Страница 18 из 56
-- Здравствуйте, девочки! -- хрипло прокричала она в грушу микрофона.
-- Здра-а-а-а! -- в едином порыве вскочил зал и одним этим заставил певицу отшатнуться от сцены.
Она испуганно взглянула за кулисы, но бледное лицо директора было мраморно-невозмутимо, спокойно и, как всегда, прекрасно.
Ритм-гитара еще два раза дернул за струны, и звук, усиленный черными шкафами акустических колонок, опять подбросил зал все с тем же звуком "Аа-а-а-а!".
Слева черной птицей стала снижаться камера со скорчившимся за ней оператором, и певица, хорошо усвоившая за годы эстрадной карьеры, что на любом отснятом кадре она должна выглядеть божественной Эсмеральдой Блюз, а не перепуганной сопливой девчонкой, шагнула вперед, к срезу сцены, и бросила свой крик поверх бушующего, волнами ходящего из края в край по залу, долгого, как вой ветра, звука "Аа-а-а-а!":
-- Девочки, а что вам больше нравится: день или ночь?!
Мгновенно "а" утонуло, исчезло под мощным цунами "О-о-о-о!".
-- Но-о-о-о-очь!!! -- орало триста с лишним глоток.
-- А вам бывает приятно ночью?! -- крикнула певица, с удивлением уловив, что этот зал отвечает только гласными звуками, и на этот раз загадала долгое "А-а-а-а!".
-- Да-а-а-а!!! -- бросила навстречу ей толпа ожидаемый звук и очень этим обрадовала.
-- А вы хотите мальчиков?! -- теперь уже точно зная, что "а" не скоро исчезнет из зала, хрипло выкрикнула певица.
-- Да-а-а-а!!! -- подбросило "а" до потолка живое разноцветное море, и вдруг что-то чужое, постороннее вторглось в океан звуков, так покорно подчинявшийся певице.
-- Стоп! Стоп! Стоп! -- проорал в мегафон режиссер. -- Все -- в исходное! Так не пойдет! Пгекгатить! -- прокартавил он и, махая свободной от мегафона рукой, словно пытаясь до самых дальних рядов зала добросить свои слова, сразу начал излагать свои претензии: -- Скажите, почему девочки в цветных одеждах?! Ну почему?!
В первом ряду встала пунцовая, с трясущимися руками Грибанова.
-- Товарищ кинорежиссер... мы... мы о таком реве не договаривались, -- не поворачиваясь в его сторону, почему-то певице говорила Грибанова, а та лишь монотонно, как кастаньетами, била по ладони умершим, беззвучным микрофоном. -- Мы...
-- Да послушайте, голубушка, -- вытер комком платка пот с отполированной лысины режиссер. -- Мне нужен антугаж... антугаж, -- нет, как ни силился, не смог он в таком сложном и важном слове выжать "р" . -Мне обязательно нужен антугаж зоны: мгачная, сегая толпа, ватники, сапоги, ну,.. ну, можно валенки...
-- Сапог и валенок у нас нет, -- снова сказала певице Грибанова.
-- А ватники... фуфайки какие-нибудь?
Выгнала б она киношников, но денег на следующую неделю на питание в колонии уже не было, и Грибанова, развернувшись лицом к залу, грубо, по-мужски пробасила:
-- Всем надеть фуфайки!
-- Жарко же, товарищ полковник, -- пропела над ухом Артюхова.
-- Быстро надеть!
По залу волнами, словно в калейдоскопе, вращаемом в пальцах, прокатилась смена красок, и, когда невидимые пальцы замерли, перестали ворочать калейдоскоп, от стены до стены лежало синее-пресинее море.
-- Благодагю! Всех благодагю! Эсмегальдочка, начали! Втогой дубль! -убежал со сцены сразу помолодевший режиссер.
Черная птица кинокамеры отплыла к стене, приготовилась к новому полету над залом, а певица, вздрогнув от резкого звука микрофона, ожившего в руке и болезненно взвизгнувшего от удара о мокрую ладонь, вскинула этот микрофон и закричала в него, словно мстя за испуг:
-- Так хотите вы мальчиков?!
-- Да-а-а-а!!! -- послушно вернул зал в душный, спертый, пропитанный запахом пота и дешевых духов воздух истеричную букву "а".
Тощие руки певицы взлетели над головой, и тут же из-за кулис на сцену выбежали четыре парня-танцора. Одежды на каждом из них -- всего лишь узенькие плавочки, да еще и телесного цвета. А из зала смотреть -- так вообще голые.
Оранжевым кольцом они окружили блистательную, в коротком черном платье с мерцающими на нем золотыми точками певицу, и та, наконец, уловив, что музыканты уже два раза прогнали вступление, успела начать песню до их третьей попытки.
-- Вечерний свет в моем окне, и тают звуки в тишине, не уходи, ты нужен мне, ты нужен мне и тишине! -- с натугой выложилась певица, заодно успев подумать, что не зря отвалила поэту за этот текст семьсот "зеленых", раз слова так дико взвинчивали толпу.
А зал вообще слов не слышал. Зал задыхался от рева, сотрясал пол прыжками и бил откидными крышками кресел с такой силой, словно хотел, чтобы стены рухнули и вместе со стенами -- весь тот жуткий мир, в котором они существовали. Грибанова, подполковник-режимщик, Артюхова, еще несколько воспитателей метались в синей орущей толпе, пытаясь успокоить девчонок. Но точно с таким же успехом они могли бы вызвать дождь в ясную погоду или отменить восход солнца.
-- Возьми меня! Возьми меня! -- стала бросаться в объятия то к одному, то к другому парню певица. -- Я вся сгораю от огня! Возьми меня!
Девчонки не знали, что это всего-навсего припев, и штурмом стали брать высокую для них, под два метра, сцену, чтобы последовать примеру певицы. А та, выплясывая, отвернулась от зала и не видела, как синее карабкается по синему. Когда же она наконец решилась исполнить второй куплет и резко крутнулась на каблуках к залу, то вместо синего увидела красное: заслонившее все перед ней лицо с безумно расширившимися зрачками прохрипело: "Возьми меня!" Певицу испугом отбросило назад, а девчонка, первой вскарабкавшаяся на сцену, рванула на груди фуфайку, сыпанув пуговицами по крашеным доскам, сбросила ее и ногой отшвырнула в зал, прямо на лицо следующей ползущей по спинам девчонке, и та, ослепленная неожиданным препятствием, кубарем скатилась вниз.
Вжавшаяся в стену Ирина боялась даже дышать, словно тот монстр, в который слились взбесившиеся девчонки, мог заметить самое легкое ее движение и сразу сожрать, вкрутить в свой жуткий водоворот. Перед глазами мелькали безумные глаза, искореженные криком рты, растрепанные волосы. Она сразу и не заметила девчонку, первой вылезшую на сцену, а когда увидела ее швыряющей фуфайку, то тут же узнала. "Рабыня Спицы", -- вспомнила ее наглую руку в кармане своей фуфайки и почему-то с радостью подумала, что у нее на запястье еще должны быть незажившие следы от Ириных ногтей. Раны от ногтей и зубов всегда долго заживают.
А девчонку, кажется, не волновало, смотрят на нее или нет, а, может, она, наоборот, была уверена, что смотрят, и это сладкое чувство всеобщего внимания, которое уравняло ее с известной, часто показываемой по телевизору певицей, смело последние остатки сознания. Она сорвала с себя кофточку, короткую юбку, сорвала комбинацию, лифчик и, оставшись в одних прозрачных плавочках, бросилась на ближайшего к ней парня. Тот не растерялся и завальсировал с ней за кулисы, то ли чтобы спасти ее от сотен глаз, то ли чтобы исполнить в натуре припев песни.
Новые девчонки полезли на сцену. Певица завизжала прямо в микрофон. Ритм-гитара замахнулся инструментом на штурмовавших сцену, его поймали за руку и тут же по гладкому скату синих спин свезли в зал. Ударник в мокрой майке вскочил, шпагой выставив перед собой барабанные палочки, и тут же исчез, пропал из виду под сваленными на него барабанами и медными тарелками. Режиссер, обезумев от счастья, что удался такой эффектный дубль, орал на ухо оператору, наверное, уже намертво оглушив его: "Кгупно! Кгупно! Дегжи кадг! Клип! Мы из этой сцены, кгоме фильма, еще такой клип сбацаем!"
Среди взобравшихся на сцену Ирина увидела и Ольгу. Распахнувшаяся на ее груди фуфайка раскачивалась в каком-то диком чарльстоне, а руки Ольги барабанили по боковой стенке черного шкафа-колонки, но барабанили беззвучно, потому что в этом шуме, реве, буре, наверное, даже залп из орудия не показался бы громче комариного писка.
Отбросив мысль о побеге еще тогда, в умывальнике, Ирина через некоторое время к ней вернулась и, пока не началась вакханалия, даже привыкла к ней и решила все-таки испробовать, но после того, как увидела Ольгу, поняла, что зря меняла мнение. Она отвернулась, чтобы больше не видеть ее звериной пляски, скользнула вдоль стены к выходу, шагнула за дверь, захлопнула ее за собой, отрезала от слуха сразу истончавший грохот, и тут же Ирине показалось, что у нее с плеч сбросили весь этот зал, который она держала на них так бесконечно долго.