Страница 85 из 102
- А-а!.. Топор, с-сука! Ты не нож подсунул, а дерьмо! Твой нож порезал меня! Мне больно! Мне оч-чень больно!
И тут же забыл о темнеющей на коленке штанине.
- Мавродики!... И в этом мешке они! Топор, падла, тащи следующий!
- Что это такое? - кровавыми глазами обвела Жанетка усыпанную странными зелеными бумажками траву. - Что это?
- Ты никогда не играла в билеты "МММ"?! - вскинул голову Жора Прокудин.
- Нет... Так это деньги "МММ"?
- Это не деньги! Это дерьмо! Дерьмо! Дерьмо!
Следующий мешок Топор разорвал сам. Зубами. Купюры бумажными конфетти рассыпались по уже валяющимся пачкам. В этом мешке они были не упакованы.
По ним точками, марая бумагу, застучал дождь. Лес вокруг потемнел, сгрудился. Он будто бы хотел раздавить странных пришельцев, но поляна, последнее прибежище утренних сумерек, не пускало его.
Из машины летел мешок за мешком. Нож с окровавленным лезвием вспарывал их почти на лету. Вспарывал как бараньи туши. И так же, как из туши, из них сыпались внутренности. Одни и те же. Одни и те же.
- С-сука Гвидонов! Я сам задушу его! - заорал почерневший Жора Прокудин. - Прямо сейчас... В аэропорт... Я... Я... Ты помнишь тот сарай?! - повернул он к Топору страшное лицо.
- Наверно... Ну, если надо найду... Там шахта какая-то...
- Чего замер?! Кидай мешки!
- Да-да, я сейчас... Я кидаю...
Швырнув очередной мешок, он оступился, заскользил ногой по днищу фургона и поневоле толкнул Бенедиктинова. Поэт послушно перевалился на другой бок, протолкнул своим холодным телом воздух и упал ничком на купюры.
- Уроды! Что вы делаете?! - вскинула пальцы к распухшим губам Жанетка. - Ему же больно!
- Уже не больно, - прохрипел порванной глоткой Жора и пятерней стер с лица капли дождя, перемешавшегося с каплями пота. - Уже никому не больно... Ни-ко-му...
Очередной мешок зацепился за провод, торчащий у двери фургона, с писком разорвался и вывалил на ноги Бенедиктинова какие-то новые бумажки. Они были крупнее мавродиков, но деньги все равно не напоминали.
- Что это? - с последней надеждой в голосе спросил Топор.
Ножом Прокудин вспорол заклейку, и вид Московского Белого дома в игривой овальной рамочке окончательно вывел его из себя.
- Это - ваучер!.. Приватизационный чек!
- А его нельзя продать?
- Это такое же дерьмо, как мавродики... Только... только это чу... чу... чубайсик...
Упав на колени и совсем не ощутив боли в правой ноге, он закрыл ладонями лицо и с минуту не двигался. Замер на корточках и в опустевшем фургоне Топор. Молчала и упрямо не отнимающая от губ пальчики Жанетка.
Дождь перешел в ливень. Частые крупные струи секли по деревьям, по земле, по глупым смешным бумажкам, по людям, пытающимся что-то понять в своей странной, почти мертвецкой окаменелости.
- Госпо-оди! За что-о?! - первым нарушил молчание Жора Прокудин.
Вскинув руки к небу, он вроде бы пытался дотянуться или до чего-нибудь осязаемого, важного, до того единственного, что могло утешить его сейчас. Пальцы хватали прозрачный, совсем непрочный воздух и опоры не находили. Холодный злой дождь сек по лицу, по груди, по тянущимся ввысь рукам. По деревьям он не бил с такой яростью.
- За-а что-о-о?! - волчьим воем взвыл Жора Прокудин и на секунду ослеп от вспышки молнии.
- За все-о-о, - простонал в ответ лес. Или небо. Или дождь. Или Гром.
- Отда-ай мои де-еньги! - потребовал у голоса Жора Прокудин.
- Еньги... еньги, - перекривил лес. Или небо. Или дождь. Или гром.
Нет, грома как раз и не было. Он отдыхал перед очередным всплеском молнии. Гром - существо подчиненное. Раньше молнии ему вылазить не резон.
- Отда-а-ай! - глотая холодные капли дождя, заорал Жора.
Он ожидал попугайского ответа "Ай-ай". На самом деле то невидимое, с чем или с кем он разговаривал, ответило:
- Бери. Ты взял, что хотел.
- Я не это хотел! - замотал он мокрыми перепутавшимися волосами. - Это не деньги! Это бесполезные цветные бумажки! Это фуфло!
- Когда-то и они имели цену. И немалую...
- Мне плевать на то, что было. Ты подай мне сейчас! И только деньги! Настоящие деньги, а не это барахло!
- Зря ты так... Когда-то советский червонец ого-го сколько весил! На десять рублей можно было купить много-много мяса или еще больше хлеба, или три бутылки водки...
- Вре-о-ошь! - швырнул Жора Прокудин комок из грязи и мавродиков в противное говорливое существо. - Три флакона водяры не дали бы! Даже тогда, когда она, говорят, была по три шестьдесят две! Не дали бы! Понял, коз-злина!
- Водка была и по два шестьдесят. При той же купюре. А вуот пойди
сейчас с нею в магазин, дадут бете хоть щепотку соли за нее? А?
Дадут?
- Нет, - обмер Жора. - Не дадут...
- Вот видишь. Прийдет время - и за нынешние деньги ты ничего не купишь. И поймешь их истинную цену. Ты понял? Ни-че-го...
Под издевательское "го" сверкнула молния, и Жанетка испуганно закричала:
- Тодик, тащи его в кабину! Он сошел с ума! У него крыша поехала! Он бредит! Он с кем-то говорит!
Слова рвали ее нежное горло, лезвиями резали изнутри. Ей было до озноба страшно.
Ливень пошел стеной. Он будто бы хотел отгородить Жору Прокудина от остальных, отгородить от мира. Либо он намеревался его убить, либо сохранить.
- Ну почему ты стоишь, Толичек?! - взмолилась Жанетка.
От ее прически не осталось и следа. Фонтан волос опал и растекся
по щекам и шее. Слезы в ее серых глазищах казались каплями дождя.
- Забери его в кабину! Забери! Ты же видишь - он молится! Он
целует землю!
Топор никого и ничего не слышал. Даже раскатов грома. Он слепо смотрел из пустого вонючего фургона на красивые бумажки, медленно смешиваемые дождем с землей, медленно им хоронимые, и самого себя ощущал такой же пустой, зарываемой в землю бумажкой. Цены у этой бумажки не было. Ноль. Просто ноль.
- Вот это обули так обули, - тихо произнес Топор и закрыл глаза.
Он подумал, что в эту минуту из них четверых самый счастливый Бенедиктинов.
Глава пятьдесят седьмая
КИНОФЕСТИВАЛЬ НА ДОМУ
Коснувшись двери кончиком носа, Дегтярь долгим, до звона, до пустоты в голове, вздохом принюхался к ней. Дверь пахла трухой, пылью и чем-то еще очень похожим на мочу.
- Ты? - спросил он ее.
- Я...Я, - нетерпеливо ответила дверь пацанячьим голоском.
Он уже не раз слышал его, и пальцы без страха повернули фиксатор замка. С лестничной площадки в нос ударил запах подгоревшего лука. Он был настолько домашним, безобидным, что Дегтярь успокоился еще сильнее.
- Заходи. Быстро, - за плечо втащил он в прихожую прыщавого паренька и захлопнул дверь.
Горький запах лука остался. И почему-то подумалось, что он мог замаскировать собою что-то угрожающее, хотя Дегтярь и не знал, как на этот раз будет пахнуть опасность. Последним, что запомнилось. Была гарь горящей машины или, если уж точнее, покрышек машины. Едкая, мутящая голову как плохое вино.
- Иди за мной на кухню, - приказал сыщик и первым двинулся в указанном направлении.
Паренек с опущенным правым плечом поплелся за ним. Он очень боялся ударить картонную коробку о стену. И все-таки ударил. Когда ненароком бросил взгляд в комнату и увидел в углу на куче тряпья свернувшегося калачиком худющего парня. Синие трусы на нем выглядели шароварами.
- Чего встал?! - одернул парнишку Дегтярь. - Забыл чего?
- Нет-нет... Я все взял... Как просили...
- Просят на паперти. А я приказываю!
Быстрым трусливым взглядом парнишка мелькнул по строгому
бородатому лицу и решил, что теперь уж точно уволится из сыскного
бюро. Платили все равно меньше, чем обещали, так еще и кассеты для
съемки приходилось покупать за свои. Хвалить почти и не хвалили, а
работа если и нравилась сначала своей таинственностью, со временем все больше казалась бульварной журналистикой, и он подумывал о том, чтобы перейти видеооператором на какую-нибудь телевизионную студию. Снять на видео голую звезду эстрады в ванной он бы теперь смог, даже через сливное отверстие этой же ванны. За подобные кадры ему отвалили бы побольше, чем за съемку никому неизвестных людей.