Страница 60 из 102
Селиверстов ничего, совершенно ничего этого не слышал. Он не мог понять, почему не падают люди, бегающие по раскачивающейся земле. Неужели у них подошвы с клеем?
Он не ощутил укола, не почувствовал носилок. И только когда сухой ночной жар обдал его откуда-то изнутри, из самого сердца, и перестал раскачиваться мир, он вспомнил о себе.
- Где я?
- Он говорит, та-ащ подполковник! Идите сюда!
- Меня не убили?
Порывисто подошедший подполковник опять нагнулся к нему, по-докторски участливо заглянул в глаза и спросил:
Уже лучше?
- Это... Про... Пру... как его?
- Просюхин?
- Да!.. Он жив?
- нет... Три дырки. И все - в печени. После такого не выживают...
А сер... А-а, ну да... Он его...
- Да, к сожалению, сержант тоже мертв... Он и отслужил-то всего ничего. Только после армии.
- Он это... не связист был?
- Не помню. А это важно?
- Вообще-то нет...
От дома кто-то бодрый и службистский прокричал:
- Та-ащ подполковник, у него в подполе, в шерстяном чулке, доллары хранились!
- Много? - обернулся к горлану подполковник.
- Одна тысяча четыреста пятьдесят пять долларов. Разными
купюрами. И по сто, и по полтинику, и по двадцатке, и по...
- Еще что-нибудь интересное есть?
- Бутылок пустых много. Сплошной импорт. Коньяк, джин, ром, виски...
- Во допился, сволота!
- Еще вот куртку больно хорошую нашли. Кожаную. Не по размеру Просюхину...
Селиверстов попытался встать с носилок.
- Ты посиди, успокойся, - не дал ему этого сделать подполковник.
- Куртку... Прикажи, чтоб принесли...
- Это можно...
Через минуту Селиверстов держал ее на весу за плечи и медленно поворачивал, то заглядывая за спину ей, то изучая перед.
- Точно. Его куртка. Его...
- Просюхина? - удивился подполковник.
- Нет, - самому себе ответил майор милиции Селиверстов. - Это куртка Кузнецова-младшего...
Он только теперь понял, что убил не просто киллера, а убил самого важного свидетеля. Ниточка оборвалась. До клубка он так и не добрался. Заказчик убийства Кузнецова-младшего, разыгравший веселую сценку с ботинками и Миханом, растворился в солнечном воздухе Красноярска. Просюхин на такую инсценировку был не способен. Не те мозги.
В эту минуту Селиверстову жгуче, до боли в груди, захотелось на пенсию. У него всегда появлялось такое чувство, если он проигрывал.
- А ты молодец! - неожиданно похвалил его подполковник. - Мы этого Пролсюхина давно подозревали во всех делах банды... Ну, ты про суд слышал?
- Слышал.
- А теперь и улики есть, - обернулся он к вещам, которые выносил из дома и складывал на капоте "уазика" говорун-сержант. - Теперь хоть поселок вздохнет свободно...
Глава сорок вторая
ГОРНЯЦК - ГОРОД КОНТРАСТОВ
Дверь хлопнула взрывов, эквивалентным, как пишут в газетах, ста граммам тротила.
Вздрогнувшая Жанетка вскочила с раскладушки и в дверях единственной комнаты стандартной хрущевской квартиры лоб в лоб столкнулась с Жорой Прокудиным.
- Гребаный город! - выкрикнул он. - Теперь я понимаю, почему бастуют шахтеры! Здесь кругом бардак! Сплошной бардак и беспредел!..
- Жора, я уезжаю, - пытаясь еще плотнее запахнуть полы халатика, объявила она. - Мне до чертиков надоела эта гонка. За "бугром" у меня лежит "верняк" на сорок тыщ баксов. Мифические миллионы мне ни к чему...
- Забастовка? - уперевшись руками в дверной косяк и изобразив таким образом и шлагбаум, и распятие, иронично спросил Жора Прокудин. - На моей фабрике - забастовка? И уже выдвинуты политические требования? Может, мне в отставку подать?
- Жора, у меня нет сил...
- А я, думаешь, свеж как огурчик?
Она отвернулась, прошла к пустому, незанавешенному окну. От ее узенькой спины, от левой ножки, то выпрямляющейся, то расслабляющейся в коленке, от слипшихся волос веяло неприязнью. А может, даже ненавистью. Женщины редко бывают половинчаты в чувствах. Если уж любить, то на всю катушку, если ненавидеть - то до смерти.
