в затылок сквозь щели из незаклеенных окон и сквозь щель в стекле тянул холодный октябрьский ветер. Хотелось спать и хотелось плакать. Но еще сильнее хотелось удрать из колонии, в которой все было таким страшным, таким таящим в себе угрозу: люди, дома, лестницы, кровати. Даже ветер из щели был злым, колонистским, словно и не с воли долетел он до нее, а вечно юлил и юлил по двору.
Скрипнули сильнее обычного пружины на чьей-то кровати, прошуршали надеваемые на ноги тапки. Какая-то воспитанница пошла по проходу к двери.
Уже поняв, что здесь нельзя быть любопытной, Ирина все же не сдержала себя и, приподняв голову, посмотрела на идущую. Движение было вызвано скорее ожиданием опасности, чем действительно любопытством, и оно вряд ли могло чем-то помочь. С такого расстояния все казалось однообразно черным. Но в окна ударила освободившаяся от туч луна, облила комнату едким лимонным светом, и тут же Ирине показалось, что он обжег и ее изнутри.
По проходу шла Спица. У спящей контролерши она остановилась, послушала тишину, повернулась к тому месту, где еще несколько минут назад спала Ирина, внимательно всмотрелась туда, будто запоминая что-то, и вдруг тенью скользнула прочь из спального помещения.
Ее не было долго. Настолько долго, что иззябшая, с уже бесчувственными пальцами на ногах, Ирина все же уснула.
А проснулась под крик:
-- Мурку убили!
Вокруг все загрохотало, задвигалось, кто-то завизжал так, что у Ирины пусто стало в голове. Она спрыгнула с койки, чуть не упав. Онемевшме ноги не хотели держать ее.
Перед глазами белела стена из девичьих ночнушек.
-- Ой, какой ужас!
-- Где?! Дайте посмотреть, где?
-- Теперь точно -- оргпериод, строевые...
-- Чего ты гонишь! Не будет никакого оргпериода! Пусть только попробуют! Мы им живо мозги вправим!
-- Мурка ж должна была в ДИЗО кантоваться...
-- Да ее в обед освободили! Забыла, что ли?
-- Ух-х, прямо в спину!
-- Да не Мурка это! Секите: на бирке фамилия Конышевой.
-- А хто это, девки?
-- Да новенькая одна!
-- Какая новенькая! Вы что: ослепли?! Это ж Мурка! И наколка на руке -- ее!
-- Не подходите, девочки, следы сотрете! Сейчас начальство придет!
-- Правильно сделали, что ухайдокали. Мурка -- стерва известная, -пробасил чей-то грубый голос.
Ирина повернула на него голову и увидела азиатку. Она стояла в проходе на ледяном полу босиком, широко расставив волосатые ноги, и ночнушка смотрелась на ней, как плащ-палатка на солдате, стоящем в карауле. За руку она крепко держала маленькую, часто-часто вытирающую слезы с глаз рыжуху.
-- А ну разойдись! -- гаркнула от двери контролерша, и белая стена, дробясь на части, растеклась по койкам.
Ирина шагнула вперед и только тогда из-за контролерши разглядела, что из маленького клетчатого холмика торчат кольцами вверх большие портняжные ножницы. Точно такие, какими она еще вчерашним утром разрезала настилаемое полотно.
-- Вот звери! Прямо в сердце! -- прошипела согнувшаяся над холмиком контролерша.
Кто-то легонько толкнул Ирину сзади.
-- Чего тут у вас? -- прошептали ей в затылок. -- Говорят, новенькую зарезали?
Ирина резко повернулась и наткнулась взглядом на округлое лицо, самым необычным на котором были глаза: правый заметно больше левого. Наверное, движение Ирины получилось слишком резким, потому что девушка отпрянула и слегка побледнела, но, собравшись, вдруг быстро-быстро заговорила, смешно подергивая кончиком длинноватого для ее лица носа:
-- Теперь строевыми замордуют. И свидания отменят. И культпоходов в город не будет. И шмон за шмоном пойдут. Ни сигарет, ни водку не спрячешь, -- и вдруг резко, словно ей воткнули в рот кляп, замолкла.
Ирина тоже упрямо молчала.
-- А тебя как звать? -- спросила девчонка.
-- Меня?
Ирине почему-то очень не хотелось именно сейчас называть себя. Мертвая девушка, лежащая на ее месте, мешала ей сделать это.
-- А я -- Ольга. Фамилия -- Забельская. Кликуха -- Слониха.
-- А почему -- Слониха? -- удивилась сквозь усталость Ирина.
-- Почему? -- оглянулась девушка по сторонам. -- А у моего жениха кликуха -- Слон... Только я не из вашего, третьего...
-- Понятно, -- кивнула Ирина, увидев известковую двойку на рукаве своей собеседницы.
Надо было отдавать долг, и она чуть тише, чем до этого, произнесла:
-- А я -- Конышева Ирина.
-- А кто ж?.. -- посмотрела на убитую Ольга. -- У нас сказали, что новенькую... Там и бирка на кровати... А кого ж?..