Искупление Гренгуара

— Пускай об этом даже не думает, — с жаром воскликнула Мари и даже приподнялась с места. — Отец ее получил по заслугам. А у нее я не возьму ни одного су, так и передай.

— Да так-то оно так, — помялся Тео. — Я тоже так ей сказал, насчет вас. Да ведь жить ей на что-то надо. Ну дом, конечно, можно сдавать внаем. Но она вот что надумала: лавку восстановить. Я сперва отговаривал, а потом вижу, глаза-то у нее разгорелись. И подумал, а если получится? Она ведь грамотная, мадемуазель Эжени. Считать умеет. И писать тоже. Тетушка ее научила. Да вот товар где брать для лавки? И тут пришла мне мысль одна. А если у Ирэн … мадам Гасьон? Ей, поди, тоже для дела было бы неплохо в Париже торговать. Вот и просьба моя, — Жженый помолчал, покатал хлебный шарик, собираясь с духом. — Мари, я ведь совсем не грамотей. А вы писать умеете. И мадам Гасьон вам как сестра. Не могли бы вы ей письмо написать? Про все, что я вам здесь рассказал. Обеим женщинам от того польза бы вышла, я так думаю. — Он вопросительно посмотрел на жену друга.

На какое-то время в комнате повисла напряженная тишина. Мари молчала, слегка озадаченная его просьбой. С одной стороны, во всем этом не было ничего для нее неожиданного. Тео был верен себе. Он видел одинокую и обездоленную девушку и рвался ее опекать и защищать. Палку вон сразу отметил. Все верно, но только как же…

— Тео, а как же Ирэн? — тихо спросила Мари и тут же пожалела об этом. В лице Жженого что-то странно дрогнуло. Он отвернулся, а потом машинально поднес руку к медальону со Св. Христофором. Загрубевшие пальцы нежно, а главное очень привычно погладили украшение.

— Ирэн, — глухо повторил он. — Ирэн — прекрасная сказка, в реальность которой я вдруг поверил. Но наступило отрезвление, и я понял, сколь глупы были мои надежды.

— Ну зачем вы так? — в отчаянии воскликнула Мари. — Нет никакой сказки в том, что Ирэн, с ее чуткой душой смогла почувствовать человека в вас. Хорошего человека.

— Вы правы, у мадам Ирэн возвышенная душа. Она бесконечна добра. Тем более я не имею никакого права ломать ей жизнь.

— Может быть, мы все-таки предоставим ей самой право определять свою судьбу? — фраза прозвучала довольно резко.

— Это невозможно, — упрямо повторил Тео. — И вы сами прекрасно знаете, мадам. После вчерашнего срыва невозможно. Я ведь не контролировал свою ярость. Не мог. А там девочка, Сильви, — здесь в его голосе прозвучала боль. — Я опасен для них.

— Вчера я тоже испытала страх, — призналась Мари. — Страх за Пьера, за его такую же неконтролируемую ярость. Но я люблю его и вместе мы все преодолеем.

— На руках Пьера нет крови, — отрезал Тео.

— А вы жалеете теперь, что пролили ее?

— Нет, — жесткое и тяжелое слово дало понять, что тема закрыта.

В комнате снова воцарилось молчание, которое тихо и как-то нерешительно прервала Мари:

— Тео, можно задать вам один … очень личный вопрос? Если не захотите, не отвечайте.

— Что случилось с моей женой, вы это хотите спросить? — Жженый поднял глаза на свою собеседницу, которая согласно кивнула головой, удивляясь его проницательности. — Она умерла. Полоскала белье в проруби, простудилась. Сгорела за три дня.

— А вы … любили ее?

— Любил? — полувопросительно повторил Тео. — Нас не учили любить своих жен. Учили только, что женщина повинна во всех бедах человечества. Что это существо коварное и опасное. А потому мужчина должен держать ее подчинении и как можно чаще учить уму-разуму. Нам было лет по пятнадцать, когда нас поженили. Какая уж тут любовь? Однако, когда я видел, как мое «исчадие ада» надрывается, выполняя свою часть работы, во мне упорно складывалось убеждение, что не учить ее нужно, а жалеть, беречь. Но в деревне для всех работы хватает. С избытком. Разве уследишь? Убережешь? Мы только начинали узнавать и понимать друг друга. Роды ей здоровья не прибавили, конечно. А потом она покинула нас. И у меня осталось какое-то чувство вины, не уберег. И всю любовь, на которую был способен, я отдал моей девочке. Она стала моей жизнью. Моим солнечным зайчиком…

— Не надо, Тео, — резко оборвала его Мари и сжала искалеченную руку. — Простите меня, пожалуйста, что затеяла этот разговор. Я хочу стать вашим другом. Но как-то неуклюже все выходит.

— А вы уже мой друг, Мари, — лицо Жженого посветлело, а в глазах появилась теплота. — Вы и Пьер самые близкие мои люди сейчас. Именно потому я пришел к вам с просьбой. Был уверен, что вы поймете. И давайте договоримся: дела сердечные это вопрос времени и размышлений. Это не решается вот так, с наскока. А мадемуазель Эжени нуждается в помощи именно сейчас. Ей не на кого больше рассчитывать. К тому же она «повинна» сразу в двух «преступлениях», которые наше общество не прощает. Она калека и старая дева. Наши «милосердные» граждане могут пролить слезу даже над убийцей, но одинокая женщина в их глазах практически ведьма. Каких только мерзостей о ней не плетут. И своей холодной расчетливой жестокостью, очень дружно либо сводят несчастную в могилу, либо доводят до безумия. Я не хочу такого для мадемуазель Эжени. Она должна выжить и она выживет. Если мы ей поможем.

— У вас благородная душа, — вздохнула Мари. — Но ведь обездоленных женщин так много. Разве возможно помочь каждой?

— Я могу хотя бы попытаться, — последовал ответ.

— Да, я так и знала, — молодая женщина вдруг улыбнулась, наклонилась к своему собеседнику и тихонько поцеловала его в щеку, слегка смутив его. — И вы, сударь, еще смели утверждать, что не умеете любить. Это мы не умеем. А вы, мой друг, овладели этим искусством в совершенстве. Я напишу письмо. — Мари направилась к секретеру, провожаемая взглядом Тео, исполненным самой горячей благодарности.

***

Гренгуар медленно шел по луврскому парку. Ему нужно было дождаться Монферана, которого задержал король. Встречу назначили на природе и вот уже четверть часа Пьер бродил по аллеям, предаваясь невеселым думам. Король явил ему милость. А говоря проще, купил со всеми потрохами. И он продался. Вот так взял и продался. Пообещал исполнить политический заказ. Но мог ли он поступить иначе? Не смалодушничать. В тех условиях, пожалуй, нет. Ведь на кону была не только его жизнь, но и жизнь Мари. А стало быть другого выхода не было. Незачем терзать себя. И все же … Гренгуар тяжело вздохнул, продолжая плутать по аллеям парка. На пути ему попалась небольшая, ажурная беседка, в которой сидела одинокая дама в трауре. Не желая нарушить ее скорбное уединение, Пьер хотел было тихонько развернуться и пойти назад. Но тут гравий скрипнул под его сапогом, дама подняла голову и Гренгуар на минуту остолбенел:

— Жаклин! — вырвалось у него.

— Да, я, капитан Гренгуар, — слегка улыбнулась графиня. — У тебя такой вид, словно ты внезапно увидели привидение. — Она сделала рукой приглашающий жест.

— Что-то в этом роде, — Пьер слегка смутился и вошел в беседку. — Как раз сегодня я вспоминал тебя. Хотел расспросить Рене, да времени не нашлось. По ком носишь траур?

— Супруг покинул меня. Вчера минуло две недели со дня его кончины.

— Почему-то мне не хочется выражать соболезнование по этому поводу, — глухо сказал Гренгуар. — Разве что из вежливости.

— Ты прав, не стоит. Мне глупо было бы изображать убитую горем вдову, — Жаклин прямо посмотрела ему в глаза. — Особенно перед тобой.

— Жестко, но правда, — Пьер выдержал ее взгляд. — Без уверток. Ты не изменилась. А что все-таки случилось с мужем?

— Сердечный припадок. После не в меру эмоционального разговора и тяжелого разочарования. Мой горячо любимый супруг решил приумножить земельные богатства своего рода, путем женитьбы младшего сына на дочери графа де Сен-Симон. У них уже давно все было решено. Девушку, конечно, никто не спрашивал. Незадолго до своей кончины, Бриссак решил ускорить дело с женитьбой и обговорить детали с графом. Однако разговор принял неожиданный оборот. Граф сказал, что торопиться не стоит. Муж вскипел. Тут-то и выяснилось, что Сен-Симон уже нашел дочери более знатного и богатого жениха. Бриссак обвинил его в вероломстве и поведении, недостойном дворянина. Однако Сен-Симон остался невозмутим. Более того, заявил, что всякий ищет свою выгоду. А влияние Бриссака при дворе уже не то. Об этом давно перешептываются по углам Лувра. Так что пусть рассчитывает на более скромное приданое для сына. Разговор перешел на повышенные тона. Гость удалился. А мужу к вечеру стало плохо. Пока пришел лекарь, его уже разбил паралич. Я ухаживала за ним. Что с больным-то счеты сводить? Все кончилось за неделю. Преданные сыновья, даже не дождавшись папенькиной смерти, принялись грызться за наследство. Кара за мужское тщеславие, — здесь Жаклин мрачно усмехнулась. — Они ведь так жаждут обессмертить свое имя путем, оставив после себя как можно больше потомков. Иллюзия. Загвоздка заключается в том, что смерть приходит все равно, холодная и равнодушная. А потомки готовы убить друг друга за наследство. Там уже двое объявили войну. Еще сколько народу положат. Старший уже и на мой кусок земли косится. Тот, что от родителей мне достался. Пришлось искать защиты у короля. Ничего из того, что принадлежало мужу, я не взяла. Отдайте мне мое и оставьте, наконец, в покое, — в голосе графини послышалась усталость. Вся эта борьба стоила ей слишком много сил.