- А где Гомер современности? Где будущий лауреат Нобелевской премии? спросил о Бенедиктинове Жора. - Уже свалил? Уже покинул наши ряды?
- Я послал его за едой.
- А Топора я тогда зачем послал?
- Кильку в томате я есть не буду!
- В Горняцке, милая моя, акульих плавников в кунжутовом соусе не бывает. Здесь жизнь струится в первобытном ключе: хлеб, картошка, водка. Семгу здесь считают сортом семечек, а киви - огурцом...
- У меня твои остроты вот где сидят! - показала она ребром ладони на затылок. - Отдай мне мою долю, и я уеду в Москву.
- Ты лучше скажи, почему этот бледный пиит шастает за нами по всей стране?! На работу я его не брал. В нашем штатном расписании нет свободных мест! Понимаешь, нет!
- Пусть хоть один нормальный человек будет рядом. - Ах-ах-ах!.. Какие мы изнеженные!.. С чего ты взяла, что он - нормальный? Да у него на фэйсе написано, во-первых, что он крейзи, во-вторых, что он - тунеядец...
- Ну ты...
- А что? Не тунеядец? Он сам говорил, что как из института свалил, так нигде и не работал...
- Сейчас нет термина тунеядец. Это при социализме. Сейчас - временно безработный...
- Можешь, не волноваться! Он будет вечно безработным. Временник - я!.. До тех пор, пока свое дело в Штатах не открою! Въехала, психолог?!
- Отдай мне мою долю...
- Твою долю?
Он оторвал отекшие руки от косяка, вытащил из кармана джинсов мятые десять тысяч и, подойдя к Жанетке, положил их на пыльный подоконник. Купюра смотрелась крупным куском грязи.
- Это ровно одна четвертая часть от нашего золотого запаса.
- Ты врешь! - повернула она к нему вспыхнувшее лицо. - Мы продали видеокамеру перед отъездом!
- По демпинговой цене. "Бабок" хватило на четыре билета до славного города Горняцка и квартплату за месяц вперед спившемуся местному аборигену.
- В этом хлеву?
- На гостиницу, милочка, у нас точно не хватит. Вопросы есть? Вопросы просьба подавать в президиум в письменной форме...
- Я все равно уеду. Продам платье и уеду...
- Иди - продавай. Здесь половина местных теток всю жизнь мечтала ходить в прозрачном шифоне от Альберта Ферретти. Но ты учти: в провинции свой масштаб цен. Больше трех килограммов картошки и литра самогона первача за эту тряпку не дадут. Здесь в большем почете фуфайки и брюки на ватине...
- Хамло!
- В ярости ты мне нравишься еще больше.
Она на мгновение замерла. Женщина не способна без последствий для себя пропустить мимо уха сладкое слово "нравишься".
- Все равно хамло!.. Дай мне денег! Мне надоел твой Гвидонов и его мифические миллионы!
- Почему же мифические? Ты письмо помнишь?
- Босс и так уже ищет нас по всей Москве...
- В письме банкир прямо указывает: деньги - в надежном месте. Зачем ему врать дядюшке?.. "Мой дядя самых честных правил..."
- Виза уже открыта, а мы до сих пор не в Америке...
- В горняцке - бардак. Они уже снесли те дома, где жила девочкой мать Гвидонова. Адресные книги утеряны. На кой ляд Сталин придумывал прописку! У нас даже по прописке не найдешь человека!
- Значит, мы возвращаемся в Москву?
В уголках ее глаз блестели слезинки. Жору Прокудина никогда до этого слезинки не трогали. А сейчас что-то оцарапало душу, и он даже посмотрел себе на грудь. На майке с гербом Приморска следов крови не было.
С хрупаньем и хряском провернулся ключ в замочной скважине. Не обитая дверь открылась со странным звуком. Наверное, так зевает голодный лев перед охотой. Выспаться выспался, а в желудке - ветер.
- Жанюсик, ты где? - под грохот двери спросил из прихожей Топор.
- Ты не можешь без этих звуков?!
- Чего?
- Не захлопывай дверь! Прямо по мозгам! У меня разваливается голова... Надвое... От всех вас...
На стол, сиротливо стоящий в углу комнаты в окружении сонма из четырех погнутых и засаленых раскладушек, Топор вывалил из сумки полиэтиленовые пакеты молока, две буханки серого хлеба, палку вареной колбасы диаметром с голову ребенка и семь банок кильки в томате.