Искупление Гренгуара

Пьер с трудом сдержал смех и дописал в завершение: «Как я хочу тебя скорей увидеть. Люблю. Навечно твой. Стефан».

— Вот так-то лучше, — сменил гнев на милость матрос, разглядывая письмо. — В ближайшем порту отправлю.

— Она сможет прочитать? — засомневался Гренгуар.

— Да есть там писарь, прочтет ей. Складно получилось, — заулыбался опять Стефан и хлопнул Пьера по плечу. — Ты нормальный мужик, вообще. Хоть и поэт.

— Ну и на том спасибо, — Гренгур ответил тем же. — Обращайся, если что.

И к нему обращались. Довольно часто. Получая заодно навыки куртуазного поведения. Изумляясь, как к месту сказанный комплимент или легкая нежность зажигали глаза возлюбленной. Привыкшая к грубым, примитивным выражениям чувств на уровне животных инстинктов, девушка просто расцветала от таких мелочей и возвращала своему изменившемуся к лучшему кавалеру все сторицей. А кавалеры после нежного свидания, отводили Пьера в сторону, и бубнили ему неуклюжие слова благодарности: «Она была такая… Я и не подозревал… Как ты их понимаешь…» Поэт лишь грустно улыбался в ответ. Помогая другим в делах амурных, сам он часто мучился приступами страшной тоски. Душа его рвалась к Мари, нежной и храброй возлюбленной. Их могло ждать немыслимое счастье. А вместо этого Пьер уже почти год мечется между небом и землей на утлом суденышке. И понятия не имеет о том, где она, что с ней? А может она уж и ждать перестала? Столько времени прошло.

— Хороша же твоя любовь, — ворчал, как всегда Тео. — Никакого доверия.

— Да я ей больше, чем себе доверяю, — горячился Гренгуар. — И не могу быть эгоистом. Она достойна счастья. И если ей встретится хороший человек… Бывают же такие…

— Дурак, — качал головой Жженый.

— А если мы не встретимся никогда? — окончательно вскипел Пьер. — Ей что, заживо себя похоронить?

Снова это ощущение полнейшего бессилия перед жестокой судьбой. Снова отчаяние и злость. Как хорошо, что у него такая опасная работа. И Пьер, обдирая руки в кровь, карабкался по вантам как можно выше, ставил либо убирал паруса, вязал сложные морские узлы. Новых ощущений и впечатлений было слишком много. Они помогали затолкать внутрь рвущуюся из его души тоску. И рождались стихи, в которых причудливо переплетались северо-восточный пассат и соленые брызги, летучие рыбы и затонувшие корабли, бескрайняя морская синь и черноокая дева, ждущая на берегу. В стихах этих была такая чарующая простота, столько искренности, что у слушавших его матросов, нет-нет, да и посверкивала скупая слеза в уголке глаз. А через день Пьер услышал, как вахтенный матрос тихонько напевает его стихи, положив их на нехитрый мотив. Позднее песни эти зазвучали в портовых кабаках. Словом, окончательно ушли в народ.

— Это наш Пьер, — гордо сообщали коллегам матросы с «Марианны». — Такие стихи… всю душу переворачивает.

Гренгуар становился морской знаменитостью, хотя совсем не стремился к тому. Он был занят уроками с Монфераном. Капитан «Марианны» щедро делился с Пьером познаниями в области навигации и других морских науках. Цепкий ум и большое желание помогали поэту в освоении всех этих премудростей. Он стал свободно мыслить морскими и корабельными категориями. Находил выход из сложных ситуаций, которые предлагал ему Монферан, ориентировался в море, как по компасу, так и по звездам. Учитель был очень доволен своим учеником. Через полгода Пьер стал помощником капитана. Монферан, всячески ему покровительствуя, ввел в морское общество. При случае знакомил в портах с капитанами других кораблей. Гренгуар умел быть обаятельным собеседником. К тому же слава морского поэта шла впереди него. С ним хотели познакомиться многие. Кто-то сказал, что читал памфлет о Традиво в Париже и добавил, что эта бумага наделала много шума. Пьер тут же стал расспрашивать, не знает ли кто о судьбе Мари. Капитаны только грустно качали головами.

— Господа, — вздохнул поэт, — у многих из вас есть жены и дочери. И я полагаю, что вам бы совсем не хотелось, чтобы их жизнь была изломана из-за вторжения в нее такого мерзавца, как Традиво. Скольких он уже сломал и скольких может сломать, подло пользуясь беззащитностью и отчаянным положением девушек. Не следует ли раздавить эту мерзкую гадину? Я нуждаюсь в вашей помощи в этом деле.

— А конкретнее ты можешь изъясняться? — пыхтя трубкой, поинтересовался Гастон Лепаж, капитан «Мелюзины».

— Кто-нибудь направляется в ближайшее время в Париж? — ответил вопросом на вопрос Пьер.

— Ну допустим я, — проворчал Лепаж.

— И я, — подал голос с другого конца стола Мильтон, капитан «Святой Анны».

— Хорошо. У меня есть памфлет. И если бы вы, господа капитаны, сделали так, чтобы и он был услышан на улицах Парижа, я был бы вам весьма признателен. Я прочту его вам. Минутку внимания.

Новое творение Гренгуара было просто убийственным. В нем перемешивались горечь, ирония и тонкий сарказм. Капитаны за столом то усмехались в усы, то хмурились и, в конце концов, у каждого из них выработалось стойкое отвращение к герою памфлета.

— Сильно ты его, — пробормотал Мильтон. — Без ножа зарезал. Первый памфлет уже стоил мерзавцу некоторых, особенно набожных клиентов. А уж после такого удара ему сложно будет оправиться. И я, пожалуй, соглашусь донести эту «оду» до ушей адресата.

— Я в деле, Гренгуар, — кивнул и капитан «Мелюзины».

— Благодарю Вас, господа, — искренне сказал Пьер. — Вы содействуете такому благому делу. Даже сами не представляете, как важно то, что вы делаете. Но памфлет не свалит Традиво окончательно. Только пошатнет. Репутация для таких, как он мало значит. Я хочу раздавить его совсем. Разорить. И с этой целью излагаю вам суть одного заговора. Примкнуть или не примкнуть к нему, решать вам.

И Гренгуар предложил капитанам судов, торгующих тканями, прекратить любые деловые отношения с Традиво. А тем, кто уже вез ему товар, завысить цену, так сильно, как они захотят. Объяснить можно повышением закупочных цен, дефицитом товара, мором среди шелкопряда, забастовкой ткачей, да чем угодно. Это должно сработать на разорение. Нераспроданные ткани пообещал купить сам.

Таким образом, Пьеру удалось вовлечь в свой заговор капитанов торговых судов в разных портах. Дело казалось им справедливым. И они соглашались. Традиво взбеленился от злости, узнав о взлетевших к облакам закупочных ценах. Он взял только часть товара, остальное рассчитывая закупить у других лавочников. Однако дурная слава бежала впереди торговца. Второй памфлет уже читали на улицах. Торговцы тканями смекнули, что Традиво находится в сложном положении и с ним можно особо не церемониться. Одни просто не пускали его на порог. Другие взвинчивали цену, как хотели. И он вынужден был платить, потому что товар в лавке заканчивался.

Богатые покупатели стали обходить лавку Традиво стороной. Нанять судно за новым товаром он не мог. Капитаны, все, как один отказывались иметь с ним дело. А вскоре и денег на это у него не оказалось. Традиво влез в долги, стал выписывать векселя. Никто не пришел к нему на помощь. Разве сам он проявил милосердие хоть к одной живой душе? Традиво остался в полном одиночестве. Жена его давно умерла, замученная придирками супруга о том, что не может подарить ему наследника. Будто в том была ее вина. Старшая дочь сбежала из мрачного отцовского дома с одним матросом, едва ей минуло шестнадцать. Младшая же, бедная хромоножка, приняла приглашение стать компаньонкой своей очень дальней бездетной тетки, такой же одинокой, как она сама. Традиво изводил бедняжку попреками о том, что никто не позарится на такую жалкую калеку, и она вечным камнем будет висеть на его шее. Ну что же, она избавила его от своего присутствия. Дом опустел. Традиво не мог появиться днем на улице, из-за всеобщего презрения. Он сидел, уставившись в стену, вздрагивая от каждого шороха. В полном и абсолютном одиночестве.

Но все это будет потом. Мы забегаем вперед. Если наш достопочтенный читатель еще помнит, в начале главы мы оставили Пьера, стоящим на палубе собственного корабля и хмуро наблюдающим за изменениями погоды